- Ты ведь в курсе, что всегда был у Мамы любимчиком?
Диего изнутри каменеет, но в сторону Клауса не поворачивается. Только еще внимательнее начинает разглядывать нож, который вертит в руке.
- Иди нахуй. Не было у нее любимчиков.
- Сказал <i>маменькин сынок</i>, - Клаус визгливо смеется и тычет в него пальцем, не вставая с кушетки.
Это не то, о чем Диего в принципе хочется разговаривать. Тем более с обкуренным братом. Диего уже столько лет упрямо отмалчивается на эту тему даже с самим собой наедине, что почти верит - ничего никогда и не было. И уж точно не будет. Прошло, похоронено вместе с изломанной юностью. А Клаус не глядя бьет в самое незащищенное, забытое, старательно игнорируемое. И попадает прямо в цель. Хотя это вроде у него, у Диего, такая сверхспособность.
- Да с чего ты это взял? - Диего почти рычит и быстро поднимает глаза на брата, чтобы тут же их опустить.
Клаус же никогда особо внимательным не был. Правильнее даже так - он всегда был распиздяем.
- Опять приход словил? Я говорил - в этот дом свою дурь не таскай.
- Ди-е-го, - Клаус вяло машет руками в воздухе, картинно сокрушаясь, - это все по рецепту. Я болен, тяжело болен, брат...
О Маме Диего даже мыслей старается избегать, трусливо прячась за работой, неудачами и рискованными вылазками. За отношениями. Да за чем угодно, на самом деле. Он знает, что если не обращать внимания на этот мерзкий голос в голове, - на чей-то отвратительно низкий, хриплый голос, - то все будет нормально. Как если не трогать сломанную руку и дышать через раз, то вполне можно представить, что с рукой у тебя все в порядке.
У него много дел, много проблем и очень мало свободного времени. Последние лет пять он спит урывками, по три-четыре часа.
Зато он спасает жизни. Каждая ночь - шанс стать для кого-то героем. Шанс доказать себе, что жизнь не проходит мимо, что у нее есть смысл.
<i>Потому что для нее стать героем у тебя не получилось.</i>
- Конечно ты был ее любимчиком. Или идиотом, раз этого не замечал, - Клаус молчит пару секунд, вперясь глазами в пустой угол. - А мне кажется, это отличная тема для разговора, так что сам заткнись.
- Что?
- Что?
Несколько секунд Диего размышляет, кинуть ли в Клауса нож. Если он проткнет ему ладонь или хотя бы срежет кончик уха, тот наверняка заткнется. Но у Клауса несчастный взгляд и печально задранные брови. Каким братом он будет, если заставит Клауса орать еще и от физической боли?
<i>И это не правда. </i>
Диего привык хвататься за любое оправдание. Поэтому он проворачивает тонкое лезвие в ладони, останавливает его между средним и указательным пальцем и тычет им в Клауса. И хмурится, старательно пряча ползущее вверх по глотке любопытство и лихорадочную радость, от которой хочется срочно подняться и начать метаться по комнате.
- <i>Ты</i> просто выдумал еще одну причину, чтобы пожалеть себя. Теперь тебя еще и Мама недолюбила?
Клаус приподнимает верхнюю губу в ответ, обнажая зубы в оскале. Диего не нравится это выражение лица. Если он не ошибается, Клаус как-то так кривит свою рожу, когда хочет кого-нибудь достать.
- Дело не в этом, Диего, дружище, - руки Клауса наконец опускаются ему на грудь. Он смотрит на Диего краем глаза, как будто бы не заинтересованно. - Маму запрограммировали так, чтобы никто из нас не... Как бы это сказать... Чтобы нам всем хватило ее внимания.
Он не успевает даже задуматься. Движение запястьем, и нож вонзается в спинку кушетки как раз над головой Клауса.
- Блять!
- У меня нет времени на твой бред, Клаус.
- Я и забыл, какой ты чувствительный в некоторых вопросах, братец, - Клаус хихикает и пожимает плечами. Во всяком случае это выглядит как попытка пожать плечами лежа. - Ну, ну. Не психуй. Я тоже <i>люблю</i> Маму. Но ее правда запрограммировали...
У Диего просто нет второго ножа под рукой. Только это спасает Клауса от пластической операции на носу.
- С меня хватит, - он встает рывком. Этот разговор нужно было прервать еще в начале. Ему помешало только это тупое чувство. Дебильная, ниоткуда взявшаяся уверенность, что ему нужно услышать, что об этом думает Клаус.<i> Нужда услышать это от кого-то еще. </i>
Уже у дверей его нагоняет ленивый голос Клауса. И Диего врезается в невидимую стену, потеряв возможность выйти до тех пор, пока Клаус не договорит.
- Она чаще всего готовила <i>твое</i> любимое печенье. С шоколадной крошкой, приторное до тошноты. Мне больше нравились апельсиновые кексы. Бэну - фруктовое желе. Эллисон - пирожные с заварным кремом. Лютеру, кстати, тоже. Но эй, ничего удивительного, да?
Диего помнит это печенье. Запах и вкус. И то, как он сидел на высоком стуле на кухне и просто смотрел, как Мама готовит их для него.
<i>Для них. </i>
Ни одного лишнего движения. Она всегда напевала что-нибудь и, когда их взгляды встречались, улыбалась ему самой доброй, самой искренней улыбкой, которую он только видел в своей жизни. А еще она каждый раз хитро прищуривалась, прежде чем сказать: "<i>Это будет нашим секретом, Диего, милый</i>" - и добавить вдвое больше шоколада, чем указано в рецепте.
Никто не программировал ее на это. Уж точно не их отец.
- А еще Мама всегда, <i>всегда</i>, находила причины, чтобы похвалить тебя. "Ох, Диего, ты такой молодец - попал почти три раза из десяти!", "Милый, я знала, что у тебя получится не выколоть себе оба глаза сегодня", "Диего, дорогой, ты заслужил награду за то, что дышишь так замечательно!". И так целый день. Диего то, Диего это. Даже Лютер это заметил!
Клаус тянет все это тонким, девичьим голосом, давясь собственным смехом.
Хорошо, что он настолько занят собой, что не замечает красные пятна на шее и щеках Диего. Даже такое неумелое передразнивание заставляет колени подогнуться так, что приходится опереться на косяк одной рукой. У него мозг наверное работает неправильно, потому что он слышит голос Мамы вместо кривляний.
<i>Он ни ради чего в жизни так не старался, как ради ее улыбки. Он мог быть Номером Два для кого угодно, но для Мамы... Для Мамы он хотел быть лучшим. </i>
Если бы Диего попытался вспомнить, зачем он жил тогда, то непременно бы сначала подумал о геройствах, преодолении и поиске себя. Это был готовый, правильный ответ. Потому что на все есть правильный ответ. Который от тебя ждет отец, общество, ты сам.
А есть ответ правдивый. И вот его Диего давно затолкал в самый темный угол и забыл. Ему пришлось бы приложить много сил, чтобы выкопать его, и несоизмеримо больше для того, чтобы хотя бы попытаться озвучить.
- И ваши эти... прикосновения. Серьезно, Диего, она же не могла пройти мимо тебя, не погладив по голове. На месте папы я б начал волноваться. Но наш папочка был отмороженным социопатом, так что...
Тошнота подкатывает к самому горлу, и на языке почему-то привкус чего-то мерзкого и сладкого одновременно. Диего старается дышать через нос, медленно выдыхая и слишком глубоко вдыхая.
Ничего плохого в этом нет. Так? Конечно, каждый из них хотел ласки и тепла. Лютер и Эллисон решили эту проблему по-своему. Клаус уже тогда научился находить все это на стороне. Пятый и Бэн были слишком заняты впихиванием в себя книжек.
Так что то, чего хотел Диего, не было чем-то плохим. Просто еще один невесомый поцелуй в щеку. Ее ладонь в волосах. Объятье. У них не было никого, кроме Мамы. <i>И ему никто, кроме нее, и не нужен был. </i>
Диего уж точно не пользовался ее добротой и наивностью.
Он хватается за эту мысль, чтобы тошнота отступила.
- Так что да, Шерлок Клаус раскрыл еще одно дело. Дело о мамином любимчике, - кажется, Клаус говорит сам с собой, не обращая внимания на Диего и снова пялясь в тот же угол. А может, ему просто стало хуже. Или лучше, тут уж как посмотреть.
Ему страшно. Диего пугают глупые байки его брата-наркомана так, как не пугали пулевые ранения. И это так <i>глупо</i>. Но Диего никогда не был самым умным из их семерки.
Диего ищет в себе слова, которые можно швырнуть в брата перед уходом. Ищет внимательно, лихорадочно. Но почему-то в голове звенит только "<i>Спасибо</i>", а этого он точно не собирается говорить.