Маша-красавица. И зовут как хозяйку, а еще — как меня. У Маши изящные ручки, даже ноготки на фарфоровых пальчиках покрыты лаком. С платья сыплются золотые блестки. Одно запястье сломано. Фигня вопрос! И не такое чинили. Будет как новенькая, будет снова танцевать на ниточках. Делаем с Машей несколько па на пробу, я и она. Пальцами приятно проводить по кукольно-пушистым ресницам, по волосам. Перевожу взгляд в зеркало. У меня свои не хуже.

Да, красотка, ты сегодня чудо как хороша. Может, когда-нибудь ты будешь блистать на сцене… Ты достойна. И улыбка, и взгляд из-под ресниц. И бедром вот так, да. Смеюсь, и она — в зеркале — смеется. Правда: красавица.

— Мишка-а!

Черт. Черт-черт-черт! Бабка проснулась раньше обычного, никак сосед разбудил пьяной истерикой своей. Парик под верстак, остальное туда же, пинком задвинуть ящик к другим; краску приходится буквально сдирать с лица, в воде на дне таза расплывается то ли кровь, то ли помада…

— Мишка! Оглох?!

Мир двоится, все слишком быстро, и слишком больно, в зеркало не смотреть, не смотреть, то, что там отражается, не стоит и взгляда.

— Иду! — хрипло.

— Пить подай.

Даю. Бабка гладит по голове, подламываюсь и падаю на вытертый коврик, неловко торчащие конечности поливает свет окна. Переход совершен, часы тикают громко и пусто.

— Че это у тебя? — палец ковыряет яму в щеке. Не мешаю.

— Блестка, — рассеянно.

— Откуда? — подозрительно-брезгливо.

Иногда мне кажется, что она видит сквозь пол. Иногда мне кажется, что все видят сквозь пол, стены и сквозь меня.

— От куклы Машиной, починить принесла. Такая красивая кукла, на ниточках.