— Кстати, ты нравишься Сынён-онни, — заявляет Сыльги, когда они сидят в библиотеке и готовятся к тесту по истории искусств.

— Что? — палец Чимина замирает посреди страницы от такой внезапно возникнувшей темы.

— Я сказала, что ты нравишься Сынён-онни, — повторяет сидящая напротив девушка с косичкой, после чего совершенно невозмутимо переключается обратно на свою книгу.

— Стой, с чего это ты вдруг завела эту тему? — недоумевает Чимин.

В голове внезапно пусто — оттуда испаряются все различия художественных стилей средних веков. Он читал про них целый день, и теперь забыл, а всё из-за полученной ни с того ни с сего информации, значение которой он сейчас пытается выяснить.

— Просто в голову пришло, — пожимает плечами Сыльги.

— Такие вещи не приходят просто так в голову.

— Приходят, когда пытаешься запомнить имена этих выдающихся фигур эпохи рококо и её различия с барокко. А потом в голове всё смешивается, и я начинаю думать про танцующую на воздушном шаре мартышку, — говорит девушка, после чего вздыхает, массируя виски. — Господи, мы тут пять часов почти сидим, сейчас три ночи, а мне, кажется, нужна ещё одна чашка кофе.

— Тебе не кофе нужен, а отдых, Сыльги, — замечает Чимин.

Подруга опять вздыхает и опускает голову на стол, пряча лицо в ладонях:

— Но я серьёзно, Чимин. Думаю, ты реально нравишься Сынён, — бурчит откуда-то из-под рук.

— С чего ты взяла?

— Мы с ней хорошие подруги, и даже если она не говорит, я всё равно вижу.

История искусств обоими уже заброшена, и толку возвращаться к ней нет — всё равно не смогут сосредоточиться.

— И ты тоже мой друг, ещё со средней школы, — продолжает она, слегка приподняв голову и выглядывая одним глазом из-под руки. — Поэтому мне кажется, ты тоже должен знать.

Чимин хмурится. Похоже, отсутствие развлечений и учёба вконец поджарили его мозг, потому что он всё равно ничего не понимает.

— Что ты имеешь в виду?

Сыльги переводит взгляд на открытую перед собой тетрадь, которую точно не собирается читать сейчас. Чимин эту её привычку прекрасно знает.

— Ну, после всего, что случилось с тобой перед отъездом из Сеула. С Тэкхуном, — последнее девушка шепчет.

У Чимина при упоминании этого имени всё тело напрягается, а Сыльги до сих пор избегает его взгляда.

— И что?

— Слушай, мне вообще на это плевать. Я просто не хочу, чтобы ты разбил сердце Сынён, пока ей не нравишься слишком сильно. Ненавижу, когда двое моих друзей ругаются, — вздыхает она, наконец-то глядя Чимину прямо в глаза.

Парня не особо волнуют новости про Сынён — куда больше тревожит то, что Сыльги упомянула совершённую когда-то ошибку.

— И тебе не противно?

В ответ подруга смеётся, чего Чимин совсем не ожидает. Кажется, надо уже нормально выспаться.

— Ох, Чимин, я тебя умоляю, мы же занимаемся танцами. Больше половины ребят у нас в группе геи, так что нет, мне не противно из-за твоих сексуальных предпочтений, — усмехается она, и Чимин в итоге тоже. Сыльги наклоняется через стол чуть ближе с лукавым выражением лица: — На самом деле хорошо, что мы затронули эту тему, а то я прямо умираю, как хочу рассказать, какой кипой вопросов меня завалили так и жаждущие забраться тебе в штаны парни.

В эту ночь вместо заучивания имён важных фигур эпохи рококо и её различий с барокко Чимин болтает с чересчур воодушевлённой Сыльги — на них двоих даже недовольно зыркают сидящие поблизости в библиотеке люди. В свою квартирку без окон он возвращается практически на рассвете, к предстоящему тесту совершенно неподготовленный, но на сердце немного легче — просто он рад, что его приняли таким, какой он есть. Что не потерял друга из-за того, кем является.

+.-.+

У Чимина восторг. Ну, может, это некое преувеличение, ведь не следует чересчур радоваться из-за такой мелочи, как Мин Юнги перед дверью его дома посреди ночи, но всё равно не получается отрицать, что Чимин почему-то невероятно счастлив из-за того, что старший решил обратиться к нему за помощью.

Вот так и получилось, что он лежит на кровати, а рядом раздаётся размеренное чужое дыхание — в реальность которого до сих пор с трудом верится. Болтать они перестали около полуночи, решив поспать всё же, но проблема в том, что заснуть Чимин не может — вместо этого уже целых два часа пялится в темноте в потолок. Юнги лежит к нему спиной и спит крепко, судя по всему, а младший вот с каждой секундой лишь просыпается сильнее из-за чужого присутствия.

Естественно, они не спят в одной кровати, но почему-то все последние два часа он думает о том, что Юнги на расстоянии всего лишь вытянутой руки, и к его спине можно прикоснуться — просто дотянись. Чимин сглатывает. Такой ночи он совершенно не ожидал, а Юнги вот внезапно появился на пороге. Какая бы там ссора у него ни произошла с отцом, для остальных ребят это точно не секрет — Тэхён как-то говорил, что в прошлом году Юнги на три дня исчезал, после чего вернулся, словно и не произошло ничего.

А сейчас он появился перед домом Чимина, который этому никак не может нарадоваться.

Он опять сглатывает гулко.

В Юнги для него всё — загадка. Чимин сначала думал, что этот парень ненавидел его всей душой — по крайней мере, это бы объяснило постоянные недовольные раздражённые взгляды и едкие комментарии. Потом старший сказал такое, чего мальчишка совершенно не ожидал услышать из уст Мин Юнги. Однако Чимин в итоге оказался прав: Юнги — первый, кто по-настоящему стал заботиться о нём, пусть даже тот сам так и не считал.

Чимин поднимается, наконец, со стоном — уснуть всё равно не выйдет — и спускается на кухню за тёплым молоком. Часы, висящие на стене, сообщают, что сейчас около четырёх.

— Чимин, я слышала ночью голоса, — внезапно обращается к нему бабушка, наливающая кипяток в кружку. Чимин с перепугу чуть чашку свою не переворачивает, но старушка реагирует быстро, вытянув руку и поймав её прежде, чем она свалится со стола.

— Бабуля, ты напугала меня! — восклицает Чимин. — Сейчас четыре часа утра, ты почему не спишь?

— В моём возрасте уснуть не так просто, дорогой, — отвечает та с улыбкой. — А ещё я немного раньше слышала смех и голос какого-то парнишки. Или мне уже кажется всякое, а, Чиминни? — продолжает она уже с лукавой ухмылочкой, отчего паренёк слегка смущается.

— Прости, если разбудили тебя, — отвечает он. — Да, я не предупредил заранее, что Юнги придёт. Но если ты против, тогда…

— Ну что за ерунда, милый. Если ты спрашиваешь, беспокоите ли вы меня, то нисколько. Я наоборот счастлива, — перебивает она внука. — Если счастлив ты, то и я счастлива тоже, Чиминни.

Кухня погружается в уютную тишину — Чимин пьёт своё тёплое молоко, а бабушка заваривает чай. Он как раз вспоминает, как редко приглашал друзей к себе домой из-за родителей, которые этого не любили, когда старушка спрашивает нечто, из-за чего Чимин давится напитком:

— Так этот Юнги твой парень?

— Что? Ерунда какая, бабуль! — у Чимина аж глаза от шока распахиваются, а по щекам расползается краска. — Юнги п-просто друг. У него там с родителями проблемы, я не приглашал его специально.

— Это же сын Минов, которые живут отсюда в нескольких домах? Я знала его бабушку, когда она была жива. А его дедушка с твоим рыбачили раньше. — И она пускается в повествование душевной истории о двух стариках и ведре форели.

— Ага. Мы домой вместе после баскетбольных тренировок ходим, — говорит Чимин, наблюдая за бликами света на своём стакане и вспоминая прогулки домой, которые у них с той игры стали практически ежедневными. Начиналось всё с высоко поднятой к небу головы, когда один из них шёл впереди другого, а потом каким-то образом превратилось в отдающиеся эхом шаги рядом и мимолётные взгляды.

— Так он тебе нравится, Чиминни? — снова спрашивает бабушка с хитрой улыбкой.

Нравится ли?

— Бабуль, я же сказал, он просто друг, — отвечает Чимин. Разговаривать об этом неловко, хотя эта неловкость не тревожит; она лишь оттого, что он никогда не мог обсудить такое с родителями, а сейчас хочется уточнить у бабушки, осознаёт ли она, что дразнит его насчёт парня.

Кажется, она умеет читать мысли, потому что повторяет:

— Я просто хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя, Чиминни. — Она поднимает свою покрытую морщинками руку и ласково гладит его по щеке со своей фирменной улыбкой без передних зубов. — И всё остальное мне неважно. Главное, чтобы мой внук был счастлив.

Честно говоря, Чимин даже не может припомнить, когда в последний раз мать поглаживала его по щеке или вообще делала что-то подобное. Он забыл, когда в последний раз родители говорили, что любят его. Чимин всегда считал Сеул своим домом, безопасным местом, где у него есть всё, что нужно, а Йоранмён предполагался как наказание, куда его сослали за совершённую ошибку.

Этой ночью он понимает, что всё вполне может оказаться совсем наоборот.

+.-.+

Как так вышло, Чимин не знает, но отчасти всё из-за приехавших внезапно родителей — из-за них он бежит, босой, по дороге, а сказанные ими слова отдаются в голове эхом. Слова о том, что он повторяет свою ошибку, что общество будет осуждать его ещё сильнее, если он не — прямо так они и выразились — вылечится.

Где-то в разгар спора, когда он закричал, что Юнги — просто друг, и что он не «трахается с любым парнем, с которым знакомится», Чимин заметил, что сердце болит. Всё снова разваливается на части, а ведь он только-только начал чувствовать себя немного лучше.

Однако выбор слова «друг» становится сомнительным, когда Юнги убирает руки от его лица, которое младший за ними прятал, и говорит, что Чимин — лучшее, что здесь случалось. Границы «друга» размываются, когда мальчишка бегает вторую половину этого дня по всему городу с израненными ногами в поисках хёна, и тем более когда у того оказывается сломана нога, а Чимин с закушенной губой и дрожащими плечами привозит велик в мастерскую Минов, надеясь, что отец Юнги не узнает велосипед сына, который чинит, и не поймёт, что Чимин его практически спёр у них из дома.

Границы практически напрочь стираются, когда Юнги сидит на заднем сиденье этого самого велика почти каждый день, опираясь спиной на спину Чимина с привычно поднятой к небу головой, пока младший тёплыми вечерами крутит педали.

Чимин начинает сомневаться во всём, осознав, что улыбается ворчащему недовольно Юнги каждый раз, когда помогает спуститься по лестнице, или что бросает на него украдкой взгляды на ужинах у Сокджина. Он всегда находит причину остаться с Юнги — отчасти потому что пообещал помогать из-за сломанной ноги, но это не объясняет то слабое болезненное покалывание в груди, что возникает каждый раз, когда они расходятся на развилке дорог, где Чимин останавливается и наблюдает, как старший хромает дальше, а затем исчезает за дверью. Это не объясняет и то, почему Чимин вечно надеется, что Юнги обернётся посреди урока, чтобы сказать какую-нибудь глупость, и у него будет возможность поймать чужой взгляд.

Чимин знает, как ощущаешь себя, когда влюбляешься — знает это чувство достаточно хорошо, чтобы осознать, что попал. Сначала ему кажется, что это лишь симпатия, простая забота о друге — как Юнги заботится и о нём тоже, но потом он стоит тихо в коридоре, наблюдая за Юнги, смеющимся над шуткой Юджин. Голос в голове замечает, что задевать его это не должно. Друг просто болтает с девушкой, что такого-то?

Однако внезапно для самого себя он поворачивается на сто восемьдесят градусов, и ноги несут как можно дальше от разворачивающейся здесь сцены, из-за которой дышать больно. На следующий день Чимин сидит за партой, прижимая руки к груди, и осознаёт, что не плакал в классе после уроков уже несколько месяцев, после чего не выдерживает и заливается слезами, но совершенно по другой причине — не той, что раньше.

Он плачет, потому что родители оказались правы, и он действительно повторяет свою ошибку. Пак Чимин — идиот последний, ведь позволил себе снова влюбиться в парня. Он прекрасно знает, что это не закончится ничем хорошим, что он сделает себе только больнее, возвращаясь снова и снова в этот класс и плача там в агонии. Каким бы хорошим другом ни был Юнги, даже если слова его заставляют сердце биться, как сумасшедшее, Чимин прекрасно знает, что на чувства старший не ответит. Рассчитывать, что Юнги такой же, как он — нельзя, и только больнее от мысли о том, как отвратительно с его стороны на такое даже надеяться.

А после обещания, данного Юнги в тот день, Чимин обещает кое-что и себе самому — убеждает, что всё будет в порядке, что он останется в стороне, и что ему будет достаточно просто наблюдать за Юнги издали с ноющим сердцем.

(Как оказалось, у них обоих плохо выходит сдерживать обещания)

+.-.+

Лето оставляет после себя горько-сладкие воспоминания. Это самые счастливые моменты жизни Чимина, наполненные совместными развлечениями семёрки друзей, а прогулку до туннеля железной дороги Аураджи он запомнит на всю оставшуюся жизнь, как и поездку в Каннын. Однако в то же время лето — настоящая пытка, ведь Чимин стоит и со слабой улыбкой наблюдает, как парень, которого он любит, смеётся с остальными пятью друзьями. Каждый раз при виде этой сцены сердце наполняется счастьем, но при этом каждый раз Чимин начинает ненавидеть себя ещё немного сильнее, ведь знает, что глубоко в душе хочет большего. Он ненавидит это желание, эту частичку себя, которая продолжает ждать нелогичного, эту детскую наивность и упрямство, от которых не может избавиться.

Кульминацией ненависти к себе становится одна ночь, когда он занимается обычным для любого подростка делом, глуша стоны в подушку — одна рука в пижамных штанах, а вторая покрыта лубрикантом. Однако вместо сцен, как девушки оголяют грудь, он представляет шёпот на ухо незнакомым баритоном — а потом каким-то образом незнакомый голос превращается в нечто знакомое, и когда он изливается в наслаждении, с языка срывается имя Юнги. Он никогда не думал о Юнги так, и теперь чувствует себя виновато за мелькнувшее в мыслях лицо.

Бабушка с того раза больше не дразнит насчёт Юнги, а тот периодически остаётся у них на ужин и с ночёвкой. Таким образом, о своих тягостных чувствах Чимин никому не рассказывает, и считает, что у него хорошо получается их скрывать.

Да, думает он так до одного летнего денька, во время которого они вдвоём с Тэхёном сидят на берегу реки Сончон — Чимин поддержал внезапное предложение друга пойти порыбачить.

— Что ты сказал? — переспрашивает он с широко распахнутыми глазами и колотящимся сердцем, надеясь, что услышал неправильно, что этот вопрос прозвучал лишь в его собственной голове.

Они в южной части города, где река протекает около шоссе. Тэхён заявил, что тут глубже всего, и его «рыбацкий инстинкт» утверждает, что сегодня за три часа он поймает форель. Сейчас прошло уже два с половиной.

— Ты влюблён в Юнги-хёна? — повторяет Тэхён невозмутимо.

Его слова совершенно не согласуются с выражением на лице: взгляд сконцентрирован на неподвижном поплавке, и паренёк хмурится немного. Из-за этого Чимин и решил сначала, что ослышался.

— Влюблён? Ты вообще о…

— Ладно, может, не влюблён. Тогда нравится? Он тебе нравится? — подёргивает друг плечом, всё ещё сосредоточенный глазами на водной глади.

За последние два с половиной часа Тэхён ни разу не отворачивался, постоянно держал взгляд на поплавке, и за те же самые два с половиной часа единственное, о чём они говорили — так это о густых усах госпожи О, а ещё он устно отчитался о том, что обнаружил за зданием школы белую ворону. Так что, естественно, Чимин совершенно не ожидает такого поворота событий, к тому же Тэхён произносит всё прежним тоном, словно тема ничем не отличается от густых усов госпожи О или семейства белых ворон. — Так что, Чимин?

— Ерунда какая, Тэ. Я всех вас люблю, — пытается тот играть дурачка, и смотрит на реку, потому что в глаза Тэхёну точно сейчас не сможет.

В животе начинает крутить, сердце бьётся громче, а в голове мечутся десятки вопросов. Почему Тэхён решил спросить сейчас? Получается, он знает про его прошлое? И как он узнал? Понял по поведению? По отношению к Юнги?

— Я серьёзно, Чимин. То есть, конечно, я тебя тоже люблю, как и Чонгука, и остальных, но Юнги ты любишь сильнее? — спрашивает Тэхён, всё ещё пугающе спокойный.

— Говорю же, я люблю всех, и не ставлю Юнги в приоритете перед остальными. — Теперь Чимин пытается отвлечься на небо, как по-любому сделал бы Юнги, а когда осознаёт это, то осознаёт и кое-что ещё: страх отвержения. Страшно узнать, что Тэхён на самом деле может иметь в виду. Сосед по парте невероятно невозмутимый, и Чимин ничего не может по нему прочитать, даже примерно не представляет, куда тот ведёт. — Не говори таких странностей, Тэ, — добавляет он в надежде, что на этом тема закроется.

И на какое-то мгновение верит, что так и будет, что теперь можно притвориться, словно разговора вовсе не происходило, но Тэхён опять подаёт голос:

— Не знаю, Чимин, просто… всегда, когда я вижу, как ты смотришь на Юнги-хёна… это как-то отличается от того, как ты смотришь на меня, Чонгука и остальных, — объясняет он. Голос его звучит серьёзно, отчего Чимину охота нервно кусать губы и спрятать лицо в ладонях. — Ты смотришь на Юнги-хёна по-другому, и выглядишь рядом с ним всегда таким счастливым. Мне это напомнило о том, что мама говорила про любовь. И, честно говоря, я завидую немного.

— Завидуешь? — переспрашивает Чимин, поворачиваясь к другу.

Тот кивает, до сих пор не отводя взгляда от поплавка:

— Ага. Я никогда ни на кого так не смотрел, и никто никогда не смотрел так на меня. Знаю, все в нашей компании любят всех, но вы, кажется, заботитесь друг о друге сильнее. — Тэхён делает паузу, а Чимин честно не знает, что ответить. — Я просто чувствую, будто… в стороне немного остаюсь, понимаешь? — добавляет он.

Что-то в груди Чимина лопается. Он и не представлял, что Тэхён смотрит на это с такой точки зрения. Естественно, друг не имел в виду, что любит его теми же чувствами, какие тот испытывает по отношению к Юнги, но из-за его слов Чимин чувствует себя счастливым: когда узнал, что друг к нему так относится.

— И тебе не кажется это странным, Тэ? — интересуется он осторожно. — Если так оно и есть, ты разве не будешь меня ненавидеть?

— За что тебя ненавидеть?

Чимин сглатывает:

— За влюблённость в парня.

Ему так страшно. От возможного ответа Тэхёна он в ужасе, ведь сосед по парте — один из немногих оставшихся у него в этом мире друзей. Началось всё с того, как далеко Тэхён зашёл, пытаясь заговорить впервые, и потеря этого человека разбила бы Чимину сердце не слабее, чем всё остальное.

Тэхён поворачивается к нему, отводя взгляд от поплавка, нахмурившийся и серьёзный, без улыбки на лице, словно совершенно не согласен с тем, что Чимин только что сказал. Он, наконец, смотрит прямо в глаза — впервые за два с половиной часа — лишь когда не одобрил сказанные слова.

— Это же бред, Чимин. С чего бы мне тебя за такое ненавидеть? — спрашивает недоумённо. — Почему я должен ненавидеть тебя за любовь к кому-то?

В этот момент Чимин вспоминает, как плакал тогда ночью во время инициации под лунным светом — за это почти стыдно, да и Юнги случайно заметил — и прямо сейчас хочется расплакаться снова, ведь сердце переполнено счастьем. Может, Тэхён не осознаёт до конца, что имеет в виду, не понимает полностью, насколько много этот разговор значит для Чимина, но тому более чем достаточно.

— Я буду ненавидеть тебя только в том случае, если ты обо мне забудешь. Ну, и ещё если скажешь, что я не самый лучший сосед по парте на целом свете, — говорит друг, после чего ослепляет знакомой прямоугольной улыбкой.

Чимин в этот день счастлив по-настоящему из-за слов, сказанных Тэхёном. Лучший друг ещё и в шутку обвиняет в том, что не поймал форель, ведь из-за его — цитируя Тэхёна — бредовых вопросов тому пришлось отвернуться на миллисекунду от поплавка (он всей душой верит, что форель заглотила наживку именно в этот момент, но сумела уйти незамеченной).

В этот день Чимин убеждается, что Ким Тэхён никогда не возненавидит его, ведь сам он тоже никогда не забудет о таком потрясающем друге.