Каждый раз, наблюдая за снующей по дому Элизабет, он усмехался и изо всех сил старался подавить желание завладеть ею. Нужно действовать осторожнее, чтобы не спугнуть её – девушка могла в любой момент сдать его воинам, а такие проблемы были ни к чему. Нет, он их не боялся, не боялся палачей и инквизиции. Разве мог бояться смерти демон?

Он придумал себе имя – Гилберт. Придумал себе прошлое, которое заключалось в одних лишь походах и боях. Не составило труда прикинуться рыцарем из Тевтонского ордена – Элизабет никогда не видела их раньше. И зная о войне, не рассказала бы о нём другим людям. Ох уж эта добрая и чистая душа. Она так и манила к себе его, ещё когда он был в подземном царстве и звался Левиафаном.

Левиафан сокрушал судьбы святых так же просто, как люди нарушали обеты. С утомляющей простотой священники и монахи поддавались искушению, особенно, если это было прелюбодейство. Ему даже не нужно было самому подниматься наверх, стоило лишь послать слуг-суккубов и инкубов. Люди – такие наивные существа, старающиеся сделать вид, что невинны. А люди, называющие себя посланниками самого Бога, поддавались искушению ещё быстрее. Лишь изредка встречались Левиафану люди с действительно чистой душой, не поддающейся ни одному искушению. И тем больше было его желание самому загрязнить этих людей.

Элизабет было той самой чистой душой, встретившейся ему впервые за последнее тысячелетие. Он уже заскучал в своем царстве и почти был готов отойти от дел, оставив всё на инкубов. И тут она, сияющая непорочностью и святостью. Все подосланные к Элизабет инкубы были смятены её неприступностью. Левиафан не мог в это поверить. Он видел её прошлое – отца-воина, обучение сражениям, которым было заполнено её детство. Элизабет могла бы стать прекрасным воином, несмотря на то, что девушка, она могла бы сметать людей на своём пути, могла бы уничтожать всё вокруг. Он видел в ней тёмный потенциал, но она просто подавила его. Просто взяла и выбрала сторону монахов! Он не мог с этим смириться. Возможно, ещё не поздно обернуть её во тьму. Иначе же, преодолев свою внутреннюю тьму, она могла бы стать одним из тех непобедимых светлых, которых иногда отправляли сражаться с демонами – его братьями – и ним самим.

И он решил прикинуться Тевтонским рыцарем – ведь именно в войне с этой страной погиб её отец. Элизабет должна была помнить об этом. Это могло бы пробудить в ней жажду мести. Но она ни слова не сказала, словно забыла об этом вообще. Она ни словом, ни взглядом, ни действием не высказала хоть каких-то мало-мальских враждебных намерений, хоть и носила всегда кинжал, которым могла в любой момент убить его.

И вот Левиафан – то есть, Гилберт – сидел в её бедном домике в одежде её отца и наблюдал, как девушка растапливает печь. Дни становились всё холоднее, а это означало, что вскоре, с первым выпавшим снегом, Элизабет примет обет и уйдёт в монастырь, где он уже не сможет её достать. Хорошо, что у девчонки хватило мозгов не тащить его в монастырский госпиталь. И жить у неё дома было ему на руку.

– Ты добрый… человек, – его очень забавляло коверкать речь, делая вид, что он плохо знает её язык. Элизабет лишь улыбнулась и принялась хлопотать над похлёбкой. Гилберту нравилось наблюдать за ней, сидя на кровати. Уверяя его, что он всё ещё серьёзно ранен, девушка запрещала ему подниматься без необходимости. Он лишь усмехался, ведь не чувствовал боли. Хотя человеческий облик был довольно неудобным – ни тебе магии, ни перемещений в пространстве. Даже одежду носить нужно. А как бы прекрасно выглядела Элизабет без одежды…

Он отогнал от себя эти мысли вновь – испытывать хотя бы любопытство к объекту, который необходимо уничтожить, чревато провалом. Элизабет – лишь человек, которого необходимо загнать во тьму. Но сделать это оказалось сложнее – она не взяла денег, хотя явно бедствовала. Она не убила его, хотя именно Тевтонский орден уничтожил его отца. Он читал по её глазам, что Элизабет испытывает к нему чувства – светлые чувства сострадания и любви к ближнему, которые его раздражали. И он был полон решимости превратить это сострадание в ненависть, ну или светлую любовь в похоть и страсть. Любой вариант его бы устроил. Любой, в котором Элизабет присоединяется ко тьме.

Коснувшись её руки, когда забирал еду, Гилберт заметил, как девушка быстро отдёрнула руку и ускользнула обратно к печи. Она не изменилась в лице, но зелёные глаза выдавали смущение. Отлично, процесс запущен. И Гилберт, ухмыляясь в плошку, заглатывал обжигающий суп.

Элизабет не могла пропускать службу, ведь тогда монахини могли что-то заподозрить. И когда она убегала в монастырь, Гилберт делал всё для того, чтобы осквернить её имя. Он показывался в окнах, чтобы соседи могли заметить мужчину в доме будущей монашки. Он специально демонстрировал красные глаза прохожим, чтобы те шептались о дьяволе. Когда же девушка возвращалась, видела честные карие глаза и закрытые ставни – ничто не могло обнаружить его вины.

Медленно, но старательно он оказывал ей знаки внимания, как обычно это делают человеческие мужчины, когда хотят влюбить в себя женщину: он постоянно касался её, пытался приобнять. Видел, как с каждым разом Элизабет всё раздражительнее относится к его попыткам коснуться губами её руки, хотя при этом её щёки все время алеют. О да, дорогая, никто из людей не лишён животных инстинктов, и тебя тянет к мужчине. Так и должно быть. Жаль, что любовь не грех, грех – лишь похоть. И он приставал к ней всё активнее. Поддастся ли она и уступит влечению или же разозлится настолько, чтобы убить его – не суть важно. Главное сейчас – расшевелить её.

И Элизабет поддавалась его настойчивым попыткам. Всё чаще смущалась, всё с большей силой отгоняла его от себя. Её терзали противоречивые чувства, чувства незнакомые ей прежде, и она терялась, не зная, как поступить. Настойчивость Гилберта раздражала и привлекала одновременно. И увидев его однажды без рубахи, она вдруг смутилась, хотя до этого видела его абсолютно голым. Что-то изменилось в ней самой, и Элизабет мучилась, пытаясь понять.

В одну из ночей Гилберт проскользнул к ней в комнату. Он отлично видел в темноте и не нуждался в свечах или лунном свете, чтобы разглядеть спокойно спящую девушку. Он невольно замер, залюбовавшись её прекрасным лицом, обрамлённым светлыми прядями запутавшихся во сне волос. Он не мог не признать, что девушка была прекрасна – гораздо красивее, чем те, которых он встречал раньше. И её красота заключалась не столько во внешности, сколько в душе. «Даже жаль портить эту чистую душу», – промелькнула мысль в его голове, и он ужаснулся ей. Жаль? Ему жаль? Ему жаль портить светлую душу?

Резко, чтобы отбросить эту внезапную странную мысль, Гилберт отдёрнул её одеяло и снова замер. Беззащитно и безмятежно спящая девушка обезоруживала его. Ему не хотелось наброситься на неё и взять силой. Ему хотелось, чтобы она сама – она, чистая душа – бросилась к нему, пылая страстью. Она же – эта страсть – есть в Элизабет, он чувствовал это. Так почему, почему же девушка подавляет её?

Злость, примешавшаяся к желанию обладать ею, заставила Гилберт действовать. Резко он дёрнул девушку, разворачивая её на спину и разрывая ночную рубашку на ней. В его жилах кипела ярость и жгучая обида, родившаяся из ощущения несправедливости. Она должна быть его, только его! Резкая внезапная пощёчина обожгла щёку, отрезвив. Элизабет, молча, но упорно отбивалась и скидывала его с кровати, и он вдруг послушно ушёл. Выставленный за дверь, он стоял ошарашенный, сжимая в руке клочок ткани от её рубашки. Он не мог чувствовать боль! Он не мог… Но почему же та пощёчина отдавалась в его голове до сих пор?

На утро девушка ускользнула в монастырь раньше обычного, и он не успел увидеть её. Она не приготовила ему еды. Не то, чтобы демон нуждался в пище, но это означало, что Элизабет не хочет его видеть. Гилберт снова вспоминал ночь, и щека вновь пылала, словно только что обожжённая пощёчиной.

Вечером Элизабет не вернулась. Встревоженный и разозлённый, Левиафан вернулся в свой прежний облик, чтобы обыскать город, и не нашёл девушки. Не нашёл её нигде, ни мёртвой, ни живой. Значит, она осталась в монастыре? Всю ночь он в задумчивости бродил по земле, стараясь понять, что же произошло с ней, и что произошло с ним. Отчего он встревожен и обескуражен?

На рассвете он собирался покинуть город и вернуться в подземное царство, но его внимание привлекла собирающаяся на главной площади толпа. Похоже, собираются кого-то казнить? Значит, прибавится ещё одной душой там, внизу. Но это было безразлично Левиафану – люди и их судьбы его не волновали. Не волновали до тех пор, пока он не увидел идущую в окружении солдат Элизабет. Бледная, растрёпанная и грязная, она упрямо сжимала губы и прямо смотрела вперёд.

Ошеломлённый, он вернулся в облик человека и протиснулся в толпу, ближе к постаменту, вокруг которого сложили солому. Её собираются сжечь? Молча и без мыслей он наблюдал, как Элизабет привязывали к столбу.

– Горожане! Благодаря вам, только благодаря вам и вашей сознательности мы уберегли наш святой монастырь от злых чар. Эта девушка – ведьма, продавшая душу дьяволу! И сам Бог уберёг нас, позволив Вам увидеть её распутство и самого прислужника зла в её доме. Так помолимся, чтобы эта прогнившая душа никогда больше не вернулась на Землю!

Сначала тихо и не уверенно, но постепенно разрастаясь всё больше, гул толпы разнёсся над площадью. Люди вокруг кричали и улюлюкали, кидали камни и грязь в прямую гордо стоящую девушку, покорно ждущую своего часа. Языки пламени, сначала неуверенно, но всё больше разрастаясь, поползли по её платью, заставив переступить с ноги на ногу. Элизабет закрыла глаза, и её губы быстро зашевелились в молитве. Всего несколько минут понадобилось огню, чтобы объять тело девушки. До последнего своего мига она молилась, последний крик пронёсся над площадью и затих, заставив толпу замолчать.

Он смотрел. Не мог оторвать взгляда до самой последней минуты. Поливаемая ложью и грязью, Элизабет продолжала оставаться самой чистой и светлой душой. Левиафан так и не смог завладеть ею. И он не был даже зол из-за этого. Он хотел спасти её, он даже двинулся вперёд, чтобы вытащить её из огня. Он хотел спасти её – её, светлую душу, которая могла бы погубить его и всех его братьев-демонов. Ему было всё равно, он лишь хотел спасти её. Но не смог даже приблизиться из-за молитвы, которая в предсмертный её час стала настолько сильной, что не подпустила демона. А когда её действие окончилось, он смотрел уже лишь на догоравшие останки человеческого тела. Всего лишь тела. Её душа покинула этот мир, чтобы обрести покой на небесах и больше никогда не встретиться с ним.

***

Он не мог забыть её. Вновь и вновь Левиафан возвращался на Землю, в надежде, что Элизабет переродилась вновь. Он искал её и не находил. И тщетные поиски завершились полным провалом и понижением его в должности. Несколько столетий он не покидал подземного царства, чтобы вновь восстановить свою прежнюю должность и возможность попадать в мир смертных.

И вот, уже спустя столько столетий Левиафан вновь вернулся в тот самый человеческий облик, в котором встретил Элизабет. Он уже не искал её – наверняка, эту светлую душу призвали на службу в светлое воинство. Она была достойна и обладала всеми необходимыми качествами. Поэтому теперь он просто вернулся на ту самую площадь, где казнили Элизабет много веков назад. Город изменился, но не настолько, чтобы стереть площадь. Дома обветшали, дороги перестроили, но площадь была той самой.

Сидя на краю фонтана, который построили на том самом месте, где когда-то казнили кучу людей, Левиафан бездумно смотрел на проплывающие толпы людей. Какие же они суетливые и скучные. Теперь ничего не стоит привлечь человека на темную сторону. Чистых душ стало ещё меньше. А таких душ, как у Элизабет, не встречалось и вовсе.

Вдруг где-то вдалеке зазвонили колокола монастыря – того самого монастыря. Теперь он был просто достопримечательностью, в которую водили экскурсии. Левиафан поднял голову и оглянулся на звук. И замер, не в силах пошевелиться. Совсем рядом с ним стояла стайка девушек-туристок, фотографировавших город. Среди них он узнал те самые светлые волосы, и из-под чёлки задиристо блеснули те самые зелёные глаза.

Весь мир вокруг перестал существовать. Она здесь. Она переродилась вновь. Она живая, и вот она стоит рядом с ним – протяни руку и коснешься её. Левиафан медлил. Любовался ею, беззаботно смеющейся и фотографировавшей подругу. Смотрел ей вслед, когда компашка решила покинуть площадь. И ещё долго смотрел в одну точку, где она исчезла.

Нет, он не будет пытаться снова. Он не справится с ней, с этой светлой душой. Она не по зубам ему. И более того, он чувствовал её власть над собой. И чувствовал что-то, доселе не существовавшее в самом его существе – что-то настолько давнее и забытое, что заставляло болеть несуществующее сердце. Что ж, Элизабет. Ты победила.