Даже в плане одной только внешности Мин Юнги за три года сильно изменился. Его светлые сейчас волосы — полная противоположность прежним чёрным, из-за которых бледная кожа казалась ещё светлее. Однако раньше Юнги, наверное, всё же умудрялся немножко загореть во время их бесконечного времяпровождения на улице вместе со всеми, потому что сейчас стал ещё более бледным — Чимин и не думал, что такое вообще возможно. Он смотрит на Юнги, а чувство такое, словно грудь ножом наживую режут.

Мин Юнги действительно изменился за три года, а вот Чимин, по-видимому, нисколько, ведь первый внутренний порыв при виде этого человека — тот же, что и в прошлый раз: зажмуриться и развернуться в противоположную сторону.

Потому что перед глазами опять мелькают кадры, полные белого, пальцы вдруг дрожат от холода, а застрявший в груди нож мешает дышать.

Он налетает на Сокджина, который стоит около лестницы со своей матерью, а теперь ещё и провожает растерянным взглядом взлетающего вверх по лестнице Чимина. Тот даже оклик старшего игнорирует, потому что в голове в этот момент набатом бьёт лишь одна мысль: добраться до своей комнаты как можно быстрее и запереть дверь. Сбежать, как Чимин всегда и поступает.

Когда он добирается до спальни и захлопывает дверь, то снова слышит голос Сокджина, однако не обращает внимания — сгибается и зажимает ладонями уши, а колени слабеют. Нет, это просто не может быть правдой. Он не мог сейчас видеть Юнги перед своим домом, это не Юнги сказал, что хочет поговорить. Юнги должен быть в Сеуле — где угодно, только не здесь. Чимин даже специально осторожничал ещё с того вечера в Хонгдэ, чтобы не наткнуться на Юнги ненароком.

Вообще, это похороны его бабушки, так что здесь Юнги забыл? Хотя Сокджин тоже тут. Если так подумать… старший сказал, мол, предполагал, что удастся увидеться с Чимином, так возможно ли такое, что Юнги пришла в голову аналогичная мысль?

— Чимин?

Рядом, снова этот шёпот, что пробирает до самого нутра. Призрак, следующий по пятам. Чимин выпрямляется в ту же секунду и отступает на шаг назад, не сводя с двери взгляда, полного ужаса.

Это реальность? Голос Юнги и правда звучит из-за двери? Он действительно видел Юнги своими собственными глазами? Всё происходящее кажется Чимину полной бессмыслицей, разбираться в которой он не желает совершенно.

Вместо голоса он слышит вой ветра, а вместо деревянной двери смотрит на слепящий белый снег. Одна единственная фраза повторяется в голове снова и снова — та самая, которую Чимин не хочет слышать во второй раз.

— Это я, — снова звучит из-за двери приглушённо. — Пожалуйста, можем мы…

Чимин кричит. Пальцы ладоней, зажимающих уши, впиваются в кожу головы, ноги дрожат, а сердце колотится бешено о рёбра. Во рту привкус гадкий, аж тошнит. Чимин знает, кто это, знает, чего этот кто-то хочет, и — самое главное — знает, чем всё для него закончится.

— Нет, уходи!

Впервые Чимину кажется, что он сходит с ума. Может, это такие жестокие последствия мучающих его страданий, которые оживили ночной кошмар и перенесли в свет дня.

— Чимин, это я, Юнги.

Ручка слегка дёргается — Чимин тут же кидается к двери, поворачивает ключ и запирает её. Слышен стук, Он так и стоит, прижавшись к деревянной поверхности всем телом и крепко сжимая пальцы на дверной ручке.

— Пожалуйста, я только…

— Нет! Уходи! — перебивает он.

— Чимин, я только…

Чимин кричит так громко, как может. Ведь с ним разговаривает ветер. Грохочущий шторм шепчет то, чего он не хочет слышать, а кошмарный четверг грозится пробить дверь, и парень просто кричит, потому что уши зажимать бесполезно — как и прятаться в угол, и просить голос исчезнуть. Он продолжает кричать, пока желудок не сжимается спазмом, возвращая всё, что было на завтрак, обратно в горло. Собственно, это единственная причина, почему Чимин всё-таки замолкает — вместо этого давится и кашляет, пока его рвёт на пол.

— Юнги?

Стук пропадает, когда слышится голос Сокджина, окликнувшего Юнги — а затем ещё чей-то другой, незнакомый, возмущается устроенным ими шумом и спрашивает, что Юнги делает в этом доме. Чимин вытирает уголок рта, пока парень за дверью приглушённо запинается в попытках хоть как-то объясниться, а потом даже получается распознать строгий голос отца, напоминающий Юнги о том, где он находится, и как порядочные люди ведут себя на похоронах.

Тот не отвечает, и вообще не говорит ничего, пока к нему снова не обращается Сокджин своим очень спокойным тоном, как он умеет:

— Чимин здесь?

Ответа Юнги не слышно. Чимин через дверь опять улавливает голос отца, шарканье чьих-то ног по полу — люди поднимаются и спускаются по деревянным ступеням. Он не знает, что происходит снаружи, и ему, откровенно говоря, плевать — хочется только закрыть глаза, и чтобы всё это закончилось. Охота избавиться от призрака, от которого отделяет всего-навсего дверь. Чимин не видел Юнги три года, и когда они, наконец, встретились, то думать получается лишь о побеге, и ни о чём другом.

— Чимин, ты тут?

Он сразу поднимает голову.

— Это я, Сокджин, — слышится снова. — Ты тут, Чимин? Пожалуйста, поговори со мной.

Теперь Сокджин обращается ласковым голосом уже к нему.

— Позволишь мне войти? Пожалуйста? Можешь открыть дверь, Чимин? Это я, — уговаривает старший мягко.

Открывать не хочется. Страшно, что если дверь отпереть, то снаружи всё ещё будет стоять Юнги, за спиной Сокджина. Раньше Чимин прятался в классе, а вернуться можно было к бабушке, которая и обнимет, и утешит, и убедит, что всё будет в порядке.

— Юнги тут нет, Чимин, — опять Сокджин.

Может, именно этих слов Чимин и ждал, потому что убирает пальцы от ручки и отзывается, наконец — спрашивает хриплым шёпотом, есть ли кто-нибудь ещё по ту сторону двери.

— Здесь только я, Чимин, клянусь, — заверяет Сокджин, после чего добавляет, что все ушли обратно в гостиную, и кроме него тут больше никого. — Можешь открыть дверь, Чимин? Пожалуйста? — просит снова.

Честно говоря, Чимину всё ещё не хочется открывать. Он подумывает забаррикадироваться в комнате на следующие пару часов — или даже дней, если получится. Можно будет выбраться из окна, убежать на вокзал и отправиться обратно в Сеул первым же поездом — что угодно, лишь бы увеличить дистанцию, убраться от Юнги настолько далеко, насколько возможно.

— Чимин, ты ещё тут? — опять спрашивает Сокджин.

Но ведь всё ещё идут похороны бабушки.

Три года, а он продолжает убегать.

Чимин убеждается, что Ким Сокджин — не лжец, когда открывает дверь и видит в коридоре лишь его, одного, как тот и обещал. Джин — не Хосок, который вечно кидается обнимать Чимина. Джин делает шаг вперёд и кладёт руку на плечо, а в глазах волнение.

— Чимин, ты плак… боже, тебя что, вырвало? — восклицает удивлённо Сокджин, замечая лужу рвоты на полу.

Чимин не отвечает, просто позволяет старшему медленно отвести себя к кровати. Тот усаживает безвольного парня, а потом торопится за стаканом воды и чем-нибудь, чтобы вытереть лицо.

— Ты в порядке? Что Юнги сделал? — Сокджин на этот раз кладёт на плечи Чимина обе руки, пытаясь отыскать взглядом его глаза, однако младший смотрит лишь в пол.

Ничего не сделал.

Но это в корне неправда, ведь Юнги, в то же время, сделал всё: он сломал Чимина три года назад, проткнул ножом, который тот не представляет, как вытащить.

— Ничего, хён. Юнги ничего не сделал. Абсолютно ничего.

+.-.+

Сынён приезжает вечером, успевает прямо к обряду кремации — она села на поезд из Сеула сразу же после занятий. Девушка остаётся с Чимином в доме. Тот даже у родителей разрешения спросил. Они хорошо знают Сынён и Сыльги — самых близких его друзей из Сеула, а в глубине души Чимин прекрасно осознаёт, из-за чего отец с матерью никогда не тревожатся по поводу их дружбы. В отличие от нормальных родителей они переживают только в тех случаях, когда к нему с ночёвкой приходят друзья-парни. Может, они действительно успокоились бы только в том случае, если бы Чимин ходил в старшую школу для девочек — как он как-то раз и прокричал прямо им в лица.

Сокджин тоже остаётся с ним до кремации, и Чимину даже предоставляется возможность познакомить их с Сынён (которая позже тыкает в бок и с хитрой ухмылочкой на лице замечает, что Сокджин действительно настолько красивый, как Чимин и описывал). Юноша тактично не расспрашивает насчёт произошедшего инцидента — он тогда даже помог в комнате убраться. Чимин рад, что Сокджин молчит, потому что сил отвечать на вопросы просто не осталось. Даже на вопросительно-недовольный взгляд отца и взволнованный матери он лишь хмыкает и произносит тихо «всё нормально», а Сокджин поддерживает — добавляет «Чимину немного нехорошо стало». Кажется, утомлены все, потому что отец к этой теме больше не возвращается — только берёт с сына обещание вести себя нормально, пока они не закончат с кремацией.

Чимин всё время смотрит в пол, даже во время ритуала. Во всяком случае для родственников такому поведению есть веское оправдание, хотя изнутри грызёт вина за то, что в голове вместо скорби, которую он должен ощущать по усопшей бабуле, всплывает снова и снова имя Юнги, и в итоге Чимин не может уже отрицать, что появление этого человека занимает мысли сильнее, чем смерть бабушки.

Из головы так и не выходит то, насколько по-другому Юнги выглядит спустя три года. Даже несмотря на страх и панику в памяти всё равно осталось чёткое изображение парня, глаза которого были наполнены тоской, и губы, произносящие имя Чимина, никак не хотят убираться вон из мыслей.

— Что случилось? — спрашивает Сынён.

— Что?

Ближе к ночи девушка, наконец, поднимает тему его беспокойства. Чимин сидит на своей кровати, а подруга устроилась на столе у открытого окна, скрестив ноги. Сейчас довольно холодно, но Чимин заверил её, что холод уж получше вони её сигарет, а она утверждала, что ей перед тем, как пойти спать, просто жизненно необходимо сделать пару затяжек.

— Ты с самого моего приезда только вниз и смотришь. Не говори мне, что всё нормально, Чимин. Я тебя знаю, — заявляет она.

Он бы повторил, что ничего такого, что не стоит переживать, и быстро улёгся бы спать, после чего пялился бы до самого восхода солнца на белую стенку.

— Я устал просто, вот и…

— Ой, не надо этого всего, Чимин, бред же полный, — перебивает она, после чего выкидывает окурок в окно.

Парень смеётся сухо. Как и ожидалось от Сынён. Откровенно говоря, он даже не знает, радовался бы сильнее тому, что она приехала и осталась здесь с ним, или лучше он заперся бы один в комнате и выплакивал все глаза, после чего сердце обычно по ощущениям словно на куски разваливается. Может, девушка поэтому и настояла на приезде в Йоранмён — будто знала, что он не выдержит и сломается.

— И не заливай, что это из-за смерти бабушки. Я прекрасно знаю, что тут есть нечто большее, — добавляет она, закрывая окно, а потом поворачивается, смотрит на Чимина. — Это с Юнги связано, да?

Чимин даже не удивлён, что она знает. Когда-то подруга рассказывала, что у него есть одно определённое выражение лица — оно появляется каждый раз, когда он поднимает голову и…

— У тебя всегда такое лицо, когда ты говоришь про старшую школу. — Она садится напротив него на запасной матрас.

— Да, ты мне как-то говорила, нуна, — напоминает он, фокусируясь взглядом на стене позади Сынён, а не на её глазах.

Девушка ждёт, что Чимин будет говорить дальше, но тот молчит.

— Он приходил, да?

Отвечать нужды нет. Она могла узнать об этом от Сокджина, или же просто предположить по одному лишь взгляду на друга, у которого чуть ли не вывеска на лбу с надписью «совершенно разбит».

— Мне вообще Сокджин рассказал. Кстати о нём. Я рада была встретить, наконец, одного из твоих друзей. Жаль, правда, что у него уже есть девушка, — пытается она приободрить Чимина шуткой.

Попытку тот оценивает, и ради Сынён натягивает на лицо слабую улыбку:

— У тебя всё равно не было бы ни шанса, нуна. Сокджин-хён и Минджу неразлучны.

— Я же всё равно не такая подлая, — смеётся она.

— Знаю, — шепчет Чимин, впервые за сегодня поднимая на неё взгляд.

Сынён улыбается тепло. Она редко так делает. Эта девушка старше него, она подруга Сыльги, с которой Чимин каким-то невероятным образом подружился. Сынён довольно прямолинейна, вечно говорит всё, что думает, а Чимин сам не знает, почему доверился ей, и как девушке удалось научиться читать его, словно открытую книгу.

— Сокджин сказал, что тебя вырвало, — улыбка Сынён гаснет, заменяется взволнованным взглядом. — Он сказал, что ты убежал к себе в комнату и заперся там сразу же, как увидел его.

Чимин до сих пор не хочет об этом говорить, но знает прекрасно, что кто-кто, а Сынён просто так не отстанет. Отчасти это причина её приезда сюда из Сеула.

— Сокджин говорил, что Юнги всего лишь хотел с тобой поговорить, — продолжает девушка.

Отчего-то Чимину любопытно, разговаривал ли Сокджин с Юнги после случившегося?

— Так почему ты убежал? — спрашивает Сынён.

Точно. Почему он убежал?

— Всё настолько плохо? — продолжает она допытываться. Наверное, подразумевает: настолько ли всё плохо, что его аж вывернуло.

Чимин вздыхает. Ему всё ещё нужно время, чтобы осознать происходящее: что его бабушку только что кремировали, что он снова в Йоранмёне, и что тот самый человек, который уничтожил когда-то его небо, может находиться всего в нескольких шагах, в соседнем доме. И даже сейчас, когда Сынён сидит прямо напротив, в голове совершенно другие мысли.

— Знаешь, нуна, — начинает он тихо. — Юнги раньше спал на этом самом матрасе.

Они притащили этот дополнительный матрас из кладовки в комнату Чимина в тот день, когда Юнги убежал из дома и каким-то образом оказался на пороге Чимина. Тот тогда честно не знал, почему Юнги решил прийти к нему, ведь до Намджуна или Сокджина добраться можно было быстрее.

— Мы до поздней ночи не спали, разговаривали, а иногда вообще ничего не делали, просто лежали молча, и мне это тоже нравилось.

Иногда Юнги строчил что-то у себя в блокноте, а Чимин смотрел на него, наслаждаясь компанией. Сначала он считал, что это лишь радость от совместной с кем-то ночёвки, ведь сам он — единственный ребёнок в семье, да и друзья приходили в гости редко.

— Иногда мы вылезали из окна и шли до самой школы часа в три ночи, чтобы посмотреть на звёзды.

Почему он всё это вспоминает?

— Так почему ты не захотел поговорить с ним? — снова спрашивает Сынён.

Наверное, задаётся вопросом, отчего же Чимин не хочет разговаривать, если Юнги был ему таким хорошим другом, с которым они делили на двоих прекрасные моменты.

Три года назад Чимин просто убежал. Он всеми силами пытался избавиться от неба в своей жизни: спрятался в бетонной коробке, занимал себя всем, чем мог, чтобы только не вспоминать о том, что каждую ночь медленно подкрадывалось. И обычно у него получалось — когда уставшие суставы слишком ныли от нагрузок, а задания и работы из универа требовали полного и нераздельного внимания.

— Никогда не считал, что мне нужно с ним говорить, — отвечает он тихо.

Даже когда Чимин встретил Юнги в клубе в Хонгдэ, он сбежал.

— Не знаю, нуна. У меня всё в порядке было три года. Я нормально живу, не видясь с ним, и не зная о нём ничего.

Но вот сегодня Юнги был здесь, стоял прямо перед дверью его дома.

— Но когда он пришёл сегодня…

Чимин кричал, словно наткнулся на призрака; убежал, будто за ним гнались с ножом. Его вырвало из-за дикой паники и тревоги, а в ручку двери он вцепился так сильно, что на пальцах теперь синяки.

— … мне стало страшно. Я был в ужасе.

— Из-за чего? — спрашивает Сынён.

— Я… не знаю, просто…

Чимин сгребает в кулак свою футболку, словно пытаясь сжать в ладони собственное разбитое сердце, уже покрытое синяками вкруг. Он вспоминает, как смотрел на Юнги тогда в клубе, и как смотрел сегодня. Перед глазами тогда снова мелькнуло небо, и необъяснимо, но он словно...

— …задыхался. Да, я будто задыхался, совсем дышать не мог.

Снова зимний день, мост Аураджи, слова, отдающиеся в ушах тем самым голосом, который сегодня звал по имени. Голосом, знакомым слишком хорошо, который назвал его омерзительным. Чимин зажмуривается, кусая губы. Даже от воспоминаний мутит.

— О чём ты думаешь, Чимин? Почему тебе так страшно на него смотреть? — спрашивает Сынён.

Действительно, чего он боится? Юнги хотел всего лишь поговорить. Три года Чимин справлялся, жил нормально без него, а теперь всё снова рушится — из-за одной единственной встречи.

— Когда я вижу Юнги, то думаю только о том…

Как тот изменился спустя три года, однако всё равно остался тем же самым Юнги. Он может перекрасить волосы, похудеть или стать ещё более бледным, чем раньше, но хриплый голос до сих пор тот же самый, как и глаза. Хотя смотрели эти глаза по-другому. Чимин видел глаза Юнги, наполненные счастьем — когда тот задирал голову к небу или держал в руках баскетбольный мяч. Он знает, как смотрится в этих глазах злость — ей он становился свидетелем, когда старший говорил о родителях и ограниченности жизни в этом маленьком городке.

Но сегодня Юнги выглядел печальным, смотрел так же, как в тот четверг под дождём — или даже как тогда на мосту Аураджи. Точно. Юнги смотрел на него в тот момент с пронзительной грустью в обоих зрачках, и всё равно потом разорвал на куски.

Чимин молчит, невысказанные слова повисают в воздухе.

— Чимин? — зовёт Сынён осторожно. — Ты в порядке?

Он кивает. Долгий был день. Честно говоря, если есть возможность, то он бы не обсуждал это всё, даже с Сынён.

— Да, всё нормально, — врёт он и вздыхает, отнимая руку от футболки. — Можем мы… пожалуйста, давай поговорим об этом как-нибудь позже? — просит. — Сегодня был длинный день, нуна, я устал.

Девушка явно настроена насчёт этой идеи скептически, точно хочет ещё порасспрашивать — чтобы Чимин рассказал, выпустил всё из груди.

— Ну хорошо, — сдаётся она, по-видимому, понимая его состояние. — Но знай, что ты в любой момент можешь со мной поговорить. Я всегда буду рядом, Чимин. Понял?

Он кивает со слабой улыбкой.

— Я знаю, — отвечает тихо.

Ночь он проводит именно так, как и предполагал: пялится до самого рассвета с открытыми глазами и болью в сердце в белую стену, пока Сынён крепко спит рядом на матрасе. Всю долгую ночь он раздумывает над её вопросом. Чимин, на самом деле, знает, почему убежал сегодня при виде Юнги, и почему продолжит делать так и дальше.

Потому что при виде Юнги в голове остаются лишь воспоминания о том дне, когда человек, которого он любил сильнее всех, уничтожил его сердце одними лишь словами, обратив всё, что они вместе построили, в пепел.

Потому что при виде Юнги он думает лишь о том, что у этого человека так прекрасно получается, в чём он невероятно хорош.

И это способность Чимина ломать.