Субботу ребята проводят за игрой в баскетбол на площадке около полосы деревьев, куда ходили по воскресеньям летом. Юнги до сих пор хорош, как и был, а Намджун всё так же еле-еле справляется с мячом. После игры они сидят около минимаркета — того самого, куда тоже забегали раньше после тренировок.

Столь многое нужно наверстать. Тэхён собирается остаться в Йоранмёне, пока не решит, в какую же страну податься следующую. Он упоминает Южную Америку, и Чонгук аж вздрагивает, прикидывая, насколько далеко друг от друга они тогда окажутся.

— Да и вообще, ты по-испански не говоришь, — напоминает Намджун.

— Тайского я тоже не знаю, но в Тайланде справился вполне хорошо. Твои аргументы устарели, хён, — показывает Тэхён лидеру язык.

Хосок и Чонгук оба сейчас заняты учёбой в универе. Младший собирается стать врачом, из-за чего получает в свой адрес и шуточки, и всеобщее уважение. Намджуна — их восходящую звезду — ребята не прекращают подкалывать, а требования их растут от дисков с автографом до ВИП-билетов на его концерт.

— Не переживай. Никто из твоих фанаточек не узнает настоящего Ким Намджуна, как знаем его мы, — заверяет Хосок.

— Дождаться не могу того момента, когда двенадцатилетки начнут по уши влюбляться в ямочки нашего Намджунни, — умиляется Сокджин.

К вечеру же перспектива увидеть Ким Намджуна по телеку оказывается не самой волнующей новостью дня: эта роль достаётся Сокджину, который советуется с ними насчёт своего решения попросить руки Минджу. Не сказать, что это так уж неожиданно — ну, вообразить, что Сокджин женат на самой красивой девушке в городе — нет, больше удивляет тот факт, что старший из их компании собирается ступить в следующую стадию своей жизни. Хотя, естественно, все за него рады.

— И, пожалуйста, пусть это останется между нами. Особенно это касается тебя, Чонгук, — просит он, переводя взгляд на хихикающего Чонгука, который ждёт не дождётся, когда же официально породнится с хёном через замужество своей двоюродной сестры.

— Если тебе интересно моё мнение, то я считаю, что Минджу-нуна точно согласится. А тётушка уже тебя за поведение обожает, — заявляет младший.

— Ну, я пока жду подходящего момента. Да, мы ещё очень молоды, но, если уж по-честному, я же прекрасно знаю, что это и так будет она, — говорит Сокджин.

Чимин искренне счастлив и доволен за своего старшего друга. Ребята выслушивают план Сокджина обручиться с Минджу несколько позже в этом году, а свадьбу сыграть в следующем. У них всё равно самый разгар открытия нового ресторана-кафе в Йоранмёне, первого в своём роде, и Чимин без труда может представить Сокджина, стряпающего что-то на кухне, Минджу у стойки регистрации и маленькие версии их обоих, носящиеся между столов.

Они остаются у старшего на ночь, перекрикиваются друг с другом через бутылки с соджу, а на фоне включен позабытый всеми ужастик (по некой иронии судьбы именно Хосок обращает на него больше всего внимания, остальные же слишком заняты своими пьяными размышлениями и шуточками). Крикам, в конце концов, на смену всё-таки приходит громкий храп. Глаза ребят закрываются, только когда солнце уже поднимается на востоке. Эти выходные и ночёвка дали им возможность снова побыть глупыми подростками.

Спустя три часа и очень малое количество сна первыми просыпаются Хосок и Намджун, которым надо успеть на поезд обратно в Сеул к девяти, а после их подъёма и все остальные встают и шатаются по дому Сокджина, как зомби, с тёмными мешками под глазами и похмельем. Друзья собираются проводить этих двоих до вокзала, однако у Чимина кое-что другое на уме.

— Неужели ты не будешь по нам скучать? — дуется Хосок.

— Я с тобой всё равно на танцах в четверг встречусь, хён, не драматизируй, — отвечает Чимин с улыбкой.

Его ответ хотя бы на порядок дружелюбнее, чем «Меня уже от твоей рожи тошнит, да и мы всё равно в Сеуле увидимся», прозвучавшее от Юнги.

Поэтому в это воскресенье они расходятся — пятёрка ребят направляется к железнодорожному вокзалу, а Юнги и Чимин идут обратно в Сончонгыль. Их собственный поезд отбывает в понедельник, однако осталось ещё одно дело, с которым Чимину надо разобраться — собственно, главная причина его пребывания в Йоранмёне.

Они шагают по ещё сонной улице городка, жители которого до сих пор ворочаются во сне, охваченные магическим заклятием воскресной летаргии. Чимин смотрит с теплотой на то, как старик Чон выходит из своего магазинчика, зевая, потом переключает внимание на госпожу Сон, переворачивающую табличку на двери своей пекарни через дорогу на надпись «Открыто».

Его взгляд путешествует по рядам домов и разных магазинов, пока не останавливается на одном, и Юнги рядом тоже замирает. Чимин до сих пор помнит тот день, когда притащил украденный велик в мастерскую его отца, где ёрзал нервно под суровым взглядом старшего Мина. Три года спустя эта мастерская так и стоит там же, где была, и сейчас в ней пусто, если не считать фигуру, которая занята сейчас тем, что поднимает решётку на двери.

Юнги внешне не особо схож со старшим братом, о котором рассказывал совсем мало. На самом-то деле, Юнги вообще редко говорит о своей семье, хотя причину этого Чимин понимает прекрасно. Однако такой простой факт, что у Юнги в этом городе до сих пор живёт семья, всего в нескольких шагах от дома Чимина, и всё равно старший совершенно не пытается с ними связаться, удивляет.

Юнги бормочет тихое «пойдём», когда осознаёт, что они слишком долго стоят посреди дороги, но фигура уже замечает их и оборачивается с удивлённым выражением лица.

У Чимина беспокойство, что дальше вполне может развернуться довольно неприятная сцена, но все тревоги смываются, когда удивление на лице старшего брата Юнги превращается в приветливую улыбку, а после он поднимает руку и машет приветственно, на что Юнги отвечает тем же. А потом брат исчезает в мастерской, не говоря ни слова.

— Твои родители знают, что ты в городе? — интересуется чуть позже Чимин, когда они уже пересекают мост Аураджи. Сначала он думал замять тему, но в итоге проиграл собственному любопытству.

Юнги крутит в пальцах свою вторую за сегодня сигарету:

— Наверное, знают.

— В смысле?

— Я несколько дней тому назад разговаривал со своим братом. Наверняка он сообщил им, что я здесь. Или, может, другой кто сказал, город-то мелкий, — поясняет Юнги.

— Так ты не встречался с ними после приезда?

Выражение лица старшего становится чуть жёстче, и Чимин пугается, что слишком много выспрашивает о теме, которую тот предпочёл бы не затрагивать, но Юнги ему всё равно отвечает. Да и в любом случае рано или поздно им пришлось бы это обсудить.

— Нет, — говорит он между затяжками. — Я с ними не разговаривал ещё с тех пор, как ушёл в армию. Только вот со старшим братом связь немного поддерживаю.

Про отсутствие любых взаимоотношений Юнги с родителями слышать неудивительно, да и у самого Чимина они далеки от идеала.

— И вообще, я же не к ним в Йоранмён приехал, — добавляет старший, поворачиваясь к Чимину с улыбкой на лице. — А к тебе.

Тот ни малейшего понятия не имеет, когда уже его сердце прекратит переполняться эмоциями, а лицо краснеть каждый раз при виде этой улыбки, за которой следуют такие прямолинейные заявления. И, если честно, он надеется, что никогда этого не узнает, что сердце никогда не перестанет выпрыгивать из груди и будет всегда отправлять его в пучину сумасшествия, вызванную каждой частичкой Мин Юнги.

+.-.+

До дома они добираются к полудню с бурчащими от голода животами, и Чимин мчится прямиком в ванную. Юнги остаётся на первом этаже заниматься починкой некоторой старой мебели, а ещё ему надо рассортировать кое-что, отложенное на потом, а то до этого времени не хватило (во всяком случае, старший так выразился). Когда Чимин заканчивает водные процедуры и спускается вниз, промокая влажные волосы полотенцем, его на кухонном столе уже ждут две тарелки свежего рамена и горячий заваренный чай.

— Я не особо хороший повар, но отвечаю, в чём в чём, а в приготовлении рамена со мной никто не сравнится, — заявляет Юнги, сидящий за столом в ожидании Чимина.

— Это, на самом деле, довольно печально, хён, — усмехается тот, усаживаясь напротив.

— Ага. Я тут тебе готовлю обед, и первым же делом вместо заслуженной благодарности получаю оскорбления, — закатывает Юнги глаза.

— Ну ладно, — хихикает Чимин в ответ на эти надутые губки. — Спасибо, хён.

Сидеть за этим столом, вместе с Юнги… такая ностальгия накатывает — накатывала, пока Чимин не повернул голову в сторону пустого стула рядом, напоминающего об отсутствии одного человека, который всегда должен был обедать тут вместе с ними. За последние несколько дней они хорошенько привели в порядок дом, но вот кухню оставили нетронутой — хотя, скорее, на неё времени просто не нашлось. И теперь вот сердце разрывается при виде того, что квадратный стол окружают три стула.

Чимин по сей день помнит, как зашёл на эту кухоньку впервые. Тогда у стола находились два стула, стоящие друг напротив друга, несмотря на то, что бабушка жила одна. А потом появился Юнги — он пробирался незаметно в их жизнь с каждым ужином, с каждой ночёвкой — и вскоре стула стало уже три. Три тарелки, три пары палочек, три человека, беседующих громко на кухне.

Вот три стула здесь и остались, даже когда двое покинули город. Чимин не знал, что бабушка их так и не убрала.

— Я тоже по ней скучаю, — говорит тихо Юнги, замечая, что Чимин смотрит неотрывно на пустующее сиденье. — Она сказала, что последним её желанием было бы…

— …собраться здесь с нами и поужинать вместе, — заканчивает младший его слова.

Он чуть не задыхается. Вот они здесь, сердца исцелены, грехи прощены, но всё равно это последнее желание они выполнить не могут. Единственного человека, который хотел им всегда только самого лучшего, больше нет — это словно компенсация за их воссоединение.

— Прости, Чимин. Я должен был…

— Нет, всё в порядке, хён, — перебивает Чимин. Не хочет он, чтобы Юнги извинялся. — Это не твоя вина. Никто не виноват.

Юнги выглядит так, словно сейчас начнёт возражать — наверняка будет убеждать, что он действительно виноват, что ему следовало отыскать Чимина раньше и исправить всё. Только опять же: а разве можно было знать заранее? Никто не в состоянии предвидеть смерть любимого человека. Похоже, Юнги в итоге приходит к такому же выводу, потому что он просто вздыхает и переводит взгляд обратно на незанятый стул.

— Надеюсь, сейчас она счастлива, — говорит он тихо. — Мне хочется думать, что так и есть. Что она сейчас сидит тут и смотрит на нас обоих с широкой улыбкой без своих передних зубов.

Чимин не сдерживает и свою улыбку. Да, он тоже представляет старушку Пак, сидящую здесь, рассказывающую о летнем дне, который провела десятки лет назад на берегу реки, брызгаясь водой на мужа, сидящего в тени с удочкой в руках. У неё всегда было, что рассказать, всегда находились слова поддержки и — самое главное — любовь, которую она когда-то подарила Чимину, считающему, что он недостоин такого.

Он поднимается из-за стола, направляется к кухонному шкафчику, вытаскивает ещё один набор столовых приборов — тарелку, палочки и чашку — и ставит их перед пустым стулом. Выполнить последнее желание старушки они никак не могут, но Чимин надеется, что и этого хватит, что он сможет таким образом выразить самое важное — то, на что бабуля так надеялась: он начал верить, что действительно может быть счастливым.

— Прости, что мы не смогли воплотить в жизнь твоё последнее желание, — бормочет он тихо, всё ещё смотрит на пустующее место. Для глаз там, может, и пусто, но вот для сердца всё по-другому. — Надеюсь, этого достаточно.

И он представляет себе предельно ясно — будто его бабушка и правда сидит тут, улыбается так широко, что её глаза превращаются в тонкие полумесяцы, тянется сморщенными пальцами и ласково гладит по щеке, прежде чем ответить:

— Это больше, чем то, на что я могла надеяться, Чимин. Этого более чем достаточно.

+.-.+

Вдвоём они выходят из дома ближе к вечеру, когда солнце медленно клонится к горизонту. Небо ещё ярко-лазурное, но в последние несколько оставшихся часов дня его цвет будет заметно меняться каждые полчаса, поэтому когда Чимин с Юнги покидают Сончонгыль, любуясь на город, растянувшийся между окружающими его холмами, ветер приносит ряды облаков, преломляющих уже оранжевый свет на фоне темнеющего голубого.

Чимин специально выбрал именно это время суток — потому что их любимое. Ну, изначально оно было любимым у Юнги, прежде чем сам он тоже влюбился в него беспомощно и бесповоротно. Есть ещё одно дело, которое нужно завершить, прежде чем уезжать из Йоранмёна: надо позаботиться о прахе бабушки. Он шагает с урной в руках и уже знает, что сделает с её останками.

Склеп — не вариант. Нет, Чимин знает намного более хорошее место для её покоя, коим является не что иное, как родной городок. Бабулю бы порадовала возможность стать одной из сотен преданий этого города, который она, по сути, никогда и не покидала. Теперь задача Чимина — сохранить память о ней вместе с унаследованными историями.

Они останавливаются на мосту Аураджи. Внизу бежит река Сончон, тянется до самого моря, а когда Чимин поднимает голову к оранжевому небу, то видит там всё ту же наблюдающую за ним улыбку, то же тепло оглаживает его душу.

— Прекрасный день, — подаёт голос Юнги, который стоит рядом и держится за перила моста. Ласковый ветер шевелит пряди белых волос, а глаза его подняты привычно к небу.

— Да, — соглашается Чимин.

Журчание воды внизу, чириканье птиц, шелест листвы…

Падающий снег. Картина, полная белого. Ужасные слова.

У него дрожат губы.

— Я вспомнил…

Но прежде, чем успевает договорить, по его руке скользит ладонь Юнги и сжимает крепко. Чимин поворачивается и видит в зрачках напротив отражение печального неба.

— Я тоже. И мне жаль, — произносит Юнги. — Но всё это в прошлом, хорошо? Важно то, что я сейчас здесь, с тобой.

Он наверняка наклонился бы ближе, подтвердил свои слова невербально — тем способом, который точно сразил бы Чимина, если бы не звяканье велосипедов и смех подростков, проезжающих мимо по мосту. Они оба сразу же отворачиваются к реке и дожидаются, когда шум колёс стихнет. Потом Чимин снова переводит взгляд вправо на Юнги и видит на лице старшего идентичную своей улыбку наряду с попытками сдержать смех.

И они смеются.

— Слишком близко было, — замечает он.

На что Юнги отзывается:

— В следующий раз надо поосторожнее.

— И это мне заявляет эксгибиционист, — шутит Чимин, отчего уши Юнги алеют.

Может, для них и не пришло ещё время целовать друг друга на публике или гулять, взявшись за ручки, по улице Апгучжон, но с тех ужасных слов, которыми они обменивались, был пройден действительно долгий путь. Три года им потребовалось, чтобы вернуться сюда, обратно на тот самый мост, где они разбили друг друга, только сейчас уже с исцелёнными сердцами и взаимными обещаниями любви.

А потом они вместе развевают прах. Ветер носит его по воздуху, прежде чем опустить на поверхность воды внизу, и Чимин мысленно благодарит его, потому что так бабушка достигнет не только моря — вихри воздуха разнесут её по улицам города, по рисовым полям и холмам. Она станет толикой каждого цветущего бутона весной и зелёного листа летом. Она будет дышать вместе с этим городом, а когда осенью настанет ненастный сезон, её частички, которые унесло в море, упадут на землю вместе с каплями дождя и снова соединятся с городом.

После этого Юнги с Чимином спускаются вниз к воде — переходят через мост, сходят по склону неподалёку и оказываются на берегу реки. Они идут вдоль неё, пока мост не оказывается далеко за их спинами, растянутый над гладью воды. Идеальное место. Чимин так и видит, как бабушка лежит на травке солнечным летним днём рядом с его дедушкой. Он хоронит урну именно здесь; закапывает в грубую землю и накрывает несколькими найденными у реки камнями — Юнги тоже помогает, и потом они вдвоём возвращаются по пути, которым пришли, обратно на дорогу через мост Аураджи.

Чимин отсюда может рассмотреть ровно то место, где лежит урна. Сердце переполнено эмоциями, ведь для него завершение этого задания — в некой степени освобождение, словно финальное прощание с человеком, которого он искренне любил. А помимо этого присутствует такое ощущение, будто он «закрепляет» Йоранмён в своём сердце, в душе, нарекает его местом, куда просто обязан будет вернуться. Дом бабушки передан ему, так же, как её память и любовь к этому городу.

— Я пообещал твоей бабушке, что позабочусь о тебе, — говорит Юнги. — Однажды я уже нарушил это обещание, и просил тогда дать ещё один шанс, перед её смертью. И в этот раз подводить не собираюсь.

Есть ещё многое, о чём Чимин хочет спросить Юнги — в том числе о деталях его последнего разговора с бабулей — но он знает, что для этого у них впереди полно времени, поэтому сейчас только улыбается своей самой искренней улыбкой, которая у него есть для его единственного и неповторимого Мин Юнги.

— Спасибо, хён.

Не только за помощь сегодняшнюю он благодарит, но и за то, что Юнги отыскал его, за исцеление сердца, которое, как он считал, починить было невозможно.

Сверху над их головами небо постепенно темнеет, голубой превращается в глубокий фиолетовый, а красный перетекает в алый. Солнце исчезает за горизонтом, выводя на небосвод луну и сопровождающие её звёзды. Они поют и танцуют там, на высоте, в то время как луна с солнцем обмениваются поцелуями, шанс на которые им выпадает так редко.

— Что с домом собираешься делать? — интересуется Юнги, когда они неспешно возвращаются обратно в Сончонгыль. Он идёт, закинув руки за поднятую кверху голову.

— Не знаю пока. Бабуля оставила дом мне, и продавать я его не буду, — отвечает Чимин. Родители же, в отличие от него, и не поколебались бы продать эту недвижимость, потому что иной выгоды не видят, и вообще хотели бы отсечь последнюю ниточку, что связывает их с этим маленьким городком. — Я думаю привести его в порядок, насколько смогу. А потом мы сможем возвращаться сюда каждый месяц.

Юнги отвечает не сразу — смотрит вместо этого на него с довольно бесючей ухмылочкой.

— Что? — не выдерживает Чимин, слегка дуется.

— Ты сказал «мы», — дразнится старший.

— Хорошо. Тогда ты можешь спать на улице или в спортзале каждый раз, когда будешь приезжать сюда, — заявляет младший, скрещивая руки на груди.

— Ладно, ладно. Я шучу, — сдаётся Юнги с улыбкой. — К тому же, я ещё с термитами в кладовке не закончил.

Чимин знает прекрасно, что вот так легко Юнги проникнет в дом, и вскоре им уже не только лампочку нужно будет покупать, а выбирать ещё и диван, и цвет новых обоев. Не пройдёт много времени, как вторая зубная щётка займёт своё место в стаканчике в ванной рядом с его собственной. Нетрудно представить Юнги в Йоранмёне рядом с собой.

Но что насчёт Сеула? Что произойдёт завтра, когда они вернутся в суровую реальность?

— Но что будет в Сеуле, хён? — шепчет Чимин.

— В смысле?

— Продержимся ли мы вместе в Сеуле тоже?

Юнги останавливается так внезапно, что Чимин от неожиданности чуть не спотыкается о свою же ногу. Когда он оборачивается, старший хмурится и глядит сурово, отчего Чимин пугается, что сказал что-то не то. Однако прежде, чем он успевает поправиться, Юнги шагает вперёд и обхватывает крепко его лицо обеими ладонями, из-за чего щёки Чимина смешно сплющиваются по бокам.

— Пак Чимин, я это уже сотню раз говорил, и ещё тысячу повторю, — начинает Юнги, а у Чимина в голове невольно возникает слабый отголосок воспоминаний о Юнги-подростке, пытающемся подбодрить его худшим, но очень минюнгиевским способом. — Я не собираюсь оставлять тебя. Никогда. Ты моё лицо будешь лицезреть до конца своей жизни, будешь открывать утром глаза и первым делом видеть меня. Тебя ещё тошнить от такого зрелища начнёт. И где бы ты ни оказался, я всегда тоже буду там, рядом с тобой, неважно, окажется это Сеул, Каннын или грёбаная Америка. Мы продержимся в любом случае. Ты понял меня, Пак Чимин?

Мин Юнги всегда довольно необычным способом утешает людей. То, как он выражает свою заботу, и правда неповторимо, Чимин это прекрасно знает. Однако, наверное, именно потому он и влюбился в этого человека — в дерзкого и нахального Мин Юнги, обожающего смотреть на небо, в сквернословящего мальчишку, который навсегда останется и худшим, и лучшим, что случалось в жизни Чимина.

— Ну ладно, это как бы не значит, что я, начиная с завтрашнего дня, собираюсь съехаться с тобой в Сеуле. Или, скажем, тебе придётся лететь в Америку, а я тут разносчиком пиццы работаю. Я не смогу просто прыгнуть в самолёт и последовать за тобой, — оправдывается после Юнги, отнимая свои ладони от щёк Чимина и щёлкая того легонько по лбу.

— Эй, так нечестно, хён! — протестует младший. — Не давай обещаний, которые не можешь сдержать.

И они пускаются в дискуссию о реалистичности и адекватности ожиданий и невозможных на практике обещаниях, подкрепляя их различными примерами — от того, что Чимин подбивает Юнги пообещать бросить курить («Невозможно!» — кричит на это тот), до просьбы старшего предоставить бесплатный билет на его танцевальное выступление. Но Чимин прекрасно понимает, что Юнги имеет в виду, говоря, что останется с ним — старший даёт ту самую гарантию, которую Чимин и искал. Может, в этот раз он, наконец, может предложить этому человеку своё излеченное сердце без страха, что оно снова окажется разбитым.

— Ну, я точно познакомлю тебя с Сынён и Сыльги, — заявляет Чимин, когда вспоминает, что всю последнюю неделю держал подруг в полном неведении. Сынён будет на него в ярости, однако всё равно порадуется новому приятелю, с которым можно подымить сигаретами. У Чимина стойкое чувство, что эти двое хорошо поладят.

— И, на самом деле, у меня к тебе ещё одна просьба, — добавляет он. Юнги вопросительно приподнимает бровь, ожидая продолжения. — Я хочу навестить Вуёна, если ты не против меня туда привести.

В глазах напротив опять печаль, которую звёзды оттеняют мягким мерцанием. Чимин хочет встретиться хотя бы так с Вуёном — с человеком, который когда-то значил многое в жизни Юнги, желает выразить свою благодарность, потому что без Вуёна Юнги бы вряд ли шагал сейчас рядом с ним.

— Да, конечно, — соглашается старший с улыбкой, в которой всё равно просвечивает грусть. — Он хотел бы с тобой встретиться.

Действительно забавно: когда-то они были подростками, гуляли по этой дороге, одетые в школьную форму, и сердца их бешено бились друг из-за друга. А спустя ужасное расставание, три года и две потерянные близкие души они, наконец, там, где всё и началось, оба остались теми же, но при этом стали совсем другими, и неизвестно, будет ли это окончанием их истории. Хотя нет, это всё больше похоже на новое начало, конец которого предстоит постигнуть ещё нескоро.

Никуда не исчезают неодобрительные взгляды родителей, их недостигнутые мечты и осуждение общества. Дорога тянется перед ними далеко-далеко, и думать об этом сейчас неохота. Всему своё время — решает Чимин про себя. Он будет делать шаг за шагом, не торопясь.

Завтра они вернутся в Сеул, обратно — один в свою андерграундную студию, а второй в квартирку без окон. Однако теперь неважно, каким блёклым будет небо над головами, ведь им нужно будет только взглянуть друг другу в глаза, чтобы увидеть звёзды.

И Чимин снова поднимает голову вверх, желая посмотреть на небо — на единственную константу их жизней, свидетеля их хроник. Завтра придёт новый день, принесёт с собой как чудесные ночи, так и грозовые тучи, но хотя бы сейчас Чимину хочется надеяться только на одно, самое важное.

Что завершается всё так, как и должно быть: двумя мальчишками, шагающими по дороге под алым небом.