Очередной исписанный всего парой неровных строк листочек был скомкан и отправлен в краткий полет до дальнего угла комнаты. Слова не складывались в красивый, гладкий текст, доносящий разом все важные мысли, как она ни старалась. И ведь в голове так хорошо и понятно всё звучало! А как только наконец-то набралась решимости, чтобы сесть за письменный стол и положить перед собой белый лист, все изящные обороты мигом разбежались, оставив лишь самые кривые и глупые фразочки.

Тереза хотела написать письмо. Не слишком длинное. Чувственное, ясное, но и не прямолинейное. Ей мечталось суметь выразить всё то, что годами копилось у нее на душе, в нескольких десятках строк. Чувства эти были так сильны, ярки и непреходящи, что, казалось, начни только о них писать — и они мигом зальют разноцветными всполохами весь рабочий стол. А в реальности оказалось не так. Агент Лисбон уже битый час сидела, вооружившись шариковой ручкой, стопкой листов и чашкой кофе, а в углу комнаты скапливалась всё более высокая кучка забракованных посланий. Вначале ей не понравился собственный почерк: одно дело рабочие бумажки для подачи на стол боссу заполнять коряво и неразборчиво, а вот столь личные и глубокие чувства, определенно, нуждались в более изящном стиле письма. И пару комков бумаги Тереза вырабатывала этот самый стиль. Еще пару не знала, с чего начать, а с десяток последующих были испорчены ее тотальным неумением излагать собственные чувства.

Но написать письмо Терезе очень хотелось. Ведь, передав (а учитывая ее «решимость», то, вероятнее, незаметно подкинув) это письмо его адресату, Лисбон могла существенно изменить всю свою жизнь. В какую именно сторону — это нельзя было знать заранее, но изменения точно произошли бы. Потому Тереза и ощущала такую ответственность, потому и размышляла над каждым выведенным тонкой линией словом, чтобы обязательно оказаться понятой адресатом. Им, конечно же, являлся Патрик Джейн. Именно его имя, в той или иной вариации, всегда красовалось на первой строчке. Тереза невольно отметила, с каким трепетом она касается этих нескольких букв кончиком ручки, как будто, надавив на них чересчур сильно, можно было бы ранить настоящего Джейна.

Очередной скомканный листок улетел в мусор, а Тереза тяжко вздохнула, опустив голову на руки. Письменное признание, оказывается, сотворить было не менее трудно, чем сказать обо всем лично. В итоге Лисбон, испытывая разочарование в себе и раздражение на Патрика (он, в конце концов, и был виновником творящегося в ее голове и сердце безобразия), допила кофе и ни один из имеющихся вариантов передачи письма реализовывать не стала. А вскоре нудной мелодией напомнил о своем существовании телефон: босс вызывал на очередное дело. Тереза поднялась из-за порядком наскучившего ей рабочего стола, потянулась всем телом, разминая затекшие конечности, быстрым движением расчески пригладила темно-каштановые волосы и вскоре покинула дом.

Вернулась она сюда лишь поздно вечером, а войдя в свою комнату, тут же стянула со стола нетронутый белый лист и вместе с ним, использовав папку с рабочими бумагами в качестве подставки, уселась на диване в гостиной. Слова, копившиеся весь день в виде неоформленных до конца мыслей и эмоций, хлынули из нее неровными, быстрыми строчками.
 

Джейн!

Сегодня я вдруг поняла, как мне нравится твоя улыбка. Нет, даже больше: я люблю твою улыбку. Такая широкая, всегда искренняя и, знаешь… добрая. Почему-то ты всегда кажешься добрым, даже когда говоришь немножечко злые вещи. И со мной ты точно никогда не бывал злым. А еще — глаза. Не видела на свете более чутких и понимающих глаз. В них мне всегда видится какая-то безграничная печаль… даже когда губы растянуты в самой широкой ухмылке. Иногда я думаю о том, что мне хотелось бы навсегда убрать из этих волшебных серых глаз печаль. А ты бы сейчас пошутил про хирургию.

Мы так давно работаем вместе, что твоя улыбка стала постоянным моим спутником. Но я помню и те времена, когда твое лицо было лишено всяких красок жизни, а глаза были — серая бездна отчаяния. Это когда ты только-только пришел в КБР. Потерянный, напуганный, лишенный смысла своего существования. Прошло совсем немного времени после убийства Кровавым Джоном твоих жены и дочери. Ужасная потеря. Конечно, работая в убойном отделе, каждый день сталкиваешься с безутешными родственниками погибших, и если каждому из них искренне сочувствовать — никакой эмпатии на это не хватит. Но именно к тебе я испытала сочувствие настолько сильное и искреннее, как будто я сама на мгновение стала тобой. Было так… жутко. И захотелось тебе помочь — хоть чем-то. Ты жаждал мести — я понимала, что это пустая затея, и месть никогда не заменит тебе нормальную жизнь. Но чем в те времена тебе было жить, кроме мечты о мести? И я впервые взяла тебя с собой на дело, выпросила для тебя материалы о Кровавом Джоне, стала, в конце концов, твоим боссом. И в твоих красивых глазах снова появилась жизнь, а на губах заиграла вскоре ставшая привычной спутницей улыбка. Ты начал бороться, ты верил, что однажды добьешься своего — и именно это давало тебе силы открывать глаза каждым новым утром. Даже мне, особе не слишком проницательной, это было понятно. Жаль, что смыслом твоей новой жизни стала месть. Но, с другой стороны, если б не твое желание поквитаться с убийцей — как еще мы сумели бы с тобой повстречаться?

С тобой никогда не бывало легко. Сумасброд, хитрец и прирожденный врун, ты всегда поступал так, как сам считал нужным. Действовал вразрез со всеми правилами, нарушал закон, не выполнял моих прямых приказов, да что там, даже указания Минелле, а после и других наших боссов, умудрялся нарушать. Дерзил важным шишкам и вечно нарывался на неприятности, провоцировал подозреваемых, вводил в заблуждение не только участников дела, но и весь наш отдел. Ты был моей постоянной головной болью, хотя и решал, словно задачки по математике из учебника младшей школы, самые сложные дела. Преступления раскрывались, начальство одобрительно кивало, а я приходила по вечерам домой и не знала, что делать: то ли плакать от усталости и раздражения на тебя, то ли смеяться от очередных твоих проделок, вспоминая весь их длинный список за чашечкой чая.

А еще ты научил меня тому, что в некоторых случаях можно и отойди от закона. Никогда не забуду ту маленькую девочку, что убила отца-истязателя, а я ее чуть не отправила за решетку — ведь так правильно, так положено. Ты научил тому, что закон не всегда означает справедливость. Не всегда виновные осуждены, а невинные на свободе. И не всегда преступник действительно заслуживает наказания. Ты меня учил этому без слов, лишь своим ласковым, просящим взглядом. И никогда не давил, позволяя самой сделать правильный выбор. За проведенное в одном отделе с тобой время я, конечно же, не научилась быть столь же проницательной, как ты, но некоторые приемы у тебя перенять точно сумела. А ты на удивление внимательный и чуткий наставник. Кто бы мог подумать.

С постоянными мыслями о тебе, Лисбон

Тереза, дописав очередную фразу, откинулась на спинку дивана и с удивлением обнаружила, что исписала весь листочек с обеих сторон мелким малоразборчивым почерком. Она уже не была уверена, что покажет свои каракули Джейну — слишком уж… искренне вышло. И как-то просто и буднично, совсем не похоже на признание в любви. И в то же время — сколько нежности в этих неумело построенных предложениях. Лисбон пробежалась глазами по крупным волнам строчек, а затем, удивившись собственному порыву, прижала исписанный лист к груди, точно он оказался невероятно важной ценностью. Его она не стала сминать и выкидывать. Не стала, впрочем, и передавать адресату. С того памятного вечера писать Джейну пропитанные нежностью письма, которые она никогда не отправит, вошло у Терезы в привычку.

Джейн!

Вот интересно всё-таки: а кто кого приручил? Я тебя или ты меня? За годы, проведенные вместе, мы стали заметно лучше ладить. Всё меньше в наших расследованиях становилось споров и разногласий. Всё чаще я смирялась с тем, какими методами ты действуешь, а ты слушался меня, когда я просила тебя остановиться. Не во всем и не всегда, конечно же… Но, по крайней мере, я имела некоторое влияние на тебя — в отличие от всех прочих твоих боссов. Ты слушал меня не как начальницу, а… как друга. И мне очень приятно видеть, как вот этот нахальный консультант внимателен к моему мнению, как он заглядывает мне в глаза, будто спрашивая разрешения на очередной безумный план. Наверное, это только иллюзия власти: ты поступишь по-своему, даже если я не буду согласна. Но мне всё равно приятно, что это есть.

У меня никогда толком не было времени задуматься о себе самой: то забота о младших братьях, то обучение, то бесконечные дела, расследования, совещания, отчеты… Но сейчас я пишу эти письма по вечерам и впервые за долгие годы много думаю о себе. Я никогда себя не любила. Не ненавидела, конечно, тоже, но всё-таки мне не казалось, что я действительно чего-то стою. Мое лицо в зеркале вызывало у меня лишь раздражение — опять какая-то неестественная улыбка, и волосы никак не желают укладываться на плечи красиво и элегантно. Не возникало и мысли об изысканных вечерних платьях и туфлях на каблуках. Пусть, вон, Грейс носит, она милашка, а я что? Просто женщина-коп. А ты, знаешь… ты влетаешь иногда в контору, говоришь какую-то приятную мелочь, да еще так быстро, что я и вдуматься не успеваю, только улыбаюсь самой нелепой улыбкой. Или по ходу расследования, когда ты хвалишь мои удачные догадки или необычные мысли. Ах, как тебе нравится меня смущать, Джейн!

Но дело не только в этом. За годы работы вместе с тобой я ощущаю себя уже другим человеком. Во мне стало куда больше профессионализма, мой ум работает, конечно, не с той же скоростью, что и блистательный твой, но я частенько догадываюсь о таких уликах, которые и в голову не придут обычным следователям. А еще я даже — самой трудно поверить — стала лучше понимать и чувствовать других людей. Мимика, голос, взгляд — теперь я тоже в них ориентируюсь, хотя куда уж мне до тебя, раскрывателя преступлений по одному лишь взгляду. Кстати, тебя я как не понимала, так и не понимаю, как бы сильно ни старалась в тебе разобраться. Может, потому, что, ища на твоем лице эмоции и скрытые намерения, я слишком быстро переключаюсь на красоту очаровывающих серых глаз и самой доброй на свете улыбки….

Джейн!

Напарник!

Эй ты

Мужчина, который подарил мне пони

Как можно заметить, я вдруг поняла, что не знаю, как мне к тебе обращаться. Нет, не совсем так. Я по привычке написала «Джейн», ведь я всегда тебя так зову, а потом мне вдруг вспомнилось, как ты попросил называть тебя по имени. Это было очень странное расследование, когда ты случайно выпил чай с наркотиком и унесся в сказочный мир с белым кроликом и почти взрослой дочерью. Как бы мне хотелось тогда увидеть ее вместе с тобой, поздороваться, сказать ей… не знаю даже. Что у нее самый замечательный папа на свете? Глупо как-то. Но я бы точно хотела, чтобы у меня в детстве был такой папа. Заботливый, любящий, на что угодно готовый для своей семьи. Невероятно ласковый и игривый, никого не обделяющий своим вниманием. Даже сейчас мы иногда ведем себя как будто отец и дочка: я дурачусь и капризничаю, а ты легко вступаешь в эту игру и всё-всё для меня делаешь. Кажется, ты первый человек, с которым я могу… вот так. Открыто, искренне, свободно, без страха осуждения.

Но я отвлеклась. Когда пишу о тебе, вообще трудно не отвлекаться, потому что столько всего хочется рассказать и выразить, и пачка бумаги уже кончается, надо бы парочку новых прикупить. Так вот, в тот странный день, когда ты был еще под действием наркотика, но уже в сознании, ты посмотрел на меня как-то совершенно иначе, как на… женщину, наверное, а не только напарницу. И попросил называть тебя Патриком. Интересно, что же в этот момент сказала тебе твоя воображаемая дочурка?..

Но сам ты продолжил называть меня Лисбон, поэтому и я решила не отходить от старой привычки. К тому же, фамилия у тебя красивая. А теперь вот я зависла на первой строчке и не знаю, как мне тебя называть. Ой, черт, с работы звонят.

Очередное убийство. Надо ехать. Знаешь, такое ощущение, что ухожу не от стопки исписанных листочков, а от настоящего тебя. Как будто ты теперь поселился в моем доме.

Собирающаяся в жуткой спешке, Тереза

Тереза вернулась домой за полночь, усталая и сонная, но в руках она несла упаковку с конвертами. Переодевшись и сев за стол с чашкой ароматного чая — Джейн подарил — она принялась раскладывать неотправленные письма по конвертам, а на конверте указывала дату и краткую адресацию: «Патрику». Адреса ни на одном из них не появилось. Поразмышляв над этим вопросом несколько дней, Тереза пришла к выводу, что ее корявые, но искренние письма останутся чем-то сокровенным для нее, тем сокровищем, которое она никому не покажет. И с тех пор у робкой и смущающихся своих настоящих чувств Лисбон появилось увлекательное занятие для скучных одиноких вечеров.