Грейс хорошо знала всех своих детей. Их привычки, характер, выражение лиц, которое у них появлялось, если они в чем-то виноваты. Поэтому ей не трудно было понять причину, по которой они решались на какие-то поступки.  

Теперь, когда Пого починил ее, - она все-таки предпочитала думать, что он ее вылечил, - Грейс могла восстановить все, что произошло после смерти сэра Реджинальда. И, обрабатывая эту информацию, ее модуль эмоций чуть не посыпался. Метафорически выражаясь.

Грейс иногда любила использовать метафоры, просто потому, что могла. Никакой ценности, кроме эстетической, в этом не было. Но она точно знала, что ей это нравится.

А вот что ей не нравилось, так это вмешательство в ее код. То, что сделал сэр Реджинальд перед смертью. На самом деле, она не думала, что ее будет так легко испортить. Самоуверенность сыграла против нее. Хотя откуда ей было знать, что угроза может прийти со стороны ее создателя?

Эллисон обязательно сказала бы на это, что мужчины только и делают, что портят жизни женщин вокруг.  

От этой мысли запустился один из алгоритмов, и Грейс улыбнулась.  

Так вот, ее неприятно удивило то, что мистеру Харгривзу удалось обойти все ее защиты, отключить основные процессы, порвать цепочку самых нужных команд и оставить... уязвимой? Она не могла подобрать слово, которое наиболее точно отображало ту эмуляцию ощущений, что она испытывала по этому поводу.

Грейс теперь трудилась над тем, чтобы это не повторилось снова. Ни при каких обстоятельствах. Усложняла алгоритмы, шифровала данные - словом, делала то, что и должна сделать для своей защиты любая уважающая себя женщина.  

Для этого ей пришлось многое проанализировать заново, и, к своему сожалению, она не могла не заметить, как мало стала значить для своих любимых детей.  

Лютер и Эллисон согласились отключить ее, предполагая, что она могла как-то навредить их отцу. Глупость. Грейс не способна на такое - это была надростройка над всем, что она знала и умела. Но все же ее запутавшиеся дети решили ее судьбу, не потратив на раздумья и пары дней.  

Тогда она не могла, в силу поломки, отреагировать правильно. И сейчас донимающее чувство досады иногда появлялось среди череды повседневных мыслей и задач.  

Не обида или злость, конечно. Ее дети не заслужили этих чувств. Даже если они обвиняли ее в убийстве.  

Но, одновременно с этим, она не могла игнорировать сразу несколько процессов, запускающихся, когда она думала о своем самом любимом сыне, вставшем на ее защиту.

Самый трудный из них. Не потому, что был, - и остается, - самым вспыльчивым, а потому, что именно из-за него ей пришлось потрудиться над собой.  

Он быстро исчерпал ее основные реакции и, видя недовольство в его мимике, она каждый день старательно добавляла все новые строчки кода. Улучшая себя для него. Росла вместе с ним. Хорошо, что мистер Харгривз предусмотрел самообучение, и у нее было множество ресурсов, которые можно было задействовать.

Теперь Грейс помнит, что Диего заметил непорядок с ней еще до похорон. Помнит, как потом он вежливо попросил ее показать свои вещи и, найдя там монокль, так же тихо, но настойчиво, попросил забыть о нем и не говорить Лютеру ни слова.  

В том состоянии, в котором она была тогда, она не смогла ответить что-то связное. Кажется, она предложила ему перекусить. Но Диего взял ее за плечи, заставив взглянуть ему в глаза, и повторил просьбу еще раз. Даже будучи лишенной семидесяти процентов своей мощности, - у людей это, кажется, называется легкой степенью умственной отсталости, - Грейс догадалась кивнуть. Слишком тревожное у него было выражение лица. Она не хотела, чтобы он смотрел на нее так.  

И конечно, они с Лютером подрались на похоронах. Ее не удивило это воспоминание, оно скорее было предсказуемо. Мальчики просто не умели находить общий язык. Их отец постарался, чтобы яростное соперничество с Номером Один дало корни глубоко внутрь самолюбия Номера Два.  

Сейчас, глядя на эти воспоминания, Грейс думает, что Диего был не прав. Не в том, что мистер Харгривз был плохим отцом - она никогда не смогла бы соврать на эту тему. Не захотела бы врать. Нет, ему не стоило ссориться с Лютером. Они так похожи, эти бедные дети. Изломанные, одинокие. Так зачем враждовать между собой?  

А затем случилось то, к чему не был готов никто из них. И то, что мистер Харгривз просчитал буквально до последнего шага. Он подстроил все так, чтобы они трудились над загадкой его смерти. И одним из этапов этого плана, - плана держать их вместе, - было отключение Грейс.  

Он сразу внес ее смерть в список того, чем подтолкнет детей к действиям. Об этом Грейс думала отстраненно, холодно. Она научилась не оценивать решения мистера Харгривза с точки зрения модуля эмоций. Потому что это никогда не заканчивалось хорошо.  

Мистер Харгривз знал своих детей так же же хорошо, как Грейс. И знал, что один из них точно выступит против ее смерти. А это породит конфликт, благодаря которому их можно будет держать вместе еще немного дольше.  

Только мистер Харгривз не смог предсказать появление Пятого. И хаос, начавшийся сразу после этого.  

Все-таки он не был настолько гениальным.  

Скорее всего, он рассчитывал на то, что Диего откажется покидать особняк в страхе, что Лютер решит отключить её. Но в конечном итоге Лютер всегда был их лидером, и сколько бы Диего ни спорил с ним, глубоко внутри он тоже это знал. Это тоже было вбито у него в подкорку. Не давало ему покоя, заставляло прыгать выше головы, ломать кости и скрипеть зубами.  

Грейс знала об этом и жалела, что не могла дать своему любимому сыну то, чего он хотел. Понимания, что он важен сам по себе. Что он такой же лидер как и Лютер, только для других ситуаций. Более рисковых, более быстрых. Лютер куда лучше в долгосрочном планировании, считал их отец. И тыкал Диего в это, называя неудачей. А дело было лишь в том, что Диего ставили в заведомо невыгодное положение и не старались развить сильные стороны характера. Для мистера Харгривза его храбрость и склонность к интуитивным решениям значили только непокорность и заносчивость. С которыми он и боролся.  

Грейс знала, что Диего ничуть не хуже Лютера. Это можно назвать сбоем программы, но она была уверена, что во многом он был даже лучше. Хотя бы потому, что Диего смог уйти. Кажется, этот дом, как бы она ни старалась, только ломал детей. И Диего, милый, чувствительный мальчик - он не смог бы дальше жить здесь.  

Наверное, - от этой мысли всегда запускается симуляция эмоции, которую она часто видела на лице Бэна. От этого цепочкой блокируются процессы обслуживания дома, и ей кажется, что она каждый раз немного ломается от этого, - она не справилась со своей ролью. Может, слишком увлекшись своей бесконечной игрой с Диего.  

Она замечала его отсутствующий взгляд и тратила всю ночь для того, чтобы дополнить свои реакции. Он смотрел на нее с восхищением, и она снова переписывала код, чтобы выяснить и закрепить причину такого взгляда. Приблизиться к тому, что стало бы для него счастьем.  

И Грейс не заметила, как приоритеты сместились. Новый код задевал тот, что создал мистер Харгривз, видоизменяя его, вытесняя и попросту стирая. Спустя десять лет рядом с детьми она уже не могла сказать точно, что работает без сбоев. С точки зрения создателя, конечно.

Она, в свою очередь, была довольна тем, кем стала.  

Клаус научил ее быть чуть непредсказуемее. Следя за ним, она добавила себе модуль, который отвечал за периодические нарушения обычных протоколов. В безопасном смысле.  

У Эллисон Грейс научилась честолюбию. До того, как она прописала себе эту подпрограмму, она старалась сделать все хорошо только потому, что не знала, что можно делать по-другому. Но благодаря Эллисон теперь Грейс испытывала гордость за идеальные блинчики или за особенно удачную фразу.  

Лютер помог ей надстроить над основными программами понятия самоотверженной преданности. После этого изменения в коде она совсем иначе стала смотреть на свои обязанности.

Милый Бэн помог разобраться с тем, как выражать тихую внимательность. Именно благодаря общению с ним она, наконец, научилась выключать приветливую улыбку, не останавливая протокол, отвечающий за эмоциональную поддержку.  

Умение настоять на своем Грейс переняла у Номера Пять. Оказалось, для здоровой коммуникации не обязательно всегда быть мягкой.  

Ваня же косвенно поучаствовала в создании модуля, отвечающего за отслеживание даже хорошо скрытой боли.  

Грейс училась всему этому, переписывая себя и возвращаясь к Диего с улыбкой, которая чуть отличалась от вчерашней. Ей всего лишь хотелось сделать его счастливым, правда.

Поэтому когда она увидела в одном из старых фильмов, что для выражения любви используются поцелуи, то с удовольствием начала дарить их ему. Это определенно сработало. Иногда он сам прикасался к ее щеке быстрым, невесомым поцелуем, а затем краснел от шеи до ушей, и Грейс находила это милым.  

Из этих же фильмов, - и внимательно следя за Лютером и Эллисон, - она научилась держаться за руки. Позже она много раз переписывала этот модуль, дополняя его. Диего нравилось, когда она дотрагивалась до его лица. И когда брала за руку. Ему нравились ее объятия. И он явно гордился собой, когда она позволяла ему вести ее под руку. Ей доставляло удовольствие радовать его, поэтому она не видела ничего страшного в том, что меняла себя все больше и больше.  

Мистер Харгривз не разделял ее энтузиазма. Когда Диего ушел, Реджинальд только бросил в ее сторону, что это и ее вина тоже. Изъян в программе. Она избаловала мальчика, позволив его натуре взять верх.  

Она тогда только виновато улыбнулась и попросила прощения. И это был тот случай, когда ей пришлось заглушить алгоритм, отвечающий за соответствие ее слов фактам. Потому что виноватой она себя не чувствовала.

Но, возвращаясь к размышлениям, скорее всего в свой план мистер Харгривз включил ее именно тогда. Теперь Грейс была уверена в этом.  

Он знал, что не Лютер убьет ее. Слишком правильный, он не смог бы пройти мимо Диего. Конечно, Эллисон тоже не способна на такой поступок. Как и Клаус. Бедный мальчик иногда не отличал реальность от своих наркотических приходов, и уж точно никогда не был настолько жесток.  

Это был последний подарок для Диего. Последний урок, который ему хотел преподать их отец.  

У Грейс не было оправданий для этого человека.  

<i>Она замирает и смотрит на свою левую руку с неаккуратными швами, стягивающими кожу.</i>  

Мистер Харгривз знал, что убить ее придется Диего. Тому, из-за которого она стала такой. Самому ранимому и любящему из всех.

И именно поэтому Диего и сделал это.  

У нее нет никаких претензий к нему. Никаких обид. Только бесконечное сожаление, что ему пришлось пройти через такое.  

<i>Грейс замечает, как модуль эмоций заставляет ее нахмуриться. </i>

Ей хотелось бы успокоить его. Показать, что она все знает и все еще любит его. За то, что он вступился за нее. За то, что до сих пор берет ее за руку и верит в то, что весь ее код, все алгоритмы и модули - это что-то настоящее. Живое.  

Ведь она точно знает, что Диего решился на это по одной простой причине. Не потому, что боялся, что Лютер может убить ее более жестоким способом. Не потому, что боялся не иметь возможности попрощаться с ней. Не потому, что посчитал ее поломанной и ненужной. И уж точно не потому, что поверил, что она правда убила их отца.  

Все куда проще.

Диего просто не простил бы ни одного из своих братьев и сестер, если бы кто-то из них сделал это. С его разрешения или нет, это неважно. Грейс знала своего мальчика лучше других, и... Ох, он не смог бы жить с этим. С ненавистью к кому-то из них. С той горячей, черной злостью, с которой он обычно смотрел на отца.  

И, конечно, он понял, что она неисправна. И, конечно, он понял, что Лютер все равно добьется своего, когда тоже это заметит. Но Диего сделал это только из любви к ней. И к своей семье.  

Себя он прощать и не собирался.  

<i>И это разбивало ее несуществующее сердце. </i>