Алехандро пятнадцать, когда он проворачивает свою первую интригу. Весьма успешную, на самом деле, и мир тогда знакомится лишь с малой долей того дьявольского ума, что скрывается в этом обманчиво кротком и молчаливом юноше.

      Он ненавидит всей своей душой тюрьму, в которую его заточили против его воли. Семинария, полная показного благочестия, а на самом деле сборище лживых лицемеров, вызываёт в нём отвращение и отторжение. Каждый день, проведённый в ней, липнет невидимой противной грязью на кожу, от которой не отмыться, как ни пытайся. Алехандро ненавидит это место всей своей душой, и пожалуй, это одно из немногих искренних чувств, которые он испытывает в принципе.

      Но ничего… Свою изощрённую месть лицемерным учителям и аббатам и ненавистным однокашникам он уже давно придумал. И теперь был готов воплотить её в жизнь — время пришло, и в этом омерзительном месте дольше определённого самому себе срока он не намерен задерживаться.

      С юных лет Алехандро учится приспосабливаться. Терпение — добродетель, которой он наделён с излишком. Он учится оборачивать его себе на пользу и скрываться за его показной кротостью, словно змея, выжидая подходящий для броска момент. Никому не дано познать тайны скрытой души, и для всех Алехандро — не более чем старательный адепт, тихий, скромный, молчаливый… и сам себе на уме. Идеальное прикрытие, на самом деле, для того, кто ещё с юных лет выбирает своей спутницей тьму и тени, интриги и манипуляции.

      Он меняет маски, словно безликий личины, искусно притворяясь тем, кем собеседник желает его видеть. Даёт каждому то, что тот желает, и сеть обмана лёгкой паутиной оплетает чужие сердца. План безупречен в своей простоте, но вместе с тем он — долгие годы упорной кропотливой работы. Впрочем…

      Человека так легко обмануть. Кажется, нет твари доверчивее во всём Асхане. Лишь покажи ему желаемое, и всё — он полностью во власти иллюзии, податливый и лёгкий в обработке материал. Главное с правильной стороны подойти к нему.

      Репутация и авторитет эфемерны. Глупцы те, кто считают их заслугой долгой кропотливой работы. Усердного труда и бесконечного множества пота, слёз, а иногда и крови. Нет ничего переменчивей и изменчивей человеческой натуры, и при правильном подходе даже последний ублюдок может снискать славу уважаемого человека. Достаточно лишь проявить немного терпения и воспользоваться собственными мозгами… которыми, впрочем, большинство было обделено.

      Алехандро усмехается, прячась в дальнем углу семинарской библиотеки. Здесь всегда тихо и безлюдно — печальное зрелище, на самом деле, ведь где, как не здесь, есть возможность действительно духовно обогатиться? Адептов же сюда загнать можно лишь в период сессии да четвертного контроля.

      Алехандро едва заметно щурится, небрежно прикрывая своё лицо книгой. Цепкий взгляд его внимательно следит за галдящими юношами, что вот-вот получат нагоняй от настоятеля библиотеки за нарушение священной тишины. Те, однако, так заняты друг другом, что ничего не замечают — уж тем более своего тихого и молчаливого сокурсника, что все эти долгие три года обучения держался обособленно и так ни с кем не завёл знакомства. Разве что…

— Сандро? — его негромко окликает приятный голос, и Алехандро спешит надеть на своё лицо маску приветливости и лёгкого удивлённого снисхождения.

— Максимилиан? — в голосе его звучит почти искренняя радость, и красивое лицо подошедшего к нему юноши расплывается в счастливой улыбке. Тёмные глаза горят неподдельным воодушевлением, и Алехандро двигается, позволяя вторгнуться в своё личное пространство.

— Так и знал, что найду тебя здесь, — Максимилиан охотно пользуется предложенной ему возможностью, вставая рядом и следя за чужим взглядом. — А, этот выскочка даже в священном покое библиотеки не может не тешить собственное непомерное эго. Как только Эльрат допустил его до своей святой обители!

      Максимилиан брезгливо кривится, не замечая, как в хищном оскале растягиваются губы Алехандро. Он смотрит отнюдь не на мальчишку-заводилу, а на спутника, стоящего рядом с ним. С трудом давит в себе смешок презрения и вновь спешит вернуть маску участливости и приязненности.

— Говорят, — Алехандро небрежно ведёт острым худым плечом, — когда одного качества в человеке в избытке, другого у него наоборот не хватает. Похоже, своей кичливостью Роланд желает скрыть досадный недостаток ума.

      На едкое замечание друга Максимилиан рассмеялся высоким и несколько жеманным смехом. Сандро и сам довольно прищурился, с цепкой внимательностью следя более за своим собеседником, чем за их общим соперником. Отсмеявшись, юноша одарил Алехандро открытым и полным нежности взглядом, на который тот, и бровью не поведя, ответил тем же.

— Ох, Сандро, ты как всегда удивительно точен в своей оценке, — проведя кончиками пальцев по острой скуле своего друга, приглушённым голосом произнёс Максимилиан, и глаза его сверкнули игривым блеском. — Ты уж точно умнее его, — юноша сделал шаг вперёд, приблизившись совсем вплотную, и ещё больше понизил голос, наклоняясь и обжигая своим дыханием чужое лицо. — Ты вообще умнее кого бы то ни было: и аббата-настоятеля, и профессоров… и даже самого Эльрата.

— Будь осторожнее в своих словах, Максимилиан, — Алехандро хищно ухмыльнулся, сверкнув светлыми глазами. — Иначе иные обвинят тебя в богохульстве.

— Пускай, — легкомысленно откликнулся юнец. — С тобой я готов быть самым страшным богохульником и отпетым еретиком, — и прежде чем Сандро смог что-либо ответить ему, юноша пылко подался вперёд, увлекая своего друга в жаркий поцелуй, скрытый от чужих глаз массивными стеллажами, заставленными книгами.

      Сандро отвечает с ещё большим напором и страстью, тут же вжимая Максимилиана в стеллаж. Юноше сносит голову от чужой инициативы и запретности подобной близости в принципе, а потому искусную игру, едва ли отличимую от правды, он не может различить, принимая её за такую желанную и блаженную действительность. Алехандро в глубине своей души сотрясается от хохота и мастерски прячет собственную брезгливость.

      Чувства, особенно чужие — всего лишь инструмент. В умелых руках они способны открыть любые двери в чужой душе. Уничтожить или возвысить — главное, потянуть за правильные нити. Алехандро не брезгует пользоваться ими, не воспринимая их всерьёз. Всего лишь инструмент, всего лишь работа, своеобразное ремесло — а значит, нужно наловчиться, привыкнуть заниматься им, отбрасывая в сторону всё ненужное.

      Максимилиан — избалованный щенок из герцогства Волка. С детства привыкший получать всё, что он хотел, он быстро пресытился всеми благами и от скуки и желания попробовать что-то новое подался в семинарию. Он был ровесником Алехандро, одним из тех, кто поначалу смотрели на него свысока. А после…

      Развращённый скучающий мальчишка захотел попробовать что-то новое. И так увлёкся, что сам не заметил, как начал идти на поводу у собственных чувств, а не прихотей — на самом деле, он был одним из многих подобных юнцов, коротающих дни в священной обители. Юнцов, которые потом вырастали и лицемерно осуждали порочную любовь между мужчинами, деля ночи в жарких объятиях своих любовников.

      Максимилиан должен был стать таким же, но ему не посчастливилось влюбиться в Алехандро. Или, быть может, наоборот повезло — кто знает, как на развращённом мальчишке скажется та роль, которую Сандро определил ему в своём плане?..

      Он ухмыляется и беззвучно презрительно смеётся, провожая спину удаляющегося «возлюбленного» насмешливым взглядом. Кто бы мог подумать, что играть чужими чувствами и жизнями окажется так просто и легко, а самое главное — так весело?

      Ему даже не приходится особенно напрягаться — чужая недальновидность и беспечность делают всё за него. Высокомерные глупцы смотрят на тихого спокойного мальчишку как на слабое звено. Не видят в нём соперника и не ждут от него подвоха. Забывают о нём, даже не подозревая, что не забывает он.

      Алехандро не то чтобы был злопамятным. Но нанесённые ему обиды запоминал отчётливо. Подмечал, впрочем, помимо них и иные проколы своих врагов. Небрежно обронённые слова, мелкие ошибки, на первый взгляд ничего не означающие. Хранил он их, собирал, а после обращал в смертоносное оружие, сражающее наповал.

      Роланд — выскочка из герцогства Единорога. Сын ближайшего соратника герцога, кичливый и напыщенный индюк, взирающий на всех свысока. Мнит он себя выше других, не различая, что есть наследный титул — пустой звук, который так легко утратить — и собственные заслуги. Из него такой же церковник, как из самого Алехандро, и Роланд даже не скрывает своего пренебрежения к религиозной науке.

      Он ведёт себя как светский вельможа — собирает вокруг себя свиту подхалимов и смотрит на других адептов, отвергнувших высокую честь называться его «друзьями», свысока. Не вызывает он у Алехандро ничего, кроме презрения и отвращения, однако для его плана чужая гордыня и недалёкость определённо пойдёт на пользу.

      Сандро ухмыляется жестоко, и глаза его сверкают жёстким блеском: он сполна отплатит погрузнувшей в грехах семинарии за все свои унижения.

      Финальный аккорд его безжалостной интриги прекрасен в своей простоте и изяществе. Ведь Алехандро, на самом деле, мог быть разным в зависимости от того, какую цель преследовал. В зависимости от того, какую выгоду мог получить в итоге. А потому для каждого он надевает разные маски и перед каждым предстаёт совершенно новым человеком.

      Максимилиан видит в нём страстного возлюбленного; Роланд — раздражающего заучку; а профессора — прилежного и кроткого ученика. Стоит ли говорить, что ни в одной из этих масок нет ни грамма его истинного я?..

— Адепт Алехандро? — уважаемый учитель одаривает застывшего чуть в стороне юношу вопросительным, но благосклонным взглядом, и Сандро напускает на своё лицо покорность и неуверенность. — Вы что-то хотели? — профессор усмехается снисходительно, чувствуя своё превосходство над учеником, который искренно — нагло и хладнокровно — демонстрирует своё смирение и уважение.

— Прошу простить меня за мою дерзость, — Алехандро намеренно опускает глаза в пол и заставляет голос чуть дрогнуть от неуверенности, — я не успел дописать вывод в описании догмата о непреложной истинности Света. Буквально одно предложение!.. — он с отчаянной надеждой смотрит прямо на учителя, кусая губы и заламывая руки. Всем своим видом демонстрирует неловкость, борющуюся с фанатичным желанием доводить всё до идеального финала, и профессору чудится, что вместе с этим слегка подрагивает худое тело адепта, решившегося на такую неслыханную дерзость.

      Губы учителя кривятся в снисходительной усмешке. Видимость удовлетворяет его чувство собственной важности и превосходства. И он, как заботливый и щедрый пастырь, конечно не может отказать усердному ученику, фанатично преданному обучению и постижению основ веры и религии Света.

— Ищите свою работу, — учитель медленно кивнул, и Алехандро просиял, внутри давясь гомерическим хохотом.

      В собственных мыслях он упивался своей победой и триумфом, пока перед учителем рассыпался в благодарностях и извинениях, ещё сильнее теша чужое самолюбие и усыпляя бдительность. Неуклюже перебирал тонкими подрагивающими пальцами пергаментные свитки, обронив почти случайно несколько и тут же торопливо извиняясь. Лишь после вытащил из общей кучи свой, тут же склоняясь над ним и что-то торопливо дописывая.

      Алехандро ухмыляется и давится смехом. Как удобно прятать свою истинную суть за масками. Ведь чужой замыленный глаз так и не заметил лёгкое свечение магии, скрытое напускной неуклюжестью. Равно как и не дано ему было разглядеть, что вовсе не свою работу прилежный адепт достал из общей кучи, не своим почерком дописывая в неё то, чему не место быть на этом пергаменте.

      Он ухмыляется хищно и широко и щурит глаза — все роли сыграны блестяще. Фигуры расставлены по местам — осталось лишь небрежно столкнуть их друг с другом. Воплотить жестокий замысел в жизнь — слишком много лет Алехандро провёл в этой тюрьме, так что время пришло сполна вознаградить её за украденное время.

      Он без зазрения совести использует людей, которые ему доверились, как разменные монеты. Без сожаления подставляет подножку одному своему «другу», толкая его на другого. Выходит сухим из воды, скользит в тени, пока другие падают всё ниже и ниже, пытаясь выбраться из того болота, в которое угодили по его милости, даже не догадываясь о том.

      Ведь разве может кто-то заподозрить молчаливого тихого Алехандро в подделке чужой работы, где вместо описания аргументации догматов веры Света написаны страстные слова любви к юноше, сидящему по соседству? Или же, быть может, вина Алехандро в том, что эти самые двое оказываются во власти любовных чар, туманящих разум и слепящих глазах? Или же его вина в том, что возмущённые таким открытым грехопадением аббаты застанут несчастных в жарких объятиях друг друга?

      Алехандро подстраивает всё безупречно: две капли прозрачного зелья без вкуса и запаха, добавленные в еду жертв, делают своё дело. Более того, Максимилиан, безоговорочно доверяющий своему «возлюбленному» сам принимает из его рук отравленный кубок, в то время как Роланду не составляет труда подлить снадобье перед завтраком. И два скучающих избалованных ублюдка находят прекрасное утешение в объятиях друг друга.

      Сандро давится ликующим смехом, щуря глаза. Никому и никогда не прощает он обиды, а оттого месть его всегда внезапна, изощрённа и особенно болезненна.

      Лишь когда магический угар от зелья развеется, невольные жертвы чужой безжалостности осознают в полной мере всё произошедшее, но будет слишком поздно. Да и… разве поверит кто-то двум осквернённым грешникам, запятнавшим честь святой обители науки и знания, что их подставили? Им скорее отрежут нечестивые лживые языки, клевещущие на товарища, чем выслушают оправдания от начала и до конца.

      А когда же профессора, в конце концов, хватятся недостающего адепта, что словно опытный кукловод всё это время дёргал свои марионетки за ниточки, он будет уже слишком далеко, навсегда покидая ненавистный священный город Фламмшрайн и прогнившую лицемерную Священную Империю.

      Алехандро смеётся гортанно, довольно жмурясь и бросая весёлый взгляд на удаляющиеся шпили собора пограничного городка его родного герцогства. Пока торговый караван раз и навсегда уводит его в свободные Семь Городов, во мрачный и неприступный Аль-Бетиль.