Наверное, со стороны выглядит сие поведение уж слишком инфантильно и неуместно, но, благо, когда я начинаю смотреть на мимо проходящих людей и вижу их безразличие — мне становится легче.

      Сидеть и всматриваться в толпу мокрыми глазами — это так показательно. Наверное, если бы сейчас ко мне подошла Мира и с видом непревзойдённого гения сказала «Опиши своё существование одним моментом из жизни», то я бы выбрала этот — унылое сычевание под аптекой, названной в честь прекрасного растения — папоротника, с разбитым коленом, чувством сожаления на лице и отсутствием макияжа на нём же.

      Третий раз опаздываю. И если предыдущие два раза снисходительный Аронский меня подождал, то почему не стал ждать в третий — я понимаю. Сейчас в это сложно поверить, но я всегда приходила вовремя на школьные и университетские занятия, на назначенные встречи с Катей, да даже на мероприятия, в которых не шибко была заинтересованна, вроде винтажной свадьбы пятидесятилетней тетушки Розы или похороны её же мужа Мойши, произошедшие за неделю до свадьбы. А сейчас будто теряюсь в тумане, заставляю смотреть себя на часы каждые тридцать минут, будто бы не доверяю самому аспекту времени.

      А понедельник что? У нас ведь третья пара английского, а Заречная назло всем уехала кутить на Всерос дней так на пять. Похоже, я непроизвольно возвращаюсь в ту самую точку, с которой и начала — к прогулам пар первого иностранного, когда те ведёт Аронский. Так, Вайсман, не нагнетай. Извинишься, как-то по-идиотски пошутишь на тему опозданий и всё обойдётся. Только вот проговаривая мысленно уже отработанную схему становится неимоверно больно и противно от самой себя же.

      Я попыталась выпрямить ноги и впервые поняла, что имел в виду дедушка, когда говорил, что вместо костей у него палки сухие. Не знаю, в чем проблема: в том, что я не разгибаясь сидела на корточках в течении нескольких минут или в том, что колено расцарапано до крови. Но и болящие ладони оказались не единственным бонусом. То ли из-за жары, свойственной для нашего портового города в конце весны, то ли от дичайшего стресса, начала нещадно болеть голова. А, впрочем, какая нахуй разница? Раз уж сегодня говно-день, так давай, судьба, вываливай на меня все проблемы разом, чтобы я потом имела возможность отдохнуть от них.

      Ноги выпрямляться наотрез отказывались, так и остались полусогнутыми. Я оперлась спиной на кирпичную стену сзади, ожидая, когда старческая боль таки отпустит меня и я смогу доползти до трамвайной остановки.

      Пора идти домой. Если ещё пару минут назад мне было невыносимо уходить с места встречи с Аронским, то сейчас невыносимым уже было находиться здесь. Руками ухватилась за близ стоящую ступеньку и через несколько секунд пожалела об этом: ладони пекли не хуже, чем разбитое колено.

— Алиса? — донеслось справа. Я обернулась, убирая ладони от холодного бетона.

      Не верится.

      Аронский. Одной рукой придерживал открытую стеклянную дверь кафе, из которого только что вышел, а во второй держал сигарету и металлическую зажигалку. С недоумением, с каким-то сбитым испугом смотрел в мою сторону, а потом медленно начал подходить. Я отвела взгляд в сторону оперы и аккуратно провела указательными пальцами под глазами, убирая всё «лишнее» пока он не видит.

— Ты в порядке?

      Боже, он не ушёл, он меня подождал, он знал, что я расшифрую и всё равно приду. Я хотела ответить что-то вроде примитивного «да», но вышло лишь облегченно выдохнуть и задохнуться где-то внутри. После такого глаза сами блаженно закрываются.

      Судорожно кивнула и оттянула юбку ниже, проклиная себя за то, что не додумалась взять солнцезащитные очки: они бы мне сейчас пригодились как никогда раньше. Вот она — радость и стыд одновременно.

— И где же ты так? —  мне не пришлось долго делать вид, будто с разбитым коленом я могу также полноценно ходить и функционировать — Аронский практически сразу же подхватил под руку и помог сесть на летней веранде в кафе, когда мы туда дошли.

— Вряд ли вам это будет интересно.

— Но я бы всё равно хотел послушать, — с нотками недоверия в голосе проговорил господин Сыч, но увидев, что рассказывать, в общем-то, нечего, сдался. — Я сейчас приду, — прежде чем покинуть нашу еврейскую компанию, он ещё раз взглядом осмотрел моё лицо, надолго задерживаясь на губах, нахмурился и вышел.

      Страшно представить, что было бы, если ему не вздумалось именно в ту минуту выйти покурить, пока я собиралась с мыслями и решала свою же непутёвую участь. Я помню, как Катя мне рассказывала, что я ещё прошлой зимой к нему пьяная в курилке возле университета приставала, но то что он там курил — подруга не уточняла. Не вяжется как-то с его аристократичным образом, который он надевает на себя всякий раз, как появляется у нас на седьмом этаже. Да и к чёрту — меня это вообще волновать не должно.

      Летняя веранда была уж совсем маленькой — четыре стола и те недалеко друг от друга. Весь интерьер тёмный, а шторы светлые, желтоватого оттенка, как страницы старинной книги. Ну хоть зелёные растения весь этот контраст дополняли, но кроме них ничего более примечательного здесь не было.

      Отнюдь, Аронский вернулся через минуты две-три, я даже не успела сделать выводы насчёт обстановки в кафе: он или курит со скоростью света, или не курил вообще. Присел напротив меня, натянул на глаза очки и вынул из кармана типичный набор сверхмедика, состоящий из перекиси водорода и бинтов. Будто снова с дедом сосуществую: в нашей домашней аптечке были только эти два предмета, пока в доме не появилась Агата со своими правильными стандартами жизни.

— Спасибо, — я аккуратно подтянула к себе банку с перекисью и упаковку бинтов, смотря на то, как Аронский воровато оглядывается по сторонам в поисках пепельницы, а потом втихую достает сигареты и закуривает, скрываясь от шныряющих по веранде официантов.

— Не за что. Можно? — он поднял сигарету, а я кивнула. А Аронский воистину древний, оказывается. Шарит даже за пацанский этикет, про который мне ещё дед рассказывал в лет восемь. Моё увожение, мсье. — Я могу тебе помочь, если что.

      Ох, я бы от помощи не отказалась, на самом деле.

— Не стоит. Но вот зарядка для телефона не помешала бы.

      Я, похоже, единственный человек, который не носит её всегда с собой. А ещё я постоянно забываю питьевую воду, влажные салфетки, а иногда даже голову. Последнюю вещь из воображаемого списка забываю почему-то намного чаще. По мне, наверное, сейчас заметно.

— Вот, — протягивает зарядное устройство, а потом резко отдёргивает руку обратно и добавляет. — Меняю на ручку с невидимыми чернилами.

— Если я вам её отдам — вы мне и дальше будете забивать встречи с помощью невидимых чернил, — я завязала узел и потянулась к пеналу, выуживая его драгоценную ручку. — А я так не хочу.

      Руки было бы неплохо тоже перевязать, потому что держать ими всякие вещи — пиздец как больно.

— Почему?

      Почему? Кто из нас час сидел и ждал, когда я таки притащу своё мокрое ебало? По моему, Аронский, ты единственный из нас двоих должен быть заинтересован в том, чтобы я пришла.

— А что было, если бы я не догадалась о шифре на карте? Или догадалась, но вечером или, скажем, завтра? — хотелось ещё добавить «вы ходите по охуенно-тонкому льду, ставя на мои интеллектуальные способности так много», но не стала, так как фраза оскорбляет сразу обоих.

— Я бы пришёл, выпил кофе, немного отдохнул, погулял вокруг Итальянского квартала и ушёл обратно домой, — расслабленно ответил Аронский, затягивая сигарету. — Это разве плохо? Алиса, твоя компания для меня очень приятна, возможно, даже больше, чем кажется тебе, но это не значит, что без неё мне было бы плохо, — ого, сразу самодостаточностью запахло. Но… услышать такое было приятно, да.

— Вы знали, что я могу не прийти? — оказывается, перебинтовывать руки руками — так себе занятие.

— Даже когда ты прямо кому-то предлагаешь встретиться — это ещё не означает, что человек придёт. А когда ты ещё и зашифровываешь предложение — этот шанс определенно становится меньше, — он подсел ещё ближе, помогая мне с перевязкой правой руки. — Но тем не менее, я был уверен, что ты придёшь, хоть и не вовремя.

      Мысли у него одновременно легкие и сложные, будто кто-то объясняет тебе запутанные термины простым языком. Оттого и слушать его приятнее, да и комфортно становится рядом. Если бы он ещё на парах был таким простым — я бы чаще на них появлялась. Пока Аронский возился с куском бинта — я аккуратно стащила с него очки, сначала пристально осматривая сам украденный на время предмет, а потом и всё вокруг, нацепив себе на лицо.

— И зачем? — он, скорее всего, щурится сейчас, да только я не вижу.

— Чтобы вы не видели, какая я сегодня стрёмная, — и за свой ответ я моментально поплатилась, потому что Аронский, по ощущениям, вылил мне на левую руку ебаную половину банки с перекисью. — Ай-й… — сдавленно прошипела и таки сняла очки, возвращая их на стол, — какой же вы…

       Договорить я не успела — эта мышь поднимает руку с той самой надписью «пидр» и вопросительно смотрит на меня, а я улыбаюсь и киваю.

— Ты хорошо выглядишь, — размеренно сказал Аронский и даже поднял взгляд на секунду, видимо, чтобы окончательно в сказанном убедиться. — Я бы даже сказал, прекрасно.

      С реанимацией моих рук было покончено и я отдала заветную ручку с недокрысами обратно Аронскому, а он, как и обещал, дал мне на время погонять его зарядку для телефона. Классическая чёрная, прямо как у меня.

— Не понимаю, правда, зачем вы мне её отдали, — я кивнула на ручку. — В расшифровке от неё мало толку.

— Ну, как подсказка, — Аронский закончил курить и вернул пепельницу на рядом стоящий стол, осматриваясь по сторонам в поисках свидетелей такого подлого поступка. — К тому же, в неё встроен фонарик с ультрафиолетом.

— Он не работает.

— Как ты тогда расшифровала записку?

      Я в ответ на такой охуительный вопрос, не отрывая своего пугающего взгляда от Аронского, с каменным ебалом включила на телефоне вспышку и продемонстрировала совершенное чудо инженерии из канцелярского скотча и детских фломастеров.

— Впервые вижу такое, — завороженно отвечает Аронский, вытягивая у меня из рук телефон.

— Сделанный вручную ультрафиолетовый фонарик? — скептически спрашиваю я.

— Нет, — он его переворачивает и подковыривает ногтем скотч, рассматривая все элементы «изобретения» более детально. — Женщину с низкой самооценкой и умением изготавливать ультрафиолетовый светофильтр.

      Я на такое заявление презрительно фыркнула и скрестила руки на груди.

— Может, ты и мне заодно починишь?

— Если фонарик в ручке сломан, то каким вы пользовались? — отвечать вопросом на вопрос — это у меня в ДНК.

      Не глядя вынул из кармана штанов ключи и вложил мне в протянутую руку. Ого, это предложение переехать или что-то менее явственное? Как оказалось — ультрафиолетовым фонариком был довольно-таки милый брелок, синего цвета, которым я случайно посветила себе в правый глаз.

— Кто-то подарил?

— Да, на день рождения.

— Да уж, — я покрутила ключи на пальце и вернула их Аронскому. — А я ещё думала, что копилка в виде красного крокодила-туриста с фотоаппаратом в руках — это плохой подарок на шестнадцатилетие.

      Он улыбнулся и отвёл взгляд, всё же забрав ключи.

— Да нет, меня вполне устраивает. Этот человек знает, что я не праздную дни рождения.

— Почему?

— Так вышло, — развёл руками и хотел уже на этом «так вышло» закончить, да только под моим пристальным взглядом наконец осознал, что нечестно выходит, когда я рассказываю о себе всё, а он молчит и только слушает. —  Мама умерла на моё двадцатилетие, неприятно об этом вспоминать.

      Ого. Теперь понятно, чего его так перекосило после моего рассказа о деде в первый раз. Тоже хочется извиниться за то, что подняла такую неприятную для него тему.

— Итак, — я громко захлопнула меню, о которое даже умудрилась порезать палец. — Я обещала за вас заплатить.

— Не стоит, — он ленивым жестом подозвал официанта и попросил рассчитать две чашки с кофе. — Если ты считаешь себя виноватой, то знай, что считаешь так только ты, — официант принёс невероятно стильную расчётницу с рисунком маяка и вложил прямо под руку говорящему Аронскому. Предатель.

      Перегнулась через весь стол и попыталась подтянуть её к себе, но хитрый сыч уловил в чём суть моего коварного плана и, придерживая одной рукой расчётницу, второй достал деньги из кармана штанов, в полной готовности отдать их кому-то на чай. Я его деньги быстро выхватила, вложила таки свою горсть монет, подтягивая непутёвую книженцию с рисунком маяка к себе, и с миловидной улыбкой отдавая её охуевшему официанту.

— Там намного больше, — поднимаясь и не принимая свои деньги обратно, ответил Аронский. Ишь, думаешь, выиграл?

      Официант от услышанного замедлился и снова обернулся с подносом в руках, злостно посмотрел в мою сторону.

— Отлично, — поднялась, закинула рюкзак себе на плечо. — Куплю на них себе ещё одну книгу по криптографии, — галантно открыл передо мной дверь, чего можно было бы и не делать. — Как раз вышла недавно очень классная, возможно, знаете автора, — я аккуратно вложила деньги ему обратно в карман, пока он не видел, и договорила, — А.А. Аронский. Занятный парень.

— Это не моя книга, — сразу же возразил. Значит, точно он написал. — Я не имею к ней никакого отношения.

— Ну-ну, — мы почему-то завернули именно к той улице, по которой я ещё полчаса назад бежала к опере. — Куда мы?

      Самое забавное, что тему перевёл не он, а я. Чёрт, надо было повременить со своим вопросом.

— В Итальянский квартал, — моментально ответил автор бестселлеров по криптографии. — Отдам наконец твою книгу.

— Да ладно, — я облокотилась на светофор, так как стоять на нём же нам предстояло мучительно долго. — Мне, на самом деле, она не сильно-то и нужна. Я там вообще ничего не понимаю, поэтому читать дальше вряд ли буду, — сейчас книга мне вообще не к спеху, чтобы идти за ней аж к итальянцам. Но вот сдать до конца месяца надобно бы.

— Если тебя это утешит, то я тоже ничего там не понял, — не провоцируй меня, блять.

— Вы в Итальянском квартале живёте?

      Аронский кивает.

      Ну, что я могу сказать — уважаю людей, живущих в Итальянском квартале и не разжиревших от постоянного поедания пасты, лазаньи и пиццы, которую там прям на открытом воздухе готовят. Я и пяти минут не протяну, а люди всю жизнь живут в этих домах, каждый день открывая окна. На самом деле, место-то красивое: там рядом и пантеон, и какая-то старая католическая церковь, и ботанический сад, и музей музеев, с названия которого я всегда проигрывала, как старый радиоприёмник. Но высокие цены на еду и такая нечестная завлекуха пряными ароматами — моё больное место.

      Хотя, можно было бы и сходить. Глядишь, так и Катю с её инкогнито-парнем встретили бы ненароком.

— Была когда-нибудь там?

— На экскурсии в седьмом классе, — единственное воспоминание об Итальянском квартале и то неприятное.

— И как? Понравилось?

— Меня одноклассники в архитектурной комнате закрыли, — злостно пробубнила и пнула случайно попавшийся мне под ногу камешек, — а учителя заметили моё отсутствие только на выходе из музея. Больше я в этой части города не была, да и музей всей душой ненавижу.

— И по какой причине с тобой так?

— Не знаю, — увидев на горизонте потрёпанные балконы того самого Итальянского квартала — я невольно сжалась, замедлилась, ища всевозможные пути отступления. — Меня перевели в пятом классе к ним, вот, наверное, поэтому и невзлюбили, — всё-таки влиться в устоявшийся коллектив не так-то просто, даже когда ты взрослый человек, а мне тогда вообще лет десять было.

      Клейма «исключенной» на мне не было (списывать на контрольных нужно же у кого-то, да?), но и до желанного «нейтралитета» не хватило пару очков. Мою семью, состоящую всего из одного члена — деда, такое положение дел совсем не заботило, а сама я ничего не добилась попытками в мирные переговоры. Благо, в одиннадцатом классе моё плачевное положение изменилось в лучшую сторону: все или резко поумнели, или наконец поняли, что травить ноунейм тян, у которой ноль помощи всю жизнь — дело неблагородное и скучное. Да и Игорь, как настоящий рыцарь, иногда отгонял от меня злых собак простым и, одновременно, гениальным вопросом «тебя чё, по ебалу давно не били?». Наверное, поэтому злость и не берёт надо мной вверх. Я признательна ему даже сейчас, несмотря на то, как по-мудацки Игорь поступил прямо перед выпускным со школы.

— Вот поэтому я не вижу смысла переводить детей из одной школы в другую — окружение везде ужасное.

— Я не уходила, — остановилась, потому что, блять, прекрасно помню эти места и знаю, что будет дальше, за мостом. — Меня перевели на класс вперёд.

      Аронский тоже остановился. То ли заметил подступающую панику на моём лице и решил не добивать, то ли просто анализировал полученный ответ. Я подошла к краю моста, делая весьма заинтересованный вид того, будто смотреть на течение реки — это очень и очень увлекательно в данный момент. Хм. Может, спрыгнуть, пока он не видит?

— Сколько тебе сейчас лет?

— Восемнадцать, — подошёл тихо, аж напугал. — В августе будет девятнадцать.

      У тебя есть ещё два месяца, чтобы почувствовать себя лайт-педофилом. Хотя у нас есть девки, которые больше меня подходят на роль милой Лоли. Та же Мира с внешностью вишнёвой четырнадцатилетки в свои пыльные двадцать. Она, к тому же, как-то неровно дышит к мсье Аронскому, что видно невооруженным глазом не только мне, но и Катьке. Звёзды сошлись, дружище, хоть завтра иди и предлагай свой набоковский секс.

      Снова падаю на тёмное дно своих размышлений. И дальше бы погружалась, если бы не чья-то настойчивая рука, оттаскивающая от края моста.

— А, может, к маяку? Или обратно в центр, там тоже красиво, — вцепилась в каменные перила и хуй ты меня оттащишь без хорошего дара убеждения.

— Мы не в музей идём, а в ботанический сад, — хотя кому нужен хороший дар убеждения, когда можно просто силком от перил оторвать. Сначала аккуратно развернул за плечи, а потом потащил за собой, так же аккуратно держа за запястье. — Не переживай, там закрывающихся комнат нет, — взял под локоть, чтобы я точно не сбежала.

— Ботанический сад — это вообще одна большая закрывающаяся комната, — я опасливо оглянулась по сторонам и ещё больше начала мять рукав своей рубашки, когда увидела поворот налево, к музею.

— По крайней мере, ты будешь там не одна.

      Наконец Аронский перестал удерживать меня и отпустил, а моей дрожащей руке предпочёл обычные карманы.

      Даже удалось немного стихнуть и расслабиться, когда пугающий поворот к музею был окончательно пройдён. Да и возможность таки побывать впервые в ботаническом саду за свои недолгие восемнадцать лет, ну… радует.

***

      Мы снова толпились под дверями закрытой аудитории, но в этот раз нам повезло меньше — существовать возле этих дверей нужно было тихо, так как под боком в прямом смысле кафедра. Я блаженно потянулась и закрыла глаза, сваливаясь то ли на двери аудитории, то ли на разговаривающую по телефону с родителями Катю. Сложно понять, потому что и двери, и Катя — одна огромная холодная доска.

— Наша ретро-дива и без красной помады? — пробилась к нам Мира, задавая свой ехидный вопрос. — А это что? — богомерзкое создание своими грязными клешнями начало меня наглым образом щупать за губы и щуриться, будто поцеловать хочет. — У тебя тут какое-то пятно, дай вытру.

— Эй! — запротестовала я и скинула её руки со своего лица, как туалетного паука.

— Это родинка, — ответила за меня Катька, закончив разговаривать с батей.

      Так и знала, что посыпятся подобные вопросы от одногруппников, поэтому ещё утром находилась перед сложной дилеммой «красить губы или нет», пришла к компромиссному решению «не красить, но помаду всё-таки взять».

— Власова! — донеслось с кафедры настолько громко, что старосту аж передёрнуло. — Подойди ко мне, — услышав голос Аронского, Мира моментально отлипла от наших скромных персон, поправила хвост на голове и надела очки. Боже, будто моделью на подиум выходит, а не на кафедру к четырём с половиной преподавателям заваливается.

      Благо второго пришествия старосты не было, так как достопочтенный Тимофеев пришёл и открыл кабинет раньше её прибытия обратно в коридор.

      Боже, опять эта коричнево-жёлтая аудитория с круглым столом. На семинарах за ним сидеть максимально неудобно, потому что преподаватель видит, буквально, всех. Притом, нам достались самые лоховские места, которые находятся ближе всего к входным дверям и, ко всему прочему, являются негласным центром стола. А лоховские они потому, что преподаватель обычно тусит у тебя за спиной и видит всё, что ты вытворяешь во время пары. И это если повезёт. Если не повезёт, то сядет вообще у тебя под боком и будет тяжело дышать в висок, пока ты пишешь.

— Ты обещала рассказать про парня, — я чуть нагнулась к Кате, но та, услышав всю суть предложения — недовольно скривилась и откинулась на стуле.

      И как только подруга уже смирилась со своей участью, успокоилась, выдохнула и приготовилась рассказывать о приключениях вчерашнего дня — ебаный, блять, Тимофеев, с грохотом всунул ещё один стул прямо между нами и через секунду на него сел, смотря на то, как мы испуганно по-таракански рассасываемся в стороны. Какой же ты пёс иногда, а.

— Я здесь присяду. Надеюсь, вы не против, — злая ирония деду-фашисту несвойственна. Что-то идёт не так?

— Нет, — ответила Катька.

— Против, — возразила я. — Могу и на колени к вам пересесть.

      Он немного подумал и ответил:

— Давай после пар, — там кто-то слева от него закашлялся, похоже на Катю.

— Приготовьте тетради с двусторонним письменным переводом и словари, — наконец зашла в аудиторию Мира. — Тетради с двусторонним письменным переводом сдаём мне, я их передам Ирине Васильевне. Словари сдаёте Александру Анатольевичу сегодня после третьей пары, — и чуть тише договорила, — потому что сейчас они ещё вам пригодятся.

— А когда последний день?

— Сегодня, — строго заявила Мира и села возле меня.

      В аудитории как-то подозрительно тихо — все же обычно начинают возмущаться, ныть или паниковать, что забыли словарь дома или он полностью у них не заполнен. Мне стоило бы ко всему этому нервозу присоединиться, так как словаря у меня не было ещё на первом курсе, а к двустороннему письменному переводу я готовлюсь, разве что, прокачивая уровень харизмы перед Плисецкой. Но шквала возмущения не было. Все продолжали сидеть тихо, пока кто-то с противоположной части стола не заявил с героическим пафосом:

— Аронский должен был Катьке сказать последний день сдачи ещё месяц назад, а она сразу передать нам, — вот и после этого посыпались, как снег тихим январским вечером, проклятия на латыни, оскорбления и банальное «мы тебе доверяли, а ты…». Не хватает только вил и факелов, а так всё по канону.

      Катька такое пренебрежительное отношение в свою сторону пресекать не спешила. То ли боялась что-то сказать, то ли думала, что воистину заслужила. За подругу хотели уже благородно вступиться мы с Мирой, да только дед-фашист нас даже здесь опередил.

— Так, тихо, — он прям охрип, даже не сразу продолжил. — Во-первых, что за балаган вы устраиваете прямо на паре? Во-вторых, словарь нужно вести постоянно, а не писать халтурщину в угоду преподавателю, да и ещё в последний день, как принято сейчас у молодёжи, — а дед-то, в ногу со временем идёт! — В-третьих, с господином Аронским можно переговорить и договориться о дополнительных трёх днях. До экзаменов ещё есть время, успеет проверить, — склонил голову и открыл журнал нашей группы, чуть тише всё же договаривая. — Все люди что-то, да забывают, относитесь к этому благоразумно.

      Боже, а дед начинает мне тоже нравится. Глядишь так и на секс втроём разведу его и Аронского. Два раза меня не отчислят, а вот гедонистическая выгода налицо.

— На чём мы закончили в прошлый раз?

— На Елене, проститутке из Руана, — пробормотала я, откинувшись на стуле и сладко вытягивая руки над головой.

— На особенностях фонологических систем французского языка, — тихо ответила Катька, видимо, чтобы не привлекать ещё больше внимания со стороны группы.

      Глаза медленно закрывались, а звуки становились неуловимыми, стихающими, будто весь мир на фон поставили. Я бы сказала, что такая шумовая изоляция способствует работе, но она почему-то способствует только засыпанию. Кто бы мог подумать, что на парах второго иностранного так спокойно и тихо. Наверное, потому, что под боком нет вечно разговаривающей Катьки. Не то чтобы мне это не нравилось. Но иногда действительно чувствую усталость и апатию после часовых разговоров с этой девкой на парах.

      Даже звонок не прозвонил, когда дед-фашист озвучил своё сладкое «на сегодня всё, продолжим на следующем семинаре». Он обычно любит заканчивать на пять минут раньше или посвятить этим пяти минутам увлекательный рассказ о своих приключениях во Франции в шестьдесят восьмом году. Даже звонок не прозвонил, когда меня резко вытянула из-за стола Катька, утаскивая в тёмный коридор, а после и на лестничную площадку, где свидетелей предстоящего разговора ещё меньше.

— Слушай, Алиск, — начала мяться Катька, будто сейчас будет просить лишить её девственности.

— Да? — я сонно съехала по стене и на секунду приоткрыла глаза.

      Вот не люблю, когда разговоры начинают со слова «слушай». Там по-любому что-то обидное будет дальше.

— Я знаю, ты про парня хотела послушать, но…

— Но он не разрешил тебе рассказывать? — я выгнула бровь, а Катя нервно начала переминаться с ноги на ногу. — Я, возможно, выгляжу, как аутист, но вижу намного больше, чем тебе кажется, — я всё-таки поднялась, закинула рюкзак себе на плечо. — Я ведь не тупая, я же знаю, что ты с Тимофеевым мутишь. Ты ему помогаешь, соглашаешься на партию явно не под свой голос, чтобы мужик не парился и не искал более удачный вокал под этот треклятый гимн факультета. Он тебя и защищает, и смотрит только в твою сторону, да боже, он тебя никогда не спрашивает на семинарах, так как знает, что ты с французским на «вы». Только вот знаешь чё? Ты далеко не первый свет его жизни, огонь его чресел, он и к другим тянкам каждый год подкатывает свои французские булки. А его вряд ли будет заботить то, что тебя из-за этого отчислят — деда-то не попрут, он же «ценный» сотрудник.

— Алиса! — несмотря на то, что планировала я это сказать совершенно спокойно, без эмоций и подать с мыслью «делай чё хочешь, да только от меня ничего скрывать не надо» — вышло так, будто я жёстко ревную и готова за зад Катьки прямо-таки драться с Тимофеевым. — Ты чего? Я даже договорить не успела!

— Возможно, это к лучшему, — я перелетела через три ступеньки и оказавшись на нужном этаже, обернулась и договорила, — а то не очень-то приятно, когда тебе врут.

— Да и не правда всё это! Думаешь, ты первый человек, которому Мира это рассказывает? И с каких вообще пор ты доверяешь ей больше, чем мне?

      От сказанного аж ладошки потеют, зубы скрипят. Ты издеваешься, да? Потому что не верится, что подобный вопрос можно задать в более неуместной ситуации.

      Тема исчерпана, а продолжать спорить и настаивать на своём я не умею и не хочу. Три листа А4 с заданиями Аронского по английскому языку были благополучно сложенны вдвое и оставлены на «лучшие» времена, а сама я пыталась забить голову чем-то другим, тотально игнорируя Катьку с её новыми заявлениями. Изящная чёрная папка оказалась на коленях, а листы, до этого сложенные рядом на лавочке, я взяла в руки и принялась засовывать в их естественную среду обитания.

— Алиск, — Катька села на корточки передо мной и уложила свои лапы мне на колени, — я это… с Димой встречаюсь, вот.

      Листам с заданием, похоже, не светит вернуться туда, куда я задумывала их вернуть ещё секунду назад. У нас много общего — мои планы тоже обычно идут по одному месту. Пошутить бы ещё как-то про несобранность, но что-то, сдаётся мне, сейчас не до шуток будет.