В пустом доме без Сынён совсем по-другому. Чимин всеми силами пытается совладать с тишиной. Чувствуется огромная разница в отсутствии ещё одного человека — дом кажется теперь очень просторным, хотя раньше не казался особо большим, когда улыбка бабушки заполняла каждый уголок. Теперь здесь лишь Чимин в обществе блёклых воспоминаний о жизни, что была три года назад. Агония, если сравнивать с теми днями, когда подруга была здесь, сильнее. Чимин думает позвонить Сыльги, рассказать про перепалку с Сынён, но только ничего это не даст.

И рассказ о беседе с Мин Юнги тоже ничем не поможет.

После недолгой встречи Юнги просто ушёл, сделав, наконец, то, чего Чимин так хотел: оставил его в покое, а через несколько часов после случившегося очень удачно позвонил Сокджин — Чимин тогда слонялся по городу, не желая возвращаться в пустой дом. Так что поужинал он вечером у Сокджина и Минджу, и оказалось, что времяпровождение с кем-то довольно хорошо отвлекает. Сокджин спрашивал насчёт Сынён — Минджу компания девушки, судя по всему, очень понравилась, и она хотела бы ещё пообщаться с жительницей большого города, чья жизнь так отличается от её собственной. На это Чимин оправдался тем, что у подруги в Сеуле срочные дела с учёбой, из-за которых пришлось немедленно уехать.

Когда он тем вечером возвращается домой, не отводя взгляда от земли всю дорогу до Сончонгыль, его разум постепенно захватывают печальные глаза Юнги и собственные резкие слова. Чимин закрывается в комнате на замок, хотя прекрасно знает, что находится здесь один — просто такое чувство, словно ночное небо с раскиданными повсюду звёздами начнёт стучать в окно и проникнет через щель приоткрытой двери, если он её не запрёт. Или же он боится, что сам выбежит из комнаты, совершая выбор, о котором позже пожалеет.

Он сделал то, что ему советовала Сынён, и это ничего не изменило. Он всё так же задёргивает шторы, до сих пор смотрит на потолок и ощущает зияющую в груди дыру. На самом деле, эти ощущения даже усилились: встреча напомнила обо всех ошибках, произошедших между ними, о каждом «что если», которые раньше практически не мучили.

Теперь же эти «что если» не выходят из головы на пару с тем взглядом, который Чимин получил на свой вопрос о том, зачем Юнги здесь, вместе с признанием, как старший в Новый год пытался его отыскать. Почему он говорит это сейчас, а не три года назад? Почему Юнги не мог просто попросить у бабушки номер телефона или адрес, постучаться в дверь Чимина в Сеуле и извиниться за то, что сделал? Почему бабушка скрыла правду? Почему Юнги исчез из его жизни, если утверждает, что всё это время страдал от чувства вины?

Чимин мотает головой. Нет, не нужно знать ответы на все эти вопросы, важно сейчас то, что Юнги наконец-то ушёл, оставил в покое, о чём младший и умолял. Правду он говорил Сынён: ему совершенно не нужно было видеться с Юнги, лучше наоборот держаться подальше.

Чимин, уставившись в потолок, повторяет мысленно это снова и снова, как молитву, но почему-то на каждом слове вопросы звучат в голове громче и громче, и особенно грохочет тот невысказанный, из-за которого Чимин пальцами впивается в грудную клетку.

Так Юнги любит его?

+.-.+

Свет пробивается сквозь занавески, пятная комнату тёплым оранжевым. Чимин всё ещё полусонный, его мозг пока что где-то посередине между сном и суровой реальностью. Он слышит тихую мелодию, звучащую из магнитофона. Биттлз. Юнги купил диск в музыкальном магазине в Чонсоне несколько лет назад, когда был там с семьёй. Он как-то рассказывал, что этот поход запомнился некоторыми неплохими моментами с родственниками, и — самое главное — с отцом, ведь именно тот порекомендовал диск. Ну, не совсем порекомендовал. Отец Юнги в музыке ничего не смыслит, и Биттлз, наверное, просто были единственной достаточно известной зарубежной группой, так что даже он о них в курсе — заметил Юнги тогда цинично.

Во время паузы между двумя песнями перед веками Чимина внезапно взрывается свет, и сон мгновенно уходит. Он вертится на кровати, сворачивается калачиком, пытаясь вернуться в царство грёз, куда так хочется.

— Извини, — говорит тихий голос со слышимой усмешкой. Владелец явно не чувствует ни капли вины.

Чимин слышит, как второй матрас поскрипывает — Юнги, должно быть, возвращается на своё место после того, как распахнул занавески, а ещё явно окно открыл, потому что в комнату врывается лёгкий вечерний ветерок. Чимин может без труда представить себе эту картину, даже глаза не нужно открывать: спокойный бриз под аккомпанемент мелодии, облака, которые летят по безмятежно-голубому небу, подгоняемые ветром. И, естественно, мальчишка рядом, сидящий со скрещёнными ногами на матрасе с открытым блокнотом на коленях. Его взгляд не отрывается от потрёпанных страниц, движется по каждой строчке, пока губы произносят слова едва слышимым шёпотом. В правой руке у него ручка, хотя паренёк чаще просто грызёт её задумчиво или крутит нетерпеливо в пальцах. Однако иногда наступают моменты, когда его глаза наполняются озарением, уголки губ приподнимаются в довольной усмешке, и он каждое слово переносит на бумагу.

Песня же играет определённо из старого магнитофона, который Юнги иногда заимствует у Намджуна (Юнги вообще редко позволяет комнате погрузиться в тишину, когда они просто сидят здесь без какого-то определённого занятия). У лидера ещё есть дисковый плеер (подарок от всей их компании на день рождения, а также одна из тех вещей, которую тот умудрился не уничтожить), так что Намджун не возражает — главное, чтобы Юнги приносил проигрыватель, когда они решают отдохнуть вместе после баскетбола, а не пользовался им в одиночку.

Чимин пытается ухватиться за упущенный сон, однако когда песня подходит к концу, всё-таки признаёт бесполезность этих усилий и решает хотя бы постараться проснуться, мычит негромко — как раз начинает играть следующий трек.

— Эй, хочешь на звёзды посмотреть?

Паренёк моргает сначала, не отвечает, пытается вернуться в реальность. Он потирает глаза тыльной стороной ладоней и узнаёт играющую на фоне Hey Jude.

— А ты уверен, что сегодня дождь не пойдёт, хён? В прошлый раз он начался, когда мы были на полпути к холму, — бормочет Чимин заспанно. Веки до сих пор тяжёлые.

Юнги отвечает не сразу — наверняка поворачивается к окну и абсолютно ненаучно составляет прогноз, основанный лишь на своём предчувствии.

— Не, не думаю, — приходит старший к выводу. Чимин улавливает звуки, как парень поднимается с матраса.

Сам он всё ещё лежит на кровати, слышит тихие шаги Юнги, направляющиеся в сторону окна — наверняка тот кладёт ладони на подоконник и чуть высовывается наружу, подставляя щёки ветерку. Потом шаги уже приближаются к кровати, где лежит Чимин, которая потом скрипит от дополнительного веса, опускающегося рядом.

— Так что скажешь, а?

Играет третий куплет.

— Почему ты никогда никого другого не зовёшь? — шепчет Чимин с всё ещё закрытыми глазами.

Юнги дожидается четвёртого, только потом отвечает:

— Не знаю. Просто… просто я всегда хожу с тобой.

Чимин открывает глаза как раз тогда, когда песня начинает набирать громкость, и видит, что Юнги смотрит на него. Сердце бьётся чуть быстрее, а пальцы тут же крепко стискивают простынь. Охота спросить, что старший имеет в виду, прошептать, почему тот смотрит вот так. Но, естественно, Юнги не подразумевает ничего такого, и его взгляд Чимина будоражить не должен.

— То есть… ну, это теперь как наша собственная фишка, — добавляет Юнги шёпотом.

Их фишка. Прямо как походы домой каждый день с небом над головой. Как Кёнпходэ в Канныне или поездки на велике, во время которых руки Чимина обвиты вокруг пояса Юнги.

— Так ты за?

Песня подходит к своей кульминации, раздаётся знаменитый выкрик, и Чимин улыбается, глядя на Юнги:

— Только если обгонишь меня, — заявляет, после чего быстро подскакивает и мчится к окну. Старший всё сидит на кровати, замерев в растерянности, когда Чимин уже одной ногой в окне и тянется к дереву, чтобы спуститься вниз.

— Ах ты поганец мелкий! — восклицает Юнги, усмехаясь.

Чимин на полпути вниз спрыгивает с дерева с глухим звуком, несётся по дороге и лишь спустя несколько шагов слышит, как Юнги аккуратно приземляется на землю и бросается следом. Неважно, что до появления звёзд на небе ещё несколько часов, или что Чимину не стоит бегать босиком. Ничего не важно. Всё даже как-то размывается, такие обыденные вещи, как обувь, не имеют никакого смысла. Важна сейчас мелодия Hey Jude, что звучит в ушах в то время, как они вдвоём бегут вниз по склону Сончонгыль. Песня играет на каждом шаге, небо над ними быстро меняет свой цвет: с вечернего голубого на красный, после чего вклинивается ночь, быстро затемняя небосвод, где зажигаются звёзды.

Они просто продолжают бежать, смеясь, а песня… она сейчас не просто у Чимина в ушах играет эхом воспоминаний. Нет, она звучит в каждом дуновении ветра, словно её подключила к колонкам сама вселенная. Юнги нагоняет, когда они уже подбегают к школьному стадиону. Старший прыгает сзади, отчего оба парня заваливаются на землю и борются на траве, переплетая руки и пинаясь — и так до тех пор, пока Юнги не ловит оба запястья Чимина своими ладонями и не прижимает сверху его тело к траве. Только тогда они останавливаются, дыша тяжело, но с широкими улыбками на лицах.

Чимин зажмуривается, слушая бесконечно повторяющееся «на на на», отдающееся от земли и подчёркнутое хором шелестящих листьев и мягкого бриза. Когда он открывает глаза, то видит лицо Юнги прямо перед собой на фоне ночного неба с многочисленными звёздами. Ночной небосвод с подмигивающими звёздами прямо напротив его глаз.

И так же, как и небо здесь, всегда рядом будет Мин Юнги — мальчишка, который перевернул его мир с ног на голову. Мальчишка, который сейчас прижимает Чимина к земле.

Мальчишка, который украл его сердце.

Тот мальчишка, который наклоняется вперёд и мажет по его губам поцелуем, который прижимается тёплым ртом, проводит рукой по шее и удерживает крепко, в то время как тысячи звёзд на фоне взрываются ослепляющим светом, а вселенная продолжает напевать бесконечную мелодию, выступающую аккомпанементом вечному поцелую двух влюблённых.

+.-.+

Свет, проникающий в комнату, вторгается во тьму сна и грёз. Когда Чимин открывает глаза, на губах остаётся горечь, и он, поднимаясь медленно с кровати, бессознательно проводит по ним подушечкой пальца. Это тепло, эти руки, обхватывающие шею — всего лишь сон, исчезающий постепенно вместе с мелодией, которую он уже не может отчётливо вспомнить. Когда он переворачивается на другой бок, его взор приветствует пустой матрас рядом с кроватью. Лишь день назад там спала Сынён, а за несколько лет до этого — кое-кто совершенно другой.

Чимин не помнит, как прошлой ночью провалился в сон. Солнце с наружной стороны окна уже сияет, показывая, что почти полдень. Кажется, проспал он долго. Со вздохом Чимин пытается дотянуться до телефона, и тут кто-то стучится во входную дверь, после чего зовёт его по имени.

Сначала ему страшно, что это Юнги, однако потом он понимает — голос-то совсем другой. Парень выходит из комнаты, быстро спускается по лестнице и приближается к двери. Любопытство гложет, ведь никаких гостей он не ждёт.

А после того, как Чимин распахивает дверь, он только спустя целых несколько секунд узнаёт человека, что стоит на пороге. Может, всё дело в солнцезащитных очках и серебристых волосах, не говоря уже о странном для такого маленького городка, как Йоранмён, прикиде. Но когда человек улыбается, показывая хорошо знакомые ямочки на щеках, которые Чимин ни за что не забудет, то он и сам не может удержаться от улыбки.

— Только не говори, что ты после прошлого раза до сих пор меня не узнаёшь, Чимин, — говорит вместо приветствия лидер, стискивая паренька в объятиях.

— Намджун-хён! Что ты тут делаешь? — удивляется тот, положив ладони на плечи старшего, чтобы получше рассмотреть совсем другого теперь Ким Намджуна. — В свою защиту могу сказать, что у меня в голове остался лишь старый образ Ким Намджуна — моего придурковатого лидера, играющего ужасно в баскетбол, а не восходящей звезды, которая носит тёмные очки в ночном клубе.

В последний раз Намджуна он видел в клубе в Хонгдэ с Хосоком, и тогда-то с трудом узнал, а сейчас это было ещё сложнее, потому что намджуновы красные конверсы, рваные джинсы и клетчатый шарф подходят больше для прогулки по Апгучжону, а не для утомительного подъёма в Сончонгыль.

Пригласив гостя на кухню, Чимин им обоим заваривает чай, пока Намджун сидит за столом и рассказывает, что взял короткий перерыв от жизни трейни и решил вернуться в Йоранмён, навестить семью. О бабушке Чимина он узнал от Сокджина, вот решил зайти.

— Да, я только вчера приехал. Сокджин сказал, что ты до сих пор можешь ещё здесь быть, так что я и подумал, почему бы и нет, — объясняет лидер.

Странно видеть Намджуна на этой кухне. Естественно, друг бывал у Чимина дома, но никто за исключением Юнги и Тэхёна не навещал его лично и не проводил тут время только с ним.

Они разговаривают, обмениваются новостями. От Хосока Чимин уже кое-что знает. Например, что Намджун — трейни в каком-то агентстве, где готовится дебютировать в качестве айдола. Звучит абсолютно нелепо, и даже сам Намджун соглашается, однако он уверен, что это одна из ступенек, что ведут к выражению себя через музыку, шаг навстречу к мечте, о которой они с Юнги когда-то так много говорили.

Дело в том, что с агентством всё получилось, по большей части, случайно. После школы Намджун переехал в Сеул и попытался пробиться в андерграудный мир Хонгдэ. Начало оказалось удачным, и после того, как его рэп услышали правильные люди, ему и поступило приглашение — сказали, что у него настоящий талант. Сначала Намджун опасался, естественно, ведь очень часто подобные предложения оказываются обманом и заканчиваются не слишком хорошо.

— Ну да, кто знает, может, ты бы потом без почки очнулся, — подшучивает Чимин.

— Ага. Должен признать, тут мне улыбнулась удача, — соглашается Намджун.

— Но помимо удачи у тебя и правда есть талант, хён. Не принижай себя и не скидывай всё на обстоятельства.

Старший фыркает:

— Эй, философствование и мудрые советы были по моей части, а не по твоей.

— Как и разбивание всего, что под руку попадётся, — замечает Чимин.

— А ты сам как? Пропал же совершенно со всех радаров.

«Пропал совершенно» — выразился Намджун. Убежал, скорее, попрощавшись в спешке.

— У меня… всё в порядке. Да, всё нормально, — отвечает Чимин, переводя взгляд на окно.

И уже он рассказывает Намджуну о своей жизни в Сеуле, об универе и танцах, о случайной встрече с Хосоком. Говорит и то, что связь поддерживает только с Тэхёном.

— Точно, Тэхён. Мы отовсюду от него открытки получаем, — кивает Намджун.

Чимин тянет, как было бы хорошо, будь Тэхён сейчас в Йоранмёне.

— Здорово бы собраться опять всемером, — отвечает друг. — Хотя бы в баскетбол поиграть. Готов поспорить, вы бы все до смерти хотели полюбоваться, как я позорюсь.

— Или в туннель прогуляться, — добавляет Чимин.

— Сокджин говорил, что его там почистили.

— Почистили?

— Ага. Вытащили бочки и диван. Может, и граффити закрасили.

Чимин пытается представить железнодорожный туннель Аураджи без многочисленных рисунков на стенах, без бочки, где они разводили огонь, без грязного и потрёпанного дивана, где спали. Почему-то становится грустно. Это место останется тем же самым, но в то же время будет совсем другим — словно дом без жильцов. Прямо как его дом без тёплой бабушкиной улыбки.

(Как небо без Юнги)

— Зато на холме ничего не поменяется, — вспоминает Чимин. Во всяком случае, он надеется на это.

— Да, наверное, — соглашается Намджун тоже с надеждой в голосе. — Я несколько лет туда не поднимался. Не то совсем без нашей компашки.

Они сидят в уютной тишине, оба попивают чай, и Чимин задумывается. Все эти воспоминания, о которых они говорили, Намджун, стучащийся в дверь прямо после разговора с Юнги… подозрительное совпадение. Или же Намджун и правда просто хороший друг, который пришёл, чтобы выразить соболезнования по поводу смерти бабушки, ну и пообщаться, конечно. Почему Чимин никак не прекратит думать о том, что у Намджуна есть какой-то скрытый мотив прийти сюда, к нему дом, прямо как у Сынён, когда она говорила про Юнги?

Так есть ли?

— Хён, зачем ты здесь? — спрашивает Чимин тихо.

Намджун поворачивается к нему, вздёрнув бровь удивлённо, хотя выражение лица остаётся неизменно спокойным.

— В смысле? С тобой увидеться, естественно, — отвечает непринуждённо.

— Ты же здесь не потому что…

— Потому что Юнги попросил?

Намджун не выглядит удивлённым совершенно — просто сидит и смотрит на Чимина, словно тот не сказал ничего необычного, хотя для самого Чимина всё прямо противоположно. Хватка на чашке сжимается, тело напрягается, а сердце стучит чуть быстрее.

— Нет, Чимин. С Юнги я разговаривал, но сюда пришёл только потому, что хотел пообщаться с тобой, — отвечает лидер. — Мы же столько лет не виделись. Ты всё ещё мой друг, и я хотел узнать, как твои дела.

— Так ты тут не затем, чтобы поговорить о Юнги? — интересуется Чимин осторожно.

Поменять его мнение, убедить, что Юнги — это лекарство от боли, прямо как считал и Хосок, когда потащил Чимина в клуб, и спорящая Сынён. Кажется, все хотят от него лишь одного, словно принятие Юнги в своей жизни в гены Чимина заложила вселенная. Словно без Юнги всё будет неправильно, будто он — тот самый отсутствующий кусочек, без которого небо тусклое, а на сердце пустота.

— Ну, я не буду, если ты не захочешь, — говорит Намджун. Он отпивает чай, пока ждёт ответа от Чимина, или же наблюдает, потому что младший прямо чувствует на себе чужой взгляд, сканирующий на наличие эмоций, которые не получится скрыть. — Он упоминал о том, что вы встретились. Полагаю, разговор у вас был довольно суровый. Честно говоря, я из-за этого тоже о тебе переживал, так что решил зайти, узнать, как ты, — продолжает лидер.

Узнать, как он? Суровый разговор? Именно так Намджун выразился. Это Юнги ему сказал, что у них суровый разговор был?

— Я в порядке, — отвечает Чимин, будто именно этого Намджун и ждёт. Будто все и надеются от него это услышать.

— Хорошо, — улыбается тепло старший.

И от такой реакции Чимину легче. Наконец-то! Как же здорово, что кто-то принимает его слова вместо того, чтобы переубеждать, повторять, что он врёт, что он не должен быть в порядке. Ведь именно это кричала Сынён пару дней назад, именно это выражают все вокруг своими взволнованными взглядами.

Намджун другой — Чимин совершенно не чувствует, что его заставляют поверить в то, во что верить он не хочет. Лидер настолько другой, что Чимин снова подаёт голос:

— Как много ты знаешь? — спрашивает тихо.

— О тебе и Юнги?

Молчание служит однозначным ответом, так что Намджун вздыхает и продолжает сам:

— Думаю, как и остальные, я, вроде как… догадался. Знал, что происходит что-то, или как минимум произошло, когда ты решил уехать внезапно. Вы двое были очень близки, мы все видели, так что очевидно было, что вы поругались. Мы не знали сначала, из-за чего, но после того случая с Икдже мои догадки подтвердились. Я знаю Юнги давно, и знаю, как он справляется с проблемами. Он убегает. Так что той ночью, на Новый год, я, если можно так сказать, пошёл ему наперекор, и он, наконец-то, раскололся.

Раскололся?

— Юнги сказал мне тогда, что любит тебя. Хотя мне показалось, что он в тот момент скорее сам принял этот факт.

Чимин удивлённо распахивает глаза. Чашка в руках вдруг кажется холодной, как и всё тело. Это же полная ерунда. Намджун говорит о том, что произошло три года назад, верно?

— Он побежал после этого к тебе, но ты уже уехал.

Я пришёл к тебе домой в новый год, но твоя бабушка сказала, что ты уже уехал.

Так Юнги не врал?

— Это правда? — спрашивает Чимин неверяще, произносит слова медленно.

Выражение лица Намджуна чуть ужесточается, словно он слышит эту трещину в голосе Чимина, замечает его подрагивающие губы.

— Можешь Тэхёна спросить. Он тоже был там, когда Юнги угрожал мне вмазать, — усмехается совсем чуть-чуть.

— Тэхён знал?

Конечно, Чимин сам чётко сказал Тэхёну, что имя Юнги в их разговорах — практически табу. Ну, как минимум, лучший друг понял это сам. Так получается, Чимин единственный оставался в неведении? Он ощущает какую-то лёгкую… злость. Да, точно, он немного злится от осознания того, что Намджун, его лучший друг, и даже бабушка скрывали от него такое.

Однако другая его часть уже шепчет в ухо, напоминает, что, может, они и правда поступили правильно. Как бы поменялась его жизнь, расскажи они всё? Стала бы она лучше? Стали бы они с Юнги чем-то другим, как Сокджин с Минджу? Гуляли бы они по Гаросугил*, взявшись за руки? Проводили бы ночи рядом с дыханием друг друга?

Или всё стало бы хуже, и они оба только бы ранили и мучили другого во имя любви? Оба бы плевались ядовитыми словами, вырезали на душах друг друга ещё более страшные раны, оставляя неизлечимые следы на разбитых сердцах?

(Хотя Чимин не может представить, что Юнги способен ранить его ещё сильнее, оставить в душе более широкую дыру, чем там пустует сейчас)

— Тэхён всегда был на твоей стороне. Он ни слова не сказал тогда ни мне, ни кому другому, но я полагаю, что знал он о тебе и Юнги достаточно много. Всё-таки он всегда тебя поддерживал, — продолжает Намджун.

Тэхён всегда был на стороне Чимина, это правда. Однако именно поэтому Тэхён не сделал бы чего-то такого, что Чимин запретил ему делать — если тот сказал не говорить о Юнги, то Тэхён именно так и поступает. Чимин может понять, почему друг не рассказал ничего о признании. Он не может винить лучшего друга в этом.

— Если тебе интересно, почему я не говорил до этого дня ничего, то это потому что Юнги меня попросил. Не пойми неправильно, я не на его стороне. Я вообще ни на чьей стороне, если уж на то пошло, просто беспокоюсь за своих друзей, — объясняет лидер.

— Знаю, — шепчет Чимин тихо.

Они снова сидят в тишине — младший осознаёт новую информацию, а Намджун просто смотрит на него тепло, пока тот сверлит взглядом пол.

Так Юнги действительно любит его.

Принять такое трудно — это же нелепо, невозможно, однако когда мысль оказывается в голове, то кажется якорем, упавшим на морское дно, словно тонны стали опускаются в желудок и прижимают к земле.

Внезапно тяжело. Якорь застревает среди рифов, конечности обвивает лианами, а ноги путаются в корнях. Розы разрастаются в лёгких, отчего каждый вздох заставляет задыхаться, и шипы пронзают его тело с каждым ударом сердца. Чимин прижимает ладонь в грудной клетке, там, где оно бьётся. Он готов в любое мгновение повалиться на пол.

— Почему Юнги пропал на три года? — спрашивает он вместо этого, хотя глаза до сих пор сфокусированы не на Намджуне, а на половицах, а пальцы сжимают ткань футболки.

— Не знаю, получится ли у меня ответить на этот вопрос, — говорит Намджун. — Он не распространялся особо о том, что творилось у него в голове, и после школы только сказал, что собирается в армию.

Чимин что-то такое слышал в разговоре Юнги с Сынён.

— Он, на самом деле, кроме меня никому об этом не говорил, так что для нас он тоже вроде как исчез.

Прямо как Чимин. Они оба убегали, только в разные стороны.

— Он связался со мной, только когда закончил службу, переехал тогда в Сеул, и я ему помог в первые месяцы. Не знаю точно, что случилось с ним, и почему он решил отыскать тебя спустя всё это время, но могу сказать, что армия в нём что-то поменяла.

Это напоминает Чимину о глазах Юнги, уставших и печальных. У людей взгляд не становится таким в столь короткий срок.

— Юнги говорил о песне в своём микстейпе, — Чимин, наконец, поднимает взгляд на Намджуна. — Я… не думаю, что хочу слушать. Не думаю, что нужно.

Вряд ли он сможет.

При упоминании песни в глазах Намджуна зажигаются маленькие искорки:

— О, он сказал насчёт неё? — друг выглядит немного удивлённым, но после кивка Чимина продолжает. — Она хорошая. Не такая известная, как остальные, но я знаю, что Юнги душу в неё вложил. Когда я её в первый раз услышал, то сразу понял, что она про тебя, хоть и не сказал ему ничего.

Если хотя бы на мгновение у тебя промелькнёт мысль о том, что у меня всё-таки есть ещё шанс это исправить…

Нет, не нужно её слушать, ничего не поменяется. Песня не повлияет на то, как Юнги поступил с ним годы ранее, и вчерашний разговор тоже не изменит.

— Я…

Прошлое и правда не поменять, но что насчёт будущего? Что случится, если Чимин послушает песню, послушает слова Юнги и его признание? Изменятся ли тогда их жизни? Обернётся ли это прогулками по улицам Сеула с переплетёнными вместе пальцами и отражающимся эхом от стен комнаты дыханием друг друга? Вернёт ли это прогулки под алым небом?

— Чимин, ты не обязан её слушать, если не хочешь, — замечает Намджун, наклоняясь слегка вперёд, словно успокаивая.

Чимин знает это, однако с каждой секундой всё растёт порыв сделать наоборот. Груз тянет вниз за лодыжку, погружает глубже в море, крадёт дыхание. Океан — это слова Юнги, его взгляд, крепкая хватка пальцев вокруг руки Чимина, когда старший тогда его остановил. Они кружат вокруг, давят, уносят вниз.

Чимин вздыхает глубоко и встаёт — во всяком случае, пытается, однако ноша тянет, и он снова падает на стул, осознавая, насколько же ответ невыносимо тяжёлый. Парень закрывает глаза, сжимает кулаки крепко. Нет, он в порядке. Всё будет хорошо.

— Хён, прости, но мне нужно побыть одному, — говорит тихо, открывает глаза и смотрит на Намджуна.

Тот просто кивает. Чимин за такое понимание благодарен. Друг поднимается из-за стола, хозяин дома провожает его до двери, кусая губы и пытаясь нормально функционировать хотя бы до той секунды, пока не останется один. Это не слова Намджуна так влияют — нет, Чимин наоборот рад, что разговор не закончился криками и громко хлопнувшей дверью. Скорее, он благодарен за то, что Намджун их озвучил, ведь до сих пор он из-за полученной информации пребывает в полной растерянности.

— Чимин, ты не обязан делать ничего, если не хочешь, не забывай, — напоминает лидер, стоя в дверях, готовый уйти.

— Знаю, хён. Спасибо, что зашёл.

Тот улыбается тепло и кивает, после чего добавляет, что им стоит как-нибудь встретиться в Сеуле. Чимин называет идею прекрасной, Намджун спускается с крыльца. Младший уже готов закрыть дверь, готов позволить волне себя захлестнуть, задохнуться под толщей воды, когда друг окликает его снова, в последний раз.

Чимин ждёт слов лидера, выжидающе приподняв бровь, и замечает, как тот кусает губы. Он будто не совсем уверен в том, что собирается сказать.

— Я ни на что не намекаю, говоря тебе это, Чимин. Как я и говорил, я просто беспокоюсь о своих друзьях, переживаю и о тебе, и о Юнги одинаково, — сразу же пытается оправдаться. — Просто хочу сообщить, что он уезжает послезавтра. Так что, если ты всё-таки захочешь поговорить с ним…

Намджун позволяет непроизнесённым словам повиснуть в воздухе. Чимин понимает, что он имеет в виду и кивает, уважая намерение Намджуна — во всяком случае, пытается.

— Спасибо, хён, хотя не думаю, что захочу.

Тот лишь снова смотрит по-доброму с улыбкой, машет рукой и уходит.

А Чимин, наконец, закрывает дверь и падает на пол. Снова оглушающий шум волн наполняет комнату, лишает кислорода, когда небо приближается издалека, угрожая разбить дверь за спиной на мелкие щепки.

Он сказал Намджуну, что не хочет говорить с Юнги, и песню слушать тоже. Ему в своей жизни больше ни частички Мин Юнги не надо.

Только почему даже после того, как он говорит это вслух, кричит громко для своих же ушей, когда эти слова отдаются эхом от стен пустого дома… почему они всё ещё кажутся ложью?