Голос слегка дрожит от волнения, но его звучание успокаивает и расслабляет. «У каждого из нас есть место, в котором нам хорошо, в котором мы ощущаем себя в безопасности. Закройте глаза и найдите путь к этому месту. Вспомните его или… создайте».

Я никогда не испытывала особой приязни к методам визуализации: они казались мне неким самообманом. Представьте, что вы находитесь в месте, где вам хорошо и спокойно, посидите там — и все проблемы решатся. Не чушь ли? Понятно ведь, что не решатся. Но одногруппница уже зачитала инструкцию к этому незамысловатому тренинговому заданию; я закрыла глаза, повинуясь ее указаниям, и теперь, вроде бы уже приступив к выполнению, было бы как-то глупо встать и уйти.

Поэтому я оставляю глаза закрытыми, слушаю приятную ненавязчивую музыку, включенную для тренинга, и пытаюсь вспомнить, где мне безопасно. Ответ находится быстро: нет такого места на свете. Везде мне, в теории, что-то может угрожать. Да и стремлюсь ли я к полной безопасности, когда угроз нет и не может быть? Вряд ли. То ли это про базисное недоверие к миру, то ли про особенности моего характера: вечный поиск движения, схватки, противостояния — это то, что неплохо меня описывает. Музыка играет, переливаются резкие и мягкие звуки, скатываются в один большой слегка пульсирующий комок. Слышу крики каких-то птиц, шум воды, шелест листьев. Нет места, куда бы я пришла, чтобы спрятаться от своих проблем. Значит, придется создать его?

Образ рождается в голове почти мгновенно. Я люблю свое образное, чувственное мышление, люблю привычку видеть движение и сюжет вместо статичной картинки. Правополушарное мышление — так это называется. Это та особенность, которая присуща мне как левше. Именно она помогают мне породить этот новый образ вот так, моментально, без долгих раздумий и предысторий.

Это пещера. Пещера где-то в лесу, там, где деревья встречаются с поросшими зеленью скалами. Небольшая, с низким потолком — мне в самый раз, чтобы чувствовать себя комфортно, а вот кому-то другому пришлось бы наклонить голову. Пол пещеры холодный… Поток мыслей делает тревожный завиток в этом месте: я не смогу здесь жить, с моей-то любовью к теплу. И я рисую сотканный из звериных шкур ковер на полу. Он мягкий, скрадывает шаги и греет босые ступни. Я неуверенно топчусь по нему, осматриваюсь, верчу головой. Внутри пещера похожа на небольшую круглую комнату с низким и неровным потолком. У одной стены над ковром возвышается ворох мягких шкур — это кровать, довольно широкая — двое поместятся — и, несомненно, самая удобная на свете. Как приятно упасть на нее после трудного, насыщенного дня, зарыться носом в пропитавшуюся запахами дома шерсть. Недалеко от импровизированной кровати я вижу мольберт. Самый настоящий, он выполнен из тонких досок светлого дерева, от него пахнет лесом и жизнью, а если бы у вдохновения был запах, то пахло бы и им тоже. На мольберте закреплён пока ещё чистый лист, но я прекрасно знаю, что эта пустота — ненадолго. Листами усыпан и пол. Они были собраны в аккуратную стопку когда-то, но неловкое движение или даже дуновение ветерка посеяли в них беспорядок. Рядом ютится россыпь карандашей, на тряпице лежат кусочки угля — мне нравится им рисовать, хоть он и пачкает всё вокруг.

Детали появляются одна за другой, дополняя пока не слишком правдоподобную картину, внося в нее мой мир, вернее, то, что больше всего важно для меня в нем. Эта пещера нравится мне все больше и больше. Впрочем, я отдаю себе отчет, что вовсе не занимаюсь выполнением поставленной задачи. Это место никак нельзя назвать безопасным — а именно в этом ведь была цель упражнения. Я вижу прислоненный к стене меч в ножнах, рядом с ним — запасной колчан со стрелами. Самодельные снаряды весело подрагивают темными перьями от дуновения ветерка. Их обладательница вместе с луком скоро подойдёт — я это чувствую. Она явится с добычей, и мы разделаем ее на том подобии столика снаружи. Там, на небольшой каменистой площадке перед входом в пещеру, мы обосновали внешнюю часть своего жилья. Камни чисто выметены — даже в диких условиях я не перестаю ценить чистоту. Кострище остыло, но скоро в нем вновь яркими ало-золотыми лентами запляшет пламя. Мы разожжем его, как только она вернется домой.

Я не в силах сделать этот небезопасный, но столь уютный мирок лишь моим. Мне непременно нужна спутница. Облизываю пересохшие от волнения губы (говорю же, далеко тут до спокойствия), зажигаю несколько свеч, пристроенных в глиняных блюдечках на полу — пока ещё не наступил рассвет, и здесь слишком сумрачно. Маленькие огоньки озаряют укромное убежище светом, пляшут на стенах, рисуя причудливые картины.

Шкура, прикрывающая вход в пещеру, отодвинута уверенной рукой. Она входит в этот маленький рай, далекий от того, каким он должен быть в представлении большинства, но близкий именно мне. Свет и тень играют с ее растрёпанными волосами, что острыми иголочками разметались по плечам. То они угольно-черные, то будто золотистые. Лицо неизменно красивое, как и в тот день, когда эти изящные, тонкие, резкие и вместе с тем нежные черты впервые и навсегда поселились в моем сердце. Сумку с добычей она бросила еще снаружи, теперь прислоняет длинный лук со спущенной тетивой к стене и поворачивается ко мне. Движения резки, как, впрочем, и мои — нам обеим чужд тот вялый, замедленный покой, придуманный людьми. Мы бежим от него сломя голову в леса, поля, горы и пещеры. К опасности, к учащенно бьющимся сердцам, к восторженному блеску глаз. Вот это — наш рай.

Она растягивает тонкие губы в улыбке, смешно морщит аккуратный носик — рада меня видеть. Делает шаг навстречу, и наши руки переплетаются. От нее пахнет охотой, диким лесом, опасными горными тропками. Вдыхаю этот запах как самый прекрасный на свете, нежно обнимаю, утыкаюсь носом в ее темные волосы, ставшие такими родными. Позволяю нам обеим рухнуть на мягкие шкуры, касаясь друг друга пальцами, обмениваясь едва ощутимыми поцелуями. Я ловлю губами ее легкое дыхание, впитываю ее смех, такой радостный и беззаботный, и не могу не смеяться в ответ, когда она щекочет волосами мои обнаженные ключицы, искренне шутит о сегодняшней охоте. Из-за неплотно прикрытого входа в пещеру бьет первый солнечный луч. Я вскакиваю с уютного ложа, тяну ее за собой. Солнечный свет разбивается о переплетение наших рук. Ее щека, губы и пряди волос на миг становятся золотыми, и я отмечаю для себя, что нужно будет постараться нарисовать этот причудливый образ. Но сейчас нас ждет восходящее солнце, и я со смехом тяну ее к выходу из пещеры. Мы выскальзываем наружу, сначала я, потом она, продолжающая сжимать мою ладонь.

Первые солнечные лучики бьют в глаза, заставляя жмуриться с непривычки. Пещера находится на небольшом возвышении, и отсюда открывается чудесный вид на укутанный несмелым утренним светом лес. Солнце еще не полностью показалось из-за высоких деревьев, но уже окрасило тоненькие, хрупкие облака в удивительные переливы розового, золотого, сиреневого цветов. Предвижу ясный, наполненный светом день. Поворачиваюсь к ней, ловлю задорную улыбку. Наши пальцы переплетаются, а губы вскоре сливаются в пропитанном лучами надежды рассветном поцелуе…

 

Приятная, уже едва замечаемая мною музыка резко сменяется другой, неожиданно громкой, более тяжелой и печальной.

«Медленно просыпаемся, открываем глаза…».

Я стираю с губ мечтательную улыбку, закравшуюся на мое лицо, пока я пребывала в своем удивительном мирке. Мысленно чертыхаясь, открываю глаза. Мой мир был так прекрасен, так спокойно неспокоен, а главное, в нем была она — столь дерзкая, стремительная и… любимая. Резкая смена музыки выдернула меня из чудесных несбыточных грёз, отобрала эту уютную пещерку с кроватью из шкур, деревянным мольбертом и несуществующей девушкой-мечтой.

Как же я ненавижу просыпаться, даже не в буквальном смысле.

Но ее образ продолжает жить в моем сердце, и я с немного грустной улыбкой думаю о том, что можно было бы, и правда, попробовать нарисовать ее.