– О, мастер Брюс, Вы вернулись! – Альфред Пенниуорт встретил своего господина на пороге дома, помог снять ему пальто. Послеобеденное время сегодняшнего дня, третьего со дня суда над Викторией Кейн, выдалось тёплым. Мягкие солнечные лучи тянулись в окна и золотили облицованные деревянными панелями стены прихожей родового поместья Уэйнов. – Как прошла встреча с Гордоном?

– Он продолжает расследовать исчезновение Регины и Брендона Айрис, – ответил Брюс, поправив горло своего чёрного свитера.

– Вы рассказали ему о том, чем поделилась с нами мисс Кейн, когда приходила в первый раз?

– Рассказал. Но толку от моих слов мало. Эти сведения никак не смягчат её приговор. Слишком поздно.

Когда Брюса Уэйна коснулись печальные новости о том, что Виктория Кейн чистосердечно созналась в убийстве Нэйтона Айриса, он почувствовал себя покрывателем этого преступления. Ведь где-то глубоко в душе Брюс догадывался, что это была она, но отгонял от себя эту мысль, отгонял даже попытки убедить себя в обратном. Сердце Брюса грызла совесть, кричащая из каждого уголка его разума: «Ты мог это предотвратить. Ты мог. Но ты не стал. Ты, как всегда, ничего не смог». Сегодня на дружеской встрече за обедом с детективом Джеймсом Гордоном Брюс узнал, что был не одинок в этих чувствах. Брюс считал для себя необходимым понять, что же привело Викторию к такому исходу, почему она не избрала другую дорогу, и были ли вообще на её пути развилки или же это был путь в одном единственном направлении.

Воздух в кабинете мистера Уэйна снова застоялся. Этот парень постоянно забывал открывать окна в эти шокирующие своим необычным теплом дни, подумал Альфред, разгоняя шторы в стороны и открывая дверь балкона. Пройдя мимо комода, на котором стояла большая рамка с фотографией Томаса и Марты Уэйн, Брюс достал из нижнего ящика своего стола тонкую папку, похожую на те самые папки, в которых полицейские складируют материалы уголовного дела. С первой страницы на него посмотрела небольшая, прикреплённая к листу скрепкой фотография Виктории Кейн.

– Джим рассказал мне о том, что сумел выяснить о Виктории, – сказал Брюс, начав что-то записывать в папку.

– Бедная девочка лишилась рассудка из-за ежедневных избиений мужа-тирана, нервишки сдали, и она избавилась от своего мучителя. Что тут ещё добавить, – поделился мнением Альфред. Он уселся на подлокотник дивана напротив стола Уэйна, наблюдая, как тот торопливо водит ручкой по бумаге.

– Оказывается, всё началось с того, что родители без её согласия выдали Викторию замуж за Айриса. Никто из них тогда не знал, каким он окажется чудовищем, потому что для всех Айрис был образцовым общественным деятелем, – задумчиво сказал Брюс, и лоб его начал медленно морщиться под тенью хмурости. – Но жестокость Айриса послужила лишь первоэлементом. Он засыпал реагенты в пробирку рассудка Виктории. Катализатором реакции послужил пациент, которого она лечила в Аркхеме. Альфред, она лечила Джерома Валеску.

– Чёрт меня подери!

– Джером отравил её рассудок. Но не только его. Её сердце он тоже бросил на растерзание безумию. Если бы я только был внимательнее к её проблемам...

– Стоп, Брюс. Стоп, – немедленно перебил его Альфред, встал и подошёл ближе к столу, чтобы в случае необходимости (а необходимостью уже веяло от самоистязающего тона его мальчика) схватить Брюса за плечи и хорошенько вразумительно встряхнуть. – Ты никаким образом не виноват в том, что случилось с мисс Кейн. Всё это не твоя ответственность, сынок. Мисс Кейн не твоя ответственность.

– Таких, как Виктория, людей, чьи судьбы искалечены теми или иными жестокими обстоятельствами, в городе сотни. Каждый из них может оказаться на её месте. Я не хочу, чтобы хорошие люди, такие, как Виктория Кейн, сходили с ума, страдали, теряли рассудок, становились преступниками. Я не хочу, чтобы Готэм делал с моими друзьями такое. И я не позволю этому повторяться, – решительно заявил парень, которому спустя годы уготовано облачиться в доспехи тёмного рыцаря Готэма и посвятить всю свою жизнь борьбе со злом, с такими его воплощениями, как Нэйтон Айрис, как Джером Валеска... как Виктория Кейн.

Вздох вырвался из Альфреда. Он знал, что Брюса ему не переубедить, но и позволить ему взваливать на свои плечи этот тяжкий груз в одиночку тоже не позволит. Желая разрядить обстановку и поспособствовать улучшению настроения мистера Уэйна, Альфред предложил поставить музыку. Он открыл крышку патефона, достал пластинку и установил её в устройство. И, пока комнатой овладевали успокаивающие переливы мягкого женского голоса, Альфред удалился за чаем, однако боясь даже на секунду оставлять Брюса одного с этими гнусными мыслями.

Брюс откинулся на спинку мягкого кожаного кресла, закрыл глаза, устало потёр сморщенную переносицу. Мелодия, спрыгивающая из-под иглы патефона, казалась ему отдалённо знакомой. Точно, он знал её, но никогда не слышал в записи. Брюс вспомнил, ему напевала её Виктория Кейн однажды за их совместным обедом. Кажется, тогда она рассказывала, как ей пришлось петь эту песню на музыкальном вечере в Аркхеме перед толпой заключённых, которые зачарованно слушали её и танцевали. Брюс тогда с трудом мог представить себе подобную картину. Но сейчас почему-то она слишком ярко и чётко нарисовалась в его воображении, словно он сам был там в тот вечер, словно он видел всё собственными глазами. И это зрелище, подумал Брюс, выглядело ужасающе красиво.

* * *

Это история о девушке, которая кружилась в пылинках медленного танца по грязной тёмной камере лечебницы для душевно больных преступников в паре со своим самым прекрасным ночным кошмаром. Длинная шпилька с заострённым, точно игла, концом выпала из её левой руки, с предательским звяком стукнулась о пол. Услышав этот звук, Джером хищно улыбнулся и прислонился шершавыми горячими губами ко лбу своей партнёрши. Быть может, когда-нибудь Виктория всё-таки воспользуется этой шпилькой, быть может, однажды она вонзит её глубоко в горло Джерому, и тогда её маленькая обида наконец-то успокоится. Это случится когда-нибудь, когда её любовь к нему перестанет полыхать безумным пламенем и наконец-то выжжет её всю, оставив лишь горы чернеющего пепла. Если, конечно, к тому моменту она сама не падёт от рук своей любви, широко улыбающейся безумной улыбкой.

Когда-нибудь всему этому суждено случиться, но не сегодня. Не сегодня.

Конец