— Ох ты ж... Бл... — очнулся Гилберт. — Где я?
— Там же, где и последние пятеро суток, котенок. В камере, конечно, — донесся сбоку хриплый голос Ивана. Альбинос быстро сел, тут же зашипев, схватился за голову руками — черепушка грозила взорваться от боли. Осторожно повернувшись к боссу, парень впал в шок.
Брагинский лежал на животе у серой матовой стены подобно гусенице, с головы до ног перетянутый какими-то металлически блестящими ремнями. Глаза его были затянуты таким же ремнем. Светло-синяя кожа инопланетянина, местами выглядывающая из-под ременной стяжки, пестрела черными синяками. Одежды на нем не было.
— Ты не устал так лежать? — только и нашел, что спросить, Байльшмидт. Колфармустер чуть шевельнулся и отозвался даже как-то обрадованно:
— Устал. Ты не мог бы меня перевернуть?
— Попро... — тут Гил обнаружил на себе и тонкую цепь, врастающую в противоположную от хозяину стену, — ...бую. Если длины хватит.
Иван Иванович услышал позвякивание цепочки и заметно скис, однако длины, как ни странно, хватило. Возможно, цепь имела свойство растягиваться. Аккуратно, стараясь не задевать темные пятна на теле инопланетянина, альбинос перевернул его на спину — босс облегченно вздохнул.
Помолчали.
— Как твоя голова?
— Нормально, почти не болит, — Гилберт, наконец, решил задать вслух обеспокоивший его вопрос. — Где твоя одежда? Тебя же не?...
— Нет, — жестко ответил Брагинский. — Просто красные обожают портить одежду, — он скрипнул зубами. — Мой бедный шарф...
— Ну, не переживай, у тебя же их целая коллекция дома припрятана, — пробормотал альбинос.
— Нет больше Хетрона... — вздохнул Иван, намереваясь умолкнуть.
— Как нет?! — ошалел парень.
— Вот так. Он спас нас и погиб сам.
Помолчали.
— Он ведь не просто зданием был, да?
— Откуда знаешь?! — вскинулся было босс, но тут же обмяк: «Теперь-то всё равно. Это уже не тайна». — Да. В этом корабле была заточена душа такого же синекожего, как и я. Я не помню его настоящего имени. Давным-давно он попал в мгновенную аварию на термоядерной станции — его тело моментально распалось на атомы. Та же беда приключилась с его ездовым биротсом (медведем по-человечески) — тело пропало, душа осталась. Так как в этом мире душе без материальной оболочки существовать неудобно, нам, то есть ученым, пришлось растворить его дух в корабле. Эксперимент, как ни странно, удался.
— А дальше?
— Корабль с челноком подарили мне, уж не помню, за что. Я дал ему новое имя — Хетрон — тоже не помню, в честь чего. Челнок принял бывшую кличку «Кума» с суффиксом «трон».
Помолчали.
Гилберт клубком свернулся под боком у хозяина, прижавшись горячим перебинтованным лбом к прохладным оковам Ивана. «За что тебя обездвижили?» — пронесся вопрос в голове.
Брагинский хмыкнул.
— Ну, сначала-то красные меня сюда просто так впихнули, не связав, но потом, когда настало время с тебя швы снимать, я выпросил у них скальпель. Лезвие мне дали, но, естественно, поставили пару охранников за спину. Я снял швы, перебинтовал тебя, а потом одному из стражников тот самый скальпель в глаз со всей силы. А второму выпнул внутренности. После этого набежали остальные, навалились всем скопом, обездвижили, шмотки разодрали и потащили к Консулу. До этого он хотел правителя нашего подкупить мною, а теперь рассердился, про казнь заговорил.
— И когда казнит?.. — похолодел Байльшмидт.
— Не ясно пока. Он еще способ казни-то не придумал, — мрачно усмехнулся Колфармустер.— Консул их — вообще весельчак. И казни у него веселые. Представь, например, существо привязанным за левую ногу к высокоскоростному однопилотнику, со всей дури мчащемуся сквозь кактусовые заросли. К финишу одна пятка приезжает. Или на теле существа выжгут гимн Консула, украсят всё это желтыми цветами, пришьют тонкой проволокой к мягкой обивке беспилотника и отправят на родную планету казненного. Еще он очень любит «расшестерить» какого-нибудь синего: за руки, ноги, голову и хвост прицепляют к шести праздничным воздушным шарам, те потом поднимаются в воздух и летят в разные стороны... Продолжать не стану, тебе, котенок, чувствую, нехорошо.
— Не перенесу, если такое сделают с тобой, — зло выдохнул Гил. Он был рад, что Иван не способен повернуть голову и не видит, как жалко и встрепанно сейчас выглядит его питомец. Если честно, у парня в горле скреблись колючими углами предшественники слез. Злых слез несправедливости.
— А я не перенесу, если с тобой, — честно отозвался Колфармустер. — Или с сестрами. Или с подзвездником. Или даже с Литом.
— Где они все, кстати? — спохватился альбинос, только сейчас заметив отсутствие в помещении вышеперечисленных.
— О-о, как только нас окружили и с конвоем собрались вести в тюрьму, Потрошитель выхватил откуда-то свою пилу и поднял такую резню... В общем, они с Бэллочкой слиняли. Я не знаю, где они сейчас и каково им. Вилочка... — босс помолчал. — Камера блокирует телепатию, я не знаю, что с ней. Она тоже в тюрьме, и ей однозначно приходится несладко. Ты ведь помнишь, какая она у меня красавица? — вздох. — Колобка кто-то раздавил. Сволочи. Если предоставится возможность — поотрываю столько красноухих голов, сколько миллиметров прибавил в длине мой хвост.
— А п-подзвездник? — давясь ощущением беспомощности, спросил Байльшмидт.
— Кажется, его утащили себе собиратели. Те самые, что добили Хетрона. Консул им позволил.
Странно, но в голосе Брагинского не слышалось особой злости, лишь вселенская усталость. Похоже, что за пять суток он уже успел потратить всю свою ярость и ненависть. Так потратить, что даже не в состоянии был теперь вызвать темную ауру. К тому же редкие всплески злобы перебивала радость, что главный питомец жив и вот он, рядышком. Что Колфармустер, наконец-то, не один.
А Гилберт, не скрываясь, тихо плакал. То, к чему уже притерпелся Иван, для него оказалось новым, только что приобретенным несчастьем. Колфармустер вздрагивал, когда теплые слезы попадали на его кожу. Он не знал, что сказать человечку в утешение.
— Почему ж они такие гады? — утирая глаза, сердито спросил Гил у босса.
— Они? — растерялся тот.
— Красные!
Инопланетянин улыбнулся. «Всё-таки я что-то лишнее отрезал в его мозгах. До операции он не был настолько наивным дитем».
— Ох, котенок. Если бы ты был на стороне алокожих, что на самом деле и подразумевалось, не встрянь я в это дело, и попал бы ты в плен синих, то тебе было бы еще хуже — у нас пленников селят в ледяные камеры и при этом ежедневно пытают.
— Не ты ведь пытаешь!
— Не я, — согласился Иван Иванович, слегка кивнув. — Я всего лишь провожу на отданных мне пленниках опыты, и поверь, им от этого ни чуть не лучше.
— И на мне бы проводил?
— Сейчас не знаю.
— А ты подумай.
«Он от меня признания в любви добивается, что ли?» — недовольно сморщился Брагинский.
— Я и так на тебе опыты проводил, али ты забыл?
— Ах да...
Следующие несколько часов прошли в тягостном молчании.

Дальняя стена засветилась, становясь прозрачной, и превратилась в огромный экран, на котором маячила какая-то непонятная штуковина. Гилберт вздрогнул, когда она заговорила веселым мужским голосом:
— Доброго дня недели, Колфармустер!
— И тебе тем же, Консул, — устало отозвался синий, который отлежал уже всё, что можно и нельзя. — Чем обязаны? Или сестренку мою младшую поймали?
— Нет, но старшую запытали! — в рифму съехидничал алокожий. Иван Иванович затвердел, а Консул продолжил: — Пока ее топили в лаве, она успела много чего поведать. Например, рассказала, что народ синекожих возглавляют два правителя.
Иван поморщился, но промолчал. Альбинос переводил с него на консула круглые глаза.
— Устаревшая информация, — заговорил, наконец, босс. — Меня удалили с должности, и теперь наша раса тоже управляется моно.
— Не лги мне, — процедил сквозь зубы главарь алокожих, и непонятная шапка на его голове угрожающе зашаталась. — Если б это было так, то за тобой не следовал бы Бог Мороз. Пандочина всё рассказал мне о нем.
Колфармустер, который оказался вторым правителем, презрительно дернул головой и усмехнулся:
— Пандочина трус. И ты тоже, иначе не сидел бы перед связанным пленников в этом дурацком колпаке. Стены данной камеры и без него отлично отражают мысленные удары,— и Байльшмидт вдруг кожей почувствовал, КАК плохо сейчас Колфармустеру, который привык думать во все стороны — комната пинг-понгом выстреливала все его мысленные запросы обратно.
Красный послушался. Из-под металлического шлема, похожего на треугольную раковину, показалась копна кудрявых шоколадных волос и миловидное юношеское лицо цвета вареного рака. И пронзительно-зеленые глаза. Гил поймал себя на том, что непроизвольно рассматривает врага... с тем самым интересом, с каким оглядывал клиентов на прежней работе. Брагинский за спиной со вздохом шевельнулся: кажется, мысли питомца всё еще были ему доступны.
— Ну и... эм-м... — слегка растерялся Консул под пронзительным взглядом человека, ведь на публику опасливый правитель всегда выходил в вышеозначенном корыте — под предлогом безопасности, — и теперь слегка растерялся. Стоит отдать ему должное — красный быстро подобрался и через мгновение выглядел действительно правителем несокрушимой империи («Дарт Вейдер» — подумал Гилберт). — Я, собственно, заглянул к тебе, Колфармустер, чтобы сообщить, что я придумал способ казни для тебя в случае отказа вашего Правителя от нашего предложения. Палачи приготовят из тебя тринадцать пирогов и отправят их во главенство вражеского тыла. В случае проигрыша войны Правитель обязан будет их съесть.
« Фу!» — сморщил переносицу Гилберт.
— Ладно, — легко согласился синий, — но если пирожки окажутся невкусными, я тебя, Спейкантон Мадрьедо Эрэндес, достану с того света и утяну в Вечную Мерзлоту.
— Мечтай! — отмахнулся красный-с-длинным-именем. — Завтра, во время Звездосхождения, от вашего оставшегося, — это слово Консул издевательски выделил, — правителя прибудет посол-парламентер. Там всё и решим! — и, не прощаясь, отключился.
Некоторое время пленники сидели молча, потом альбинос тормознуто переспросил:
— Чё?
— Звездосхождение — это ежедневное явление на данной планете: три солнца в небе заходят одно за другое, и температура немного падает, — пояснил босс, потом, подумав, попросил: — Переверни меня на бок. Пожалуйста...
Байльшмидт послушался. Переворачивая хозяина, он вдруг уверенно сказал:
— Ты ведь всё видишь сквозь повязку. Так?
— Ну да. Я произвожу мысленный запрос «окружение», и мозг выдает мне картинку. Правда, в размытом черно-белом варианте, но всё-таки хоть что-то... Но я чувствую, что ты спросил это не из интереса. Тебя мучает другой вопрос, да?
— Ага...
— Да, я второй правитель синих. Я отвечаю за армию и продовольствие.
В последнее время народ синекожих очень изменился в худшую сторону: стал изнеженным и туповатым. Население заявило мне: «Мы хотим повышения температуры, так что тебе, дорогой носитель Бога Мороза, придется свалить из системы!» Кровобух тогда пожал плечами и снарядил меня в экспедицию. Сказал, хоть мир поглядишь, а я тут разберусь. Сестры со мной увязались: им Мороз не страшен, они у меня сильные. Не даром Вилочка осталась жива даже после купания в лаве.
Тут до Гилберта дошло, что они болтают о всякой ерунде, вместо того, чтобы думать о главном. О казни.
— Шут с ней, с казнью. Не самая лучшая тема для разговора, — дернул связанным плечом телепат, и альбинос послушно стал думать над новой темой для обсуждения. Тема не придумывалась. Тогда Байльшмидт просто лег и прислушался к окружающему его пространству. Помимо дыхания Колфармустера были слышны только доносившиеся снаружи хлопки и шорохи, словно за тонкими стенами камеры шумел осиновый лес. Гил подозревал, что никакого леса нет и в помине, по крайней мере осинового — точно.
Издали прилетало тихое хлюпанье, какое обычно издает вода, волнами ударяющаяся о причал. Вода на этой планете есть и альбинос это знал: пару раз им приносили попить. Жидкость покоилась в странном непонятном сосуде. Парень напился сам, напоил хозяина, запоздало сообразив, что связанный синий обходился сушняком те четверо суток, которые его питомец провалялся в отключке.
Питьё усыпило альбиноса, но одновременно пробудило в нем острую жажду жизни. Гилберту приснился Правитель синих, и парень начал жаловаться ему на свою и хозяйскую печальную судьбу. Увлекшись, он обругал удивленную правительскую физиономию за бездействие, глупость и прочие грехи, которых, по мнению самого Байльшмидта, властитель-телепат должен быть лишен. Закончив гневную тираду, Гил с удовольствием влепил Правителю в лоб красной печатью, оттиснув на нем надпись «SOS».
Пробудившись, словно от толчка, Гилберт долго не мог понять, что за странный сон он видел, и причем здесь Кровобух. Устав думать об этом, парень вновь погрузился в дремоту.

«Интересно, сколь долго продлится это их Звездосхождение?» — размышлял Байльшмидт, высунув язык, пока алокожая стража вела их с Иваном Ивановичем по каким-то пустым рыжим улицам. Дома в городе красных были выложены из отесанных оранжевых глыб, того же цвета пыль устилала мостовую и поднималась вихревыми столбиками под множеством ног. На тянущуюся процессию поглядывали любопытные местные жители: их глаза блестели в темных узких бойницах, заменяющих домам окна. Бойницы были вытянуты так же, как и рыжекаменные строения, ветерок свистел в них, будто по дырчатому лабиринту. Сквозь темно-фиолетовое небо просвечивали зеленоватые звезды и серебристая раскаленная блямба — три сошедшихся солнца. Жара стояла неимоверная, воздух сухо щипал в носу. Альбинос подумал, что если уж ему, ко всему привычному, было здесь плохо, то каково Брагинскому?
А боссу было очень худо. Он сипло дышал, невидяще — глаза до сих пор скрывала повязка — ступая по дороге, повинуясь конвою. Посиневшая чуть ли не до черноты кожа подрагивала. Штаны Ивану дали новые, взамен разорванных: видать, постеснялись тащить по городу голого врага («Да просто вы все сдохли бы с зависти, потому что такого х@я, как у Ваньки, вам в жизь не отрастить!» — зло кинул стражникам еще в тюрьме Байльшмидт, чем вызвал тумаки на свою голову от алокожих и стыдливый упрек от Брагинского). На руках, плечах и шее всё так же поблескивали неизменные ремни-сдавки. Стражи рядом с рослым Колфармустером выглядели тощими подростками — Гил слегка насладился этим сравнением. Но их было много. Правящий алокожим народом cидел и жмурился под солнышком, дожидаясь начала действия.
Пленников разместили у подножия консульского трона под большим пятиугольным тентом. Четыре вентилятора работали на всю мощность, и босс с питомцем, наконец, вдохнули прохладу. Повязка с глаз Ивана была убрана.
— Ах, Колфармустер, мой дорогой, на тебе живого места нет! — раздался со стороны чересчур трагичный голос. Повернувшись к источнику звука, Гилберт с изумлением обнаружил там стоящего в самой развратной позе голого синекожего, чьи причиндалы скрывались от посторонних взоров лишь цветком неведомого растения. А цветок ли это вообще? Шевелится...
Этот волосатый блондинистый незнакомец не понравился Гилу сразу. Хотя бы тем, что загораживал собою вентилятор.
— Ляфрабон, — обрадовался синему Брагинский, — а где же Кровобух?
Подошедший Ляфр засуетился, даже завилял хвостом — полутораметровым. «Тьфу ты, совсем не стыдится!» — мысленно плюнул альбинос, вновь забыв, с кем имеет дело. Ляфрабон повернулся к нему и снисходительно проговорил:
— А мне стыдится нечего, молодой человек.
Иван Иванович закатил глаза и вынудил собрата развернуться обратно:
— Ты не ответил на вопрос.
Синекожий досадливо мотнул длинными желтыми волосами.
— Перед самым отлетом Правитель почивать изволил, и спал неспокойно — всё вертелся. А когда встал, то на лбу его обнаружился вот такущий отпечаток ярко-красного цвета с надписью “SOS”. Мы быстро вычислили, кто виноват в этом безобразии... — оба синих, недобро сощурившись, уставились на вытянувшееся лицо альбиноса, — вот только печать не смывалась, и прилететь Кровобух не смог! — завершил отчет Ляфрабон и сделал движение, словно собирался щелкнуть каблуками.
— Господа синие закончили свои дела? — прервал их Консул, заскучавший в своем раскаленном троне. — Раз уж второй правитель точно не намерен к нам присоединяться, то, пожалуй, начнем.
И этот странный для человеческого понимания суд начался.