Это утро было ужасным. Как и все остальные после этого. Я лежал в постели, буравя усталым взглядом белый потолок. Сон, не успокаивающий нервы. Сон, не снимающий усталости. Сон, как долгая, мучительная болезнь, уничтожающий последние силы, которых я и так не берёг. Я всё-таки решил встать с кровати, хотя это было бессмысленным. Бессмысленным стало всё, что было после этого. Я не хотел больше жить, зная, чувствуя эту вину за плечами…
Конечно, виноват был я, и никто другой. Я один знал, что будет, и знал, что нужно делать. И не сделал. Если бы не моя феерическая тупость, я бы всё предотвратил. Но это случилось, и руки, которые медленно, но верно поднимались вверх, моментально опустились и больше не поднялись. Мне не нужна больше жизнь без того смысла, который был до всего этого. А этот смысл давал только Честер…
На телефоне десятки пропущенных. Больше всего от Анны и Брэда. Столько же СМС, тоже от них. Ещё одно сообщение от психолога. Да уж, до меня вам есть дело… А до него не было. Вам было всё равно на Честера. Почему же вы не хотите бросить меня так же?
Я слеп. Нет, я видел предметы и различал цвета даже без очков, но я не видел того, что должен был. Я не видел, как угасал Честер, хотя был предупреждён. Дважды практически прямым текстом. И миллионы, нет, миллиарды намёков, деталей, затухающих искр в чужих глазах. Почему я не понимал всего этого раньше?
«Сеанс в 10:00. Пожалуйста, не опаздывайте. Доктор Браун». Забавно. Не опаздывайте. Я уже опоздал. Опоздал во всём: в решениях, выводах, последствиях, ответах, вопросах… Всё прошло мимо. На часах без четверти девять, торопиться некуда. Некуда было торопиться и с Честером: я же Майк Шинода, у меня всегда всё под контролем. Некоторым детям старше сорока спички и острое в руки не давать, провожать до дома только на своей машине и передавать в руки Талинды. Всё под контролем, бояться было нечего.
Ты злился, раздражался. Устраивал скандалы точно так же, как ещё в самом начале, когда мы были желторотыми двадцатилетками, желающими выразить свои эмоции в музыке и песнях. А ещё ты всегда старался пораньше удрать со студии, чтобы я не успевал посадить тебя в машину и отвезти домой. Ты начал снова пить, ты кричал на меня, разбивал гитары и разбрасывал ноты… А я не видел. Пусть ты и делал всё это только при мне, а при ребятах и семье улыбался и смеялся, я не видел ничего так же, как и они.
Вот только чем же я был ослеплён? Своей глупостью. Своим недопониманием. Свой чёрствостью и ложью. Всё в порядке, Честер, ты просто не выспался. Всё в порядке, Честер, мы справимся. Всё в порядке, Чез, всё будет хорошо.
Всё в абсолютном порядке.
Я просто закрыл глаза на то, как ты разрушался.
В темноте намного безопасней. Когда закрыты глаза, ты не видишь того, чего не хочешь. Воздвигаешь стену. А за стеной происходит то, к чему ты не хочешь притрагиваться. Как ты там говорил, Чез? «Ты можешь закрыть глаза на то, чего не хочешь видеть, но не можешь закрыть сердце на то, что ты чувствуешь»? Упс, произошла ошибка. Я как раз не почувствовал.
Вода бежит из крана шумной струёй, жёсткая щётка больно царапает дёсны. Вместо зеркала я смотрю на пустую стену, покрытую белой плиткой. Маленький гвоздь торчал между плитками — напоминание от висевшего здесь предмета интерьера. Мне не нужно зеркало, я знаю, как я выгляжу. Как раньше, только чуть осунувшийся и побледневший. Мне казалось, что постепенно моё тело превратится в робота, который будет функционировать, несмотря ни на что, в то время, как я сам сдуюсь, словно воздушный шарик. Чувствую себя тёмным комком слизи внутри красивой стеклянной бутылки. Точно так же растекаюсь по стенкам своих внутренностей, пока мои руки на автомате прополаскивают зубы и щётку, умывают моё лицо, берут гребешок и расчёсывают мои волосы, немного спутанные после сна. Так обычно не делают во время депрессии, нет? Обычно больной запускает себя, позволяя своей тёмной, измученной душе окутать не только себя, но и всё окружающее. Тогда почему в моей медицинской карточке корявым почерком врача поставлен диагноз «Посттравматическое расстройство»?
А разве Честер не казался такой же куклой на автопилоте? Словно ничего с ним не происходит, словно он по-прежнему беззаботен и весел, только как-то… по-машинному.
Ты любил носить солнечные очки. Порой мне казалось, что ты защищаешь ими свои глаза, словно надеваешь на руки хирургические перчатки. Будто ты специально хотел видеть мир темнее, чем он есть. Но, когда мы оставались наедине, и ты, снимая очки, плевался в меня оскорблениями и наездами, словно ядовитая змея, я понимал, что не ты защищаешься от мира. Ты защищаешь мир от себя. Ведь достаточно было даже не слушать тебя, а просто посмотреть в твои наконец открытые глаза и вздрогнуть от непривычного холода.
Вы видели когда-нибудь замёрзшее пламя? Посмотрите в глаза Честера, когда он без своих любимых солнечных очков. Ой, к сожалению, теперь вам не удастся этого сделать.
Теперь его глаза — всего лишь прах.
Достаю из шкафа свежую, уже отутюженную рубашку. Я уже привык, что в моих жилах течёт душа перфекциониста, которого не выживешь никакой депрессией. Джинсы и кепка — мой повседневный образ известной американской звезды готов. Теперь я уже не имею права сказать, что мне плохо.
Плохо — ещё мягко сказано. Сдохнуть хочется.
Снова смотрю на время. Половина десятого. Полчаса на дорогу мне определённо должно было хватить. Схватив телефон, кошелёк и паспорт, я надел кеды и вышел из квартиры. Оставалось всего лишь пройти несколько лестничных пролётов, выйти на улицу, вызвать такси и при этом ни разу не упасть в обморок. В последнее время я терял сознание всё чаще и чаще, пугая этим окружающих. Поэтому теперь я почти не выходил из дома, только ездил к психологу или в студию, чтобы…
Играть? Майк, ты же забросил музыку, ты не можешь даже ноты выжать из инструмента! Пусть ты и говоришь другим, что ищешь вдохновение, возвращаешься к творчеству. Нет.
Ты просто вспоминаешь.
Стоя под жарким сухим ветром Лос-Анджелеса, я смотрел на полупустую дорогу. На противоположной стороне находилась детская площадка, на которой резвились дети под присмотром мам, нянь и бабушек. Мимо меня проехали два велосипедиста, чуть ли не сбив меня с ног. Почему-то мне казалось, что я, как рыбка в аквариуме, смотрю на всё это через слои воды и стекла. Шум деревьев, шелест шин редко проезжающих машин, крики детей — я не слышал ничего. Наконец подъехало моё такси. Я сел на заднее сиденье, на автомате протянул несколько купюр водителю и назвал адрес.
— Вы не против музыки? — спросил водитель немного хриплым голосом.
— Совсем нет, — я отмахнулся, откидываясь на спинку. Пусть включает всё, что угодно. Мне всё равно.
I scream at myself when there's nobody else to fight,
I don't lose, I don't win, if I'm wrong, then I'm halfway right.
Меня передёрнуло. Я посмотрел на водителя через зеркало. Тот, прищурившись, совсем тихо подпевал песне, не обращая на меня внимания. Узнал или нет? Я сел прямо, сразу же выдав своё напряжение. Вот обязательно было включать именно эту песню именно этой группы? Моей группы?
— Слышали эту песню, наверно? — водитель повернулся ко мне, улыбаясь. — Это сейчас крутят по всем радио.
— Да, я слышал.
Не только слышал. Сам писал текст и музыку. Являюсь автором.
— Мне парни говорят, попса попсой. А мне нравится, — в голосе водителя слышалась гордость. — Я фанат Linkin Park!
Ага, фанат. Твой кумир находится на заднем сидении твоего автомобиля, а ты и не заметил.
— Я рад за вас, — я старался звучать как можно нейтральней, хотя понимал, что голос дрожал. Я готов был поклясться, что мои уши начнут кровоточить от этого надломленного, спокойного вокала, в который было вложено столько боли, что хотелось рыдать.
Такси наконец остановилось у входа в реабилитационный центр. Я вылез из машины, достав из кармана телефон и случайно выронив паспорт на асфальт. Водитель, вышедший из машины, чтобы проверить сдутую, как ему казалось, шину, поднял документ и случайно заглянул на первую страницу.
— Вы… Настоящий Майк Шинода? — по-моему, у бедного парня глаза были готовы выпасть из орбит.
— Да, спасибо, — я взял у него свой паспорт и положил обратно в карман. После чего повернулся к зданию, чувствуя пульсирующую боль в висках. Не хватало ещё свалиться в обморок прямо на улице.
— О мой Бог, можно взять у Вас автограф? — водитель полез за блокнотом и ручкой, пока я натягивал доброжелательную улыбку. Расписавшись на обороте, я обнял его на прощанье.
По традиции. Он же фанат, мне не сложно, ему приятно.
— Мне очень жаль, — с сожалением сказал он, открывая дверь машины. — Честера нет с нами уже…
— Два месяца, — договорил я за него.
Два месяца и девять дней. Сегодня 29 сентября, над Лос-Анджелесом до сих пор светит по-летнему тёплое солнце, обходя меня. Мой луч умер два месяца и девять дней назад.
— Майк, я рад, что встретился с Вами! — парень улыбнулся. — Спасибо, что написали с группой столько хороших песен! А группа… продолжит работу?
— Не знаю.
Без Честера группа уже не будет прежней.
Водитель пожал плечами, попрощался и уехал. Я остался стоять, сжимая в кармане телефон и паспорт. Голова просто раскалывалась, я боялся сделать даже шаг, думая, что упаду. Но всё же нашлись силы дойти до вестибюля и зайти в центр. Прохлада почти пустого коридора отрезвляла. Я подошёл к девушке на ресепшене, и она мне сообщила, что мой психолог уже ждёт меня в кабинете. Я чувствовал себя абсолютно разбито, хотя знал, что не подал виду — слишком долго я тренировался держать маску благополучия. Я же Майк Шинода, у меня всегда всё в порядке.
Доктор Браун уже сидела в своём кресле, укутанная в серую шаль поверх белого халата. Кондиционер работал на всю катушку, и я не понимал, почему нельзя его отрегулировать. Женщина пригласила меня занять своё место и открыла медицинскую карточку, исписанную чернилами разного цвета. Просвечивающие через бумагу красные и зелёные пометки на полях внушали какую-то тревогу. Я знал, что сейчас она снова начнёт меня расспрашивать про то, чем я занимаюсь в свободное время…
Ничем. Вспоминаю, думаю. Виню себя.
…О чём я размышляю…
Неплохо было бы повернуть время вспять. Чтобы проснуться тогда, в первый раз, и знать, что нужно делать.
…В чём именно проблема…
В том, что я упустил шанс. И второго мне не будет дано.
…И каким образом я должен восстанавливаться.
А есть ли смысл, когда всё потеряно?
— Майк, вы видели результаты анализов и тестов, которые я присылала вам по электронной почте, — доктор пролистала несколько страниц в карточке. — Все показатели в норме, да и внешне вы себя не запустили. Объяснений вашим обморокам я пока не могу найти. — она вздохнула и пожала плечами. — Но мы можем пролить свет на вашу болезнь, если вы расскажете всю историю.
— А того, что я уже говорил, недостаточно? — я приподнял одну бровь. Конечно, этого было недостаточно. Я тогда обошёлся несколькими односложными фразами, а-ля «Мне плохо», «У меня обмороки», «У меня умер друг».
«Мой друг покончил с собой»
— К сожалению, да, нам с вами нужно больше информации, — Браун перевернула ещё страницу. — Все предпосылки, вопросы… Вы же хотите вылечиться?
На самом деле, я уже не вижу смысла в излечении. Я болен почти двадцать лет.
— Да, думаю, сотрудничать с вами стоит, — сказал я, соединяя руки в замок и кладя ногу на ногу. Действительно, почему бы мне не рассказать абсолютно всё?
— Отлично, — психолог достала блокнот. — Я вас слушаю.