Утро этого чудесного воскресения начинается для Хосока с громкого и надоедливого пиликания телефона, означающего получение входящего смс. Хосок вяло ругает того, кому вздумалось разбудить его в половине шестого утра в такой драгоценный для любого студента выходной и мельком бросает взгляд на загоревшийся экран. Но увидев имя контакта – «Дэгу-хён» – он моментально теряет остатки сна и тянется к сотовому, сразу же предчувствуя не очень хорошие новости.

«Крепись», — гласит единственное слово этого загадочного сообщения, пугая до чёртиков. Хосок уже совсем не хочет спать: ему бы разобраться, что могло случиться с утра пораньше такого, что даже главный соня универа бодрствует в такую рань.

Он уже хочет позвонить Юнги и докопаться до истины, когда слышит, как захлопывается входная дверь. И прийти вот так негаданно и нежданно может только один человек. Хосок замирает и никак не может отделаться от предчувствия, что мистер Чон Чонгук как-то связан с тем, с чем надо крепиться, а скорее даже не просто связан, но больше – главный организатор всех проблем.

И младший не разочаровывает. Он вваливается в комнату к Хосоку, волоча за собой тяжеленный чемодан и, судя по виду, старается не шуметь. Чонгук резко тормозит в проёме, когда замечает, что хён смотрит на него в упор, и неловко переводит взгляд в пол, словно там можно найти хоть что-то интересное.

— Ну и какого чёрта ты будто с вокзала?

Чонгук мнётся какое-то время, а затем уверенно и на одном дыхании выдаёт:

— Хён, мои родители узнали о нашей с тобой большой и светлой любви и выгнали меня из дома. Поэтому теперь я буду жить у тебя.

Хосок залипает. Хосок залипает настолько сильно, что так и остаётся сидеть враскорячку, натянув домашние шорты на одну ногу и открыв рот в попытке что-то сказать. Чонгук сначала думает, что с его хёном что-то не так, а потом, немного обмозговав ситуацию, пока старший так и остаётся неподвижным, расценивает странное поведение Хосока как необъятную радость и приглашает себя сам.

— А сейчас давай поспим, а то я сначала полночи срался с родителями и сестрой, а потом полночи собирал вещи. Да и денег на такси у меня не было.

— Стоп. А при чём здесь я?

— Ну мне больше некуда пойти, к тому же теперь ты самый близкий для меня человек.

— В смысле тебе некуда пойти? Ты же вообще живешь в общаге, придурок!

— Ну блин, — подвисает Чонгук, а затем всё же заваливается на кровать рядом с Хосоком, утаскивая его с собой в объятьях. — Думал, этого ты не помнишь. Считай, что оттуда меня тоже выгнали, и теперь наши любовные порывы может ничего не сдерживать. Будем ебаться с тобой, как кролики.

Нет, Хосок решил, что он к такому пока ещё не готов.

— Так, Чонгук, ты сейчас от меня отлипаешь и объясняешь всё по нормальному, или я в следующий раз тебе язык откушу, когда ты ко мне полезешь!

Но вместо того, чтобы послушаться, Чонгук обхватывает Хосока сильнее и, оставив на распалённой коже мокрую дорожку языком, ставит смачный засос чуть выше ключиц. Старший сразу же начинает отбрыкиваться, но успокаивается и шумно выдыхает, уткнувшись в подушку, стоит только Чонгуку провести ладонью по его животу под футболкой, слегка царапнув кожу около резинки трусов. Младший тогда сразу прикидывает положение вещей и прижимается к спине хёна, не давая тому шанса к отступлению. Хосок чувствует затылком горячее дыхание, а животом холодные пальцы, осторожно выводящие на коже невидимые узоры, и обдумывает, сколько же его донсэн проторчал ночью на улице, прежде чем пришёл к нему.

Хосок постепенно обмякает в его руках и уже не пытается вырываться. Он косится в сторону окна и наблюдает слабые рассветные сумерки, постепенно переходящие в полноценное утро.

Чонгук начинает рассказывать шёпотом:

— Мы с сестрой поехали на эти выходные домой, в Пусан. Планировались обычные семейные посиделки, никаких серьёзных планов. Просто навестить. Всё было как обычно: в пятницу мы ужинали вчетвером первый раз за последний месяц. Было здорово, я по этому скучал. — Чонгук замолкает, вероятно вспоминая, каково это было. Пауза затягивается, но Хосок не пытается её прервать: ждёт, пока донсэн будет готов заговорить сам.

— Вчера вечером она заметила у меня на плече засос, когда футболка сползла. Она стала интересоваться, кто его оставил, спрашивала, неужели у меня появилась девушка. Я сначала отнекивался, но потом подумал, что, раз она моя сестра, раз мы с ней через многое прошли, прикрывая друг друга от родителей, то, возможно, она сможет принять правду. Принять меня таким, какой я есть. Но она, как только услышала, что я встречаюсь с парнем, сразу же начала вопить о том, что это неправильно, и что у меня должна быть голова на плечах. Вплела и родителей, и себя. Даже то, до чего мне никакого дела. И без конца бросалась оскорблениями, говорила, какой я ненормальный, фрик, и это, конечно, было самое мягкое, но… я её не виню, если честно. Она всегда была горяча на руку: говорит не то, что думает, а первое, что в голову придёт. И я понимаю, что она просто удивилась и вроде как даже ради моего блага пыталась меня образумить. Но её услышал отец.

Хосок судорожно вцепляется пальцами в руку Чонгука и нервно сглатывает ком в горле. У него внутри всё переворачивается от слов младшего, ему до боли хочется сказать что-то важное в этот момент, но слова, которые вертятся на языке, кажутся пустыми и безликими, словно ими ничего нельзя выразить.

Уж точно не то, что чувствует сейчас Хосок.

Точно не то, что чувствует сейчас Чонгук.

— Отец тоже многое успел мне высказать. Естественно, и мать присоединилась к разговору. Они стали причитать о том, что это во всём виноват образ жизни современной молодежи. Что нам не прививают ценности института семьи, что мне они пойти по этому аморальному пути не позволят, — Чонгук шумно втягивает воздух через зубы и сжимает пальцы Хосока в ответ, — но я сказал, что я с тобой не расстанусь. Что для меня эти отношения важнее всего другого в моей жизни, что они должны принять и эту мою сторону тоже. После этого отец велел мне убираться. И добавил, что у него больше нет сына, что больше я не могу рассчитывать на его помощь. Мои мама и сестра стояли зарёванные, но даже не пытались его отговорить. Тогда я молча развернулся и ушёл. В итоге уехал в Сеул на последнем поезде. Зашёл в общежитие, собрал вещи. Я, конечно, пока ещё оттуда не выселен, но у меня в кошельке где-то тридцать тысяч вон. Надолго этого не хватит, а у меня и работы нет.

— Хён, я правда постараюсь выкрутиться как можно скорее. Я ведь могу остаться у тебя?

Хосок лишь молча кивает головой, не в силах говорить, надеясь, что Чонгук заметит его жест. И тот, судя по рукам, обнявшим ещё крепче, замечает.

— Скорее всего, Намджун-хён уже знает, и нам не поздоровится.

— Я тебе даже больше скажу. Знает уже не только Намджун, и не поздоровится только мне.

— Прости, — запоздало отвечает ему Чонгук, проводя кончиком носа у основания шеи.

— Ничего, раз в нашей паре я старший, то и мне нести ответственность.

И Хосок даже затылком чувствует эту улыбку, которая расцветает у младшего на лице, и безмолвное движение губ, повторяющее слово «пара».

— Хён, а как насчёт того, чтобы взять ответственность за мой назревающий стояк?

— Иди нафиг, Чонгук, у тебя даже не стоит. К тому же на ебущихся кроликов можешь даже не рассчитывать, это тебе не Дискавери. И спать ты будешь на полу, а не со мной в кровати.

Чонгук обиженно сопит и вяло пытается возражать, но Хосок знает, что на самом деле сам не позволит перебраться младшему из этой постели.