Вменяемость... Странное слово с размытыми границами понимания. Одни думают, что вменяемость это показатель здравомыслия, другие – что это антоним слову «безумие». Третьи же полагают, что вменяемость начинается там, где заканчивается гениальность и неординарность, что вменяемость становится нулевым километром заурядности, в ней нет ничего постыдного, но и нет ничего ценного. Одно из этих определений близко к истине. Однако истины не существует, как не существует и вменяемости. Есть лишь... маски. Маска доброй, терпеливой женщины, маска весёлого и жизнерадостного мужчины, маска вежливого продавца, маска любящей жены, маска политика, обеспокоенного общественными проблемами. Вменяемость лишь в этих масках. В остальном же все люди от природы безумцы, каждый в своей собственной прекрасной мере.

Особенно здесь, в Готэме.

19 апреля. 15:03. Департамент полиции Готэм-Сити. Здесь сегодня Виктория Кейн окончательно отринет все свои маски.

Она сидела, прикованная наручниками к столу, в той самой допросной, в которой несколько дней назад наблюдала схваченного Виктора Зсасза, и дрожала, как осиновый лист. Там, за зеркалом, полагала Вик, сейчас на неё смотрит либо Гордон, либо Буллок, а может, оба сразу, и кто-то из них с минуты на минуту войдёт в двери за её спиной и начнёт пытать её своими занудными расспросами, пытаясь доказать ей, что лучший выход – признаться в содеянном. Но ей не в чем было признаваться, и, ещё до того как с её губ начали срываться испуганные возгласы, Вик начала показывать это всем своим видом. Она пыталась дать понять Гордону, что он схватил вовсе не убийцу, а бедную несчастную девушку, испугавшуюся неожиданно вломившихся в её дом под завязку экипированных копов; испугавшуюся того, что Роберт Крэстон мог оклеветать её, а Джим – поверить ему. Так она объяснила своё бегство через гараж.

Альберта полицейские тоже задержали для дачи показаний. Он был где-то в участке, но Виктория, не знала, где именно, не знала, что он может рассказать. Может, Гордон уже выудил из него правду, и теперь любая её попытка извернуться лишь добавит ей неприятностей. В любом случае, она сидела, склонившись над столом, и роняла слёзы в тканевый платок, как самое невинное раненное дитя, обвинённое в чудовищных злодеяниях. Что бы там Гордон ей не предъявил, думала Вик, в чём бы ни обвинил её и чем бы ни попытался ткнуть в лицо, она будет продолжать играть роль маленькой жертвы, чтобы завтра снова стать Королевой.

Дверь за спиной хлопнула. Вик подпрыгнула на стуле и обернулась, громко шмыгнув носом. Её лицо блестело от слёз в зеленовато-белом свете.

– Детектив Гордон, Джим, это какая-то ошибка, пожалуйста, выслушайте меня, – принялась тараторить Виктория, захлёбываясь желанием доказать свою невиновность. – Наверняка Вы допросили Крэстона, и он вновь сказал Вам, что якобы это я убила Нэйтона, но Вы не можете...

– Крэстон мёртв, – без капли стыда перебил Джим, опустившись на стул напротив Виктории и хлопнув папкой с документами по столу. Это было дело об убийстве Нэйтона Айриса, которое он расследует уже месяц, и которое сегодня пополнилось важными вещественными доказательствами. – Убит в Аркхеме Джеромом Валеской. По Вашей просьбе.

– Что? – с искренним ужасом удивилась оскорблённая Виктория. – По моей просьбе? Что Вы такое говорите? Да зачем мне было это делать?

– Потому что это Вы убили Нэйтона Айриса, – отчеканил Джим. Теперь для него это была не догадка, не подозрение, не теория – теперь это был правдивый факт. – И потому что Крэстон, как его самый близкий друг, мог рассказать нечто, что вывело бы меня на Вашу виновность. Но Вы кое-что не учли, мисс Кейн: есть и другие люди, которые помогли мне привлечь Вас к ответственности куда больше, чем это мог сделать Роберт Крэстон.

– Как Вы можете такое говорить! Я никогда и никого не убила бы! – закричала Виктория сквозь прыснувшие из глаз слёзы. – Я доктор, я помогаю людям, а не убиваю их. Я – Виктория Кейн! Я вхожа в элиту этого города! Я...

Очередное «я» резко оборвалось, и Виктория почувствовала, как слова застряли у неё в глотке, когда перед ней на столе оказался выуженный Джимом из кармана пиджака стик её помады. По спине девушки промчался холод. Грудь словно пробили выстрелом из дробовика, и теперь там была сквозная дыра таких размеров, что от груди ничего и не осталось, лишь склизкие чёрные ошмётки, свисающие под ноги. Всё было уничтожено. Всё – одной лишь этой маленькой дамской вещицей, которая не должна была оказаться здесь.

«Есть и другие люди, которые помогли мне привлечь Вас к ответственности»... Когда Гордон произнёс это, Вик за секунду успела прогнать в своей голове множество имён: Альберт, Стрейндж, Тетч, Крейн, Сильвия, Селина, Брюс, Пингвин. Но только не то самое имя, что всегда мёдом лежало на её губах. Это просто не мог быть он. Но, оказалось, пока Виктория думала, как будет спасать Джерома, он в это время сооружал удавку на её шее.

Вот, значит, как? Вот, значит...

Вик опустила голову над столом между заключёнными в наручники руками, и вместе с тяжёлыми вздохами, маскирующими невыносимое желание закричать и разрыдаться от лавиной обрушившейся боли, из Виктории посыпались смешки. Лицо Гордона полнилось жалостью.

– Неужели Вы поверили словам пациента психбольницы? – она подняла глаза. Джим ужаснулся, потому что больше не видел в этих глазах страха, лишь тонны искрящейся фейерверками боли. Казалось, в следующую секунду, когда он скажет ей про диктофонную запись, Виктория сдастся, и сделает это с облегчением.

– У Валески есть запись вашего разговора, где Вы просите его избавиться от Крэстона.

– Как же Вы не понимаете, он подставил меня! – контролировать слёзы, говоря о Джероме, она больше не могла. Мысли о том, что он и вправду нанёс ей этот подлый удар в спину, разрывали её на миллион маленьких кусочков, которые вот-вот развеются по ветру. Всё внутри сгорало, словно сухие осенние листья. Как те, что шуршали под её ногами во дворе лечебницы, в тот самый ноябрьский день. – Вы не знаете, какова его власть в Аркхеме, не знаете, что он держит в узде не только большую часть заключённых, но и полдюжины охраны. Ему ничего не стоило сфабриковать эту запись. Он и его дружки ещё и не такие дела проворачивали, когда я работала в Аркхеме. Ничего эта Ваша запись не стоит, ясно! Я любила Нэйтона, я не убивала его!

– Хватит этого спектакля, Виктория! – комнату сотряс раздосадованный хлопок по столу. Джиму осточертели её наигранные слёзы. – Я узнал достаточно, чтобы по кусочкам составить всю картину преступления. Любые Ваши доказательства обратного будут неприкрытой ложью. Вы спали со своим пациентом, а мужа никогда не любили, потому что родители выдали Вас за него замуж насильно.

– Неправда, неправда, неправда, неправда! – завопила Виктория, замотав головой и больно зажмурив глаза. От слёз они, казалось, вот-вот со скрипом выскользнут из глазниц. – Вы что, не знаете, как бывает? Стерпелось, слюбилось. Мы стали прекрасной парой, мы полюбили друг друга, несмотря на то, что брак был по расчёту.

– Тогда зачем нужно было обращаться в полицию и обвинять своего «любимого» мужа в рукоприкладстве?

Ну же, девочка, смелее! Придумай очередную сказку. Заставь этого олуха поверить, что ты не просто Птичка, а невинный ангел. Давай, завтра нас ждёт ещё много дел!

– Я... – Вик убавила пыл. Воспалившаяся обида чуть было не превратила её самообладание в тлеющие угольки. Она вовремя вспомнила, где находится и при каких обстоятельствах. – Наша семейная жизнь была не идеальной. Иногда мы ссорились, несерьёзно. Но порой я бывала слишком эмоциональной, знаете, и, чуть что, сразу бежала в полицию. Серьёзных поводов не было. Я просто так успокаивалась.

Но Джим не верил более ни единому её слову, ни единой слезинке, что торопливо скатывались по щекам. Фактов и улик у него были вагон и маленькая тележка, поэтому ему осталось лишь вывалить это всё на Викторию, хорошенько придавить и вытянуть из неё признания.

– Вы ведь нашли нож, принадлежавший Виктору Зсасзу, – напомнила Виктория, вжавшись в спинку стула, словно пытаясь сбежать от мерзкого давления этого грубого мужчины. – Так почему здесь сижу я, а не он?! Он, чёрт возьми, профессиональный наёмник, а не я. Ему ничего не стоило убить человека.

– В том-то и дело, что Виктор Зсасз – профи. Потому он и оказался вне подозрений. Способ, которым был убит Айрис, совершенно не похож на стиль Виктора, уж поверьте моему опыту. Те многочисленные ножевые ранения явно были нанесены в неконтролируемом приступе гнева. Вам это чувство знакомо?

– На что Вы намекаете? У меня нет проблем с агрессией.

– А вот медицинское заключение профессора Стрейнджа, Вашего бывшего начальника, говорит об обратном, – Джим достал из папки документ и положил его перед задержанной. – Он вскрыл Вашу голову, как коробку, посмотрел, что внутри, и пришёл к выводу, что Вы страдаете целым букетом психических расстройств. Потом он всё это записал и поставил свою подпись.

Виктория уже просто не могла понять, что происходит. В голове всё стучало слишком громко, а перед глазами всё расплывалось, не позволяя ей сфокусироваться на тексте этой чёртовой бумаги. В этот миг она вдруг вспомнила ночной коридор Аркхема, двери лифта, свой кабинет, бьющий в нос запах транквилизатора и невинный вид профессора Стрейнджа, утверждающего, что он не причастен к её плохому самочувствию, что желает Виктории лишь добра и хочет помочь.

– Так вот... что он тогда со мной сделал, – остолбеневши, произнесла она. Чувства никогда не обманывали Викторию. Стрейндж всегда был ей врагом. Теперь каждого из них она знала в лицо. Теперь каждому из них придётся платить по счетам. – Этот сукин сын... Из-за его хирургического вмешательства я и стала чувствовать себя хуже. Именно из-за этой ёбанной несогласованной трепанации моё ментальное здоровье и ухудшилось, как же Вы не понимаете!

– Значит, Вы признаёте, что больны? – всё поддевал Джеймс.

А что, если неугомонному детективу-приставале начать платить прямо сейчас? Ах, как здорово было бы придушить его на этом столе, наблюдать, как его выкатившиеся голубые глаза стекленеют, как жизнь выходит из него вместе с задыхающимися хрипами, чувствовать, как его руки слабнут, и он больше не может сопротивляться, становится вялым, беспомощным, жалким. «Ах, Джеймс Гордон, как же сладка, должно быть, на вкус твоя заносчивость, если выгрызть её из тебя зубами»...

Виктория нервно смочила пересохшее горло слюной и посмотрела сквозь стену. Ещё немного, и в глазах начнёт темнеть. Как же она устала.

– Нам известно, – продолжал валить фактами детектив, – что в то утро, когда убили Айриса, Вы и Альберт Блумфайлд собирались уезжать из города.

– Мне нужно домой... – вполголоса произнесла Виктория, мечась глазами по голой серой стене, словно пытаясь зацепиться за что-то или отыскать в ней ответы на вопросы, которые задаёт ей этот дотошный мужчина.

– Но Вы вдруг передумали и остались. Почему?

– У меня там Джей...

– Куда Вы отъезжали из аэропорта?

– Мне нужно к моему Джею, отпустите меня домой.

– Вы приехали домой к Айрису. И Вы убили его, – с нотками отвращения обрушился обвинениями Гордон. В его взгляде больше не было места жалости. Только острое осуждение и раздражение. – Хладнокровно зарезали собственного мужа. Вы – убийца. И Ваше место за решёткой.

Пять секунд мокрое лицо Виктории дрожало каждой мышцей под тяжестью горечи. Пять секунд она впивалась в Гордона глазами, в которых за зеркалом слёз билось отчаяние. Последние пять секунд жизни маленькой испуганной, опороченной нападками девушки превратили её в прихлопнутую муху, которая, недобитая, ползёт по поверхности, цепляется за жизнь, сама не зная, зачем. А ведь правда, зачем? Разве теперь, когда её мир полностью разрушен человеком, которого она вознесла в свои персональные божества, есть смысл бороться дальше? Вокруг неё – кольцо острых копий, направленных к центру. Внутри – пепелище из выжженных чувств и стремлений. Под ногами – чёрная трясина. А над головой – полотно разбитого зеркала, в сотнях осколков которого она могла разглядеть все свои страхи, превратившую её в ту, кем она даже не мечтала быть.

Лишь пять секунд. А затем лицо арестованной поменялось, как по щелчку пальцев, и Гордон наконец-то познакомился с настоящей Викторией Кейн.

– Браво, Джим, – сказала Виктория потяжелевшим бархатным голосом и улыбнулась. Затем она отплодировала ему тремя медленными хлопками. – Меня не обманывали насчёт тебя. Герой сдержал своё обещание, да?

Бледный оттенок беспомощности блестящего от слёз лица сменила лёгкая смесь безразличия и надменности. Красные вспухшие глаза чуть сузились, заискрились смешинками. Больше Виктория не была той испуганной выскочившей из дверей гаража девушкой, которую Джим заковал в наручники. Вмиг она будто бы пересекла какую-то свою черту и сделалась уверенной, раскрепощённой, безумной...

– Я не буду спрашивать, по какой причине Вы убили Роберта Крэстона. Это очевидно и не нуждается в ремарках. Но почему всё-таки Вы убили Айриса?

– В самом деле, детектив? Вы задаёте мне этот вопрос? – она неустанно насмехалась. Кажется, думалось Джиму, эта её натянутая ниспадающая улыбка и щедрые на сарказм смешки были лишь защитной реакцией. – Ответ на этот вопрос Вам известен. Ведь Вы так глубоко под меня капнули, не так ли? Вы выяснили абсолютно всё. Изучили меня вдоль и поперёк, – почти каждое слово Вик произносила медленно, как будто получала небывалое наслаждение от каждой буквы.

Джим внутренне поёжился. Ему стало не по себе от этой девушки, и вдруг он подумал: было бы хорошо, присоединись к нему Харви.

– Это правда, что Нэйтон Айрис избивал Вас? – спросил Гордон.

– «Избивал»? Нет, ну что Вы, – Вик махнула рукой, откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу. – Он не избивал. Он вылепливал меня. Он создавал меня, как Микеланджело Венеру Милосскую, каждую деталь моего тела обходительно вытачивал, чтобы получить идеальную скульптуру. Но даже скульптурам бывает больно, – гипнотически уставившись в одну точку, Виктория замерла, а потом резко сделала вздох. – Он был гением, понимаете? Самым искусным извращенцем, которого я когда-либо знала. А их в моей жизни было немало. Ведь я работала с психами, ха-ха-ха!

– Каким бы он ни был, Вы совершили преступление, убили человека...

– Я! Оказала! Городу! Услугу! – сопровождая каждое слово ударами кулаков по столу, прорычала Виктория. Надменность соскользнула с её лица, теперь её вытеснила ярость. Джиму невольно пришлось отпрянуть назад. – Он мог бы стать мэром и погубить всё в этом городе. Он мог искалечить каждую душу, как искалечил мою. Я избавила Готэм от чудовища, очистила его от грязи, предотвратила катастрофу. Сделала Вашу работу за Вас. Я не убийца. Я – спасительница Готэма.

В сознании Джима Гордона её громкие слова звучали как бред. Но он всё равно слушал этот бред, невольно вдумывался в него, переваривал, пропускал через себя. Её ярость была ничем иным, как слепой убеждённостью, а этого Джим уже повидал достаточно, чтобы относиться к подобным заявлениям скорее как к специфичному мировоззрению, чем к психическому расстройству.

– В этом городе есть лишь два типа людей, – сказала Виктория, – узники собственных страхов и нарушители закона, свободные от гнёта своих демонов. Так вот, я слишком долго была узницей.

– Нет, Виктория. Нет. Узницей Вам только предстоит стать, – вздохнул Гордон, убирая медицинское заключения Стрейнджа обратно в папку с делом, на котором по выходу из допросной собирался поставить печать со словом «закрыто».

– У Вас красивая маска, детектив, – вдруг улыбнулась она, любуясь лицом поднимающегося со стула полицейского. – Маска человека с благородными намерениями. Она прямо-таки приросла к Вам. Но кто Вы на самом деле? Какого монстра Вы под ней прячете?

Кто-то уже говорил ему подобное однажды. То был не один человек, и не два. Джим часто слышал на свой счёт нечто подобное, но каждый раз, как и сейчас, не нырял глубоко в себя за ответом – просто молчал, думая, что не нуждается в обдумывании этих слов.

– Никакая Вы не спасительница Готэма. Просто очередная его жертва, – сказал Гордон, прежде чем вышел из допросной. Он вернулся к началу – к жалости. А может, даже к сочувствию.

Но не важно, что чувствовал теперь детектив Гордон, ведь уже очень скоро он пойдёт принимать поздравления с новым раскрытым делом от коллег. Они будут похлопывать его по плечу, одобряюще кивать, сыпать похвалами, а Джеймс Гордон вновь почувствует себя героем, вновь станет для всех полицейских примером для подражания.

А у Виктории Кейн будет ещё несколько дней, чтобы подумать о том, что всё наконец-то кончено. Больше не нужно притворяться. Наконец-то этот долгий спектакль длиною в полгода (или всё-таки больше?) отыгран, актёры выходят на поклон, а занавес опускается.

* * *

Если бы Альберт Блумфайлд был менее сдержанным и терпеливым, он бы набил лица всему полицейскому участку, каждому доморощенному полицейскому, ни один из которых не помог его девочке, когда она так нуждалась в защите. Если бы Альберт мог себе позволить, он бы уже мокрого места не оставил от всего этого места, зовущего себя «цитаделью закона и справедливости». Альберт был человеком спокойным, неконфликтным, его даже можно было упрекнуть в чрезмерной мягкости и доброте. Но сегодня всё было иначе. Сегодняшний день заставил его впервые за очень долгое время вспомнить, что и его душа имеет тёмные стороны.

В последний раз Альберт махал кулаками очень давно, казалось, даже не в этой жизни, во времена службы на фронте. Но сегодня он вновь почувствовал неистовое желание сжать кулак покрепче и запустить им в лицо выросшего на его пути копа, который настойчиво не пускал его к госпоже. Гордону пришлось буквально оттаскивать Альберта от дежурного и даже угрожать ему несколькими сутками заключения, если тот немедленно не прекратит дебоширить, как разгорячённый пьяница в баре.

Первое, что сказал ему Альберт, когда увидел, было «Госпожа Вик ни в чём не виновата». И Альберт продолжил бы защищать её честь, продолжил бы сочинять оправдания ради благополучия своей любимой госпожи, ведь всё, о чём он думал последний час – как он может спасти Викторию от предназначенного ей наказания. Если бы Гордон хотел, он бы повесил на дворецкого статью за покрывание преступника. Но вместо этого Джим просто перебил Альберта и сообщил ему, что Виктория сама во всём созналась. Ей просто некуда было деваться: доказательств её вины слишком много. Ей было некуда отступать, и она сдалась. Но Альберт не поверил ему, разумеется, не поверил, ведь он был слишком взвинчен, слишком напуган происходящим. Он громко заявлял о своём убеждении в том, что детектив силой вынудил её сознаться, ведь копам важно лишь закрыть дело, а о сломанных судьбах они не пекутся. И тогда Джиму ничего не осталось, кроме как пропустить дворецкого в допросную, чтобы он сам лично поговорил с госпожой и взял свои слова назад. Он дал им на разговор пять минут.

Когда Альберт вошёл в комнату допросов, Виктория сидела за столом, отсутствующим взглядом уставившись в металлическое кольцо, через которое проходила цепь её наручников. Она хорошо слышала скрип двери, даже больше – за несколько секунд до этого скрипа она слышала приближающиеся к двери шаги, но не обернулась. Альберт увидел её лицо лишь тогда, когда сам обошёл стол и встал перед девушкой. В этом лице больше не было его маленькой госпожи, не было ни Виктории Кейн, ни даже Виктории Айрис. И тогда он понял без слов, что здесь и вправду больше нет той девушки, которую он знал. И её нет уже давно.

– Госпожа Вик? Госпожа? – Альберт попытался позвать её, вынудить посмотреть на него, но Виктория то ли не слышала, то ли игнорировала. На её лице застыла безмятежность, и в маленькой улыбке притаилась боль.

Альберту едва удавалось держать в руках свои расколотые чувства. Он готов был разрыдаться, прямо здесь и прямо сейчас, упасть в ноги госпоже и принести миллион извинений за то, что ей пришлось запачкать свои руки. Ведь Альберт верил: всё это произошло из-за его слабости, и из-за того, что он был бесполезен, теперь самая добрая и светлая девочка на свете сидит здесь, прикованная к столу, и ждёт своего приговора. Он чувствовал себя самым жалким, самым ужасным мужчиной на свете. И он готов был умереть под тяжестью этого стыда.

– Но ведь... должен же был быть другой выход, – давясь словами, словно ему сжимали горло, произнёс Альберт. – Мы могли бы найти его вместе. Разве не так, госпожа?

В её попытках избавиться от металлических браслетов не было никаких усилий, но Виктория всё равно зачем-то натягивала цепочку и тёрлась ею о кольцо в столе. Альберту было больно даже просто смотреть на неё и на то, во что она превратилась.

– Ты ошибаешься, Альберт, выход был лишь один, – сказала Виктория, подняв наконец-то глаза на своего друга. Ожидаемого раскаяния Альберт в них не уловил. – Я всегда это знала. Всегда хотела, чтобы этот подонок сдох. В муках. В агонии. От моей собственной руки. Только так он наконец-то исчез бы из моей жизни раз и навсегда. Ты ведь знаешь, Альберт. Ты знаешь, что он со мной делал, как я страдала от одного лишь его существования. Мне было невыносимо даже просыпаться по утрам, потому что каждый день становился испытанием, в котором я могла проиграть. «Боже, помоги мне прожить ещё один день», – вот, с какими мыслями я просыпалась все два года, что была в браке с дьяволом. Никто и никогда не помог бы мне. Лишь я сама была способна вырвать себя из кошмара. И теперь я наконец-то... – Виктория глубоко вдохнула полной грудью, закрыла глаза, чуть запрокинула голову назад, – свободна. Пускай всё обернулось не так, как я хотела, но всё же... Всё же справедливость восторжествовала. И хотя бы этим я могу быть довольна.

– Слишком тонка грань между справедливостью и местью.

Не бывает убийства ради общего блага. Преступление всегда остаётся преступлением, в какую обёртку его не наряди. Отобранная жизнь, какой бы прогнившей и червивой она не была, – это преступление против морали, против общества, против Бога. Вот, какое мнение на самом деле было у Альберта. И это мнение он ни за что не выскажет Виктории, ведь это, с ужасом думал Альберт, навсегда сделает его врагом в её глазах.

Вот, кем теперь была та маленькая девочка, которая решила стать психотерапевтом, чтобы помогать заблудшим душам искать путь из тьмы к свету, – девушкой, что сама затерялась среди тьмы, пока силилась вывести из неё кого-то ещё.

– Я найму Вам лучшего адвоката во всём городе, – заверил Альберт. Он стоял здесь уже несколько минут, но за всё это время так и не решился подойти к Вик и коснуться её. Где-то глубоко внутри Альберт больше не верил, что сможет ощутить её тепло, словно она была мертва, словно она испарилась из его мира, совершенно ничего после себя не оставив. – Не переживайте, госпожа, мы Вас вытащим. Вас ни за что не упрячут за решётку.

Несмотря ни на что, его единственной целью было спасти эту глупышку, сберечь её от неприятностей. Это никогда не изменится, сколько бы человек она не убила, не обокрала, не подставила. Какой бы длинный кровавый след не тянулся за ней по той чёрной дороге, по которой она идёт, Альберт, преодолев все внутренние противоречия и прогнав сомнения, будет шагать подле неё. И, может быть, однажды ему удастся вырвать молодую госпожу Кейн из проглотившей её тьмы.

– Альберт, – позвала Виктория, когда дворецкий уже отворил дверь допросной. – Присматривай за поместьем. А Джея... можешь выпустить. Пускай летит.

Может быть, когда-нибудь однажды Альберту выпадет шанс спасти её по-настоящему.

* * *

Отгремело три удара судейского молотка, прежде чем в зале судебного заседания Центрального Суда Готэма стихли переполошённые шепотки присяжных, и громкий голос судьи объявил о начале слушания. Здесь сегодня, 22 апреля, Закон покарал Викторию Кейн, зверски убившую своего мужа и любимого готамитами политика Нэйтона Айриса, а также его юриста и друга Роберта Крэстона. Викторию защищал самый высокооплачиваемый адвокат города, но даже он ничего не смог противопоставить тому немереному количеству улик, которыми сыпал окружной прокурор Харви Дент. В этот день Виктория узнала, что, оказывается, тяжело больна. Медицинская экспертиза во многом подтвердила заключение Хьюго Стрейнджа и поставила Виктории Кейн диагнозы: обсессивно-компульсивное расстройство личности на фоне острых психологических травм и нарциссическое расстройство личности. По истечению двух часов под рукой судьи громыхнул молоток, и приговор был оглашён – бессрочное заключение в лечебнице для душевно больных преступников Аркхем. Маленькая улыбка дрогнула на губах Виктории в такт каждому из произнесённых слов её приговора, ведь уже вчера и позавчера она знала, чем всё кончится. А когда суд предоставил ей слово, стоящая за кафедрой в центре зала Виктория задрала голову, обвела взглядом осуждающе смотрящих на неё присяжных, подняла глаза на возвышающегося над ней судью и произнесла громко и чётко, чтобы никого из присутствующих не обошло стороной её заявление:

– Жители Готэма ещё скажут мне «спасибо».

В двери Центрального Суда Готэма Виктория входила задержанной, а вышла заключённой с вынесенным на плечах приговором, осуждённой за то, что всего лишь хотела жить, как все нормальные люди, без страха, без боли, без ножа у горла. Даже несмотря на то, что большие руки мужланов-конвоиров больно впивались пальцами в мышцы её рук, Виктория всё равно шагала ровно, не смея уронить ни единого звука, ни разу даже не взглянув под ноги. Когда её вывели из здания и повели к автозаку, лицо её было безмятежно и бесцветно. Виктория не была похожа на заключённую, скорее уж на эскортируемую королеву, и везли её, казалось, вовсе не в психушку, а в её собственный огромный замок, где её ждали все удовольствия мира. Такой её увидела сидящая на крыше через дорогу Селина Кайл. Что-то скреблось внутри Селины, пока она смотрела, как Викторию усаживают в кузов автозака, закрывают створы дверей на огромный замок, будто перевозят дикого зверя, но ничему из этого Кошка не могла, да и не хотела придавать значения. Возможно, глубоко внутри ей всё же было жаль эту несчастную девушку, которая «получила, что заслужила». Если они когда-нибудь встретятся вновь, вероятно, Селине придётся попотеть, чтобы выйти живой из той встречи старых подружек. Но думать об этом она станет лишь тогда, когда снова нос к носу встанет перед девушкой, которой однажды помогла, вторя минутной слабости.

И, вероятно, на той встрече их будет не двое, а трое или даже четверо. Освальд Кобблпот, внимательно слушающий, как новостной диктор с экрана телевизора сообщает о том, что убийцу Нэйтона Айриса сегодня осудили и заключили в Аркхеме, тоже мог оказаться на той судьбоносной встрече, но, в отличие от Селины, которая будет пытаться спасти свою шкуру или объясниться перед Кейн, он займёт атакующую позицию и попытается отомстить за свою чуть было не подорванную репутацию. Пингвин не успел поквитаться с ней, но расстраиваться не спешил. Пускай эта гадина, которая пыталась скинуть на него свои грехи, думал Освальд, коротает свои незабываемые деньки в психушке и размышляет над тем, как совершенно недопустимо вести себя с королём преступного мира Готэма, пока он не отдаст нужный приказ Виктору Зсасзу. Пускай живёт, пока он ей позволяет.

Может быть, Виктория покончит с собой уже завтра в своей новенькой камере, припрятав после обеда нож или же мастерски соорудив себе удавку, словно занимается этим профессионально. Но сегодня у неё новоселье, а потому нужно улыбнуться. Надо улыбаться, так широко, как её научил её наставник.

А ведь когда-то широкая улыбка на её губах была самой светлой и искренней. Альберт Блумфайлд хорошо помнил те времена, особенно сейчас, когда стоял в холле поместья Кейнов перед большим семейным портретом, на котором были запечатлены его хозяева – люди, которых он любил всей душой. Артур Кейн, успешный бизнесмен, любящий муж и отец, хороший друг и благородный мужчина, улыбался Альберту с портрета уголками губ сдержанной улыбкой. Он возвышался рядом с сидящей на стуле супругой – Сарой Кейн, красивой доброй женщиной, ради которой Альберт мог перевернуть целый мир. Артур и Сара умерли в один день, как бывает в сказках, в которых фигурируют строки «жили долго и счастливо». Они действительно жили счастливо, быть может, не так долго, как того хотел Альберт. А на коленях у миссис Кейн сидела рыжеволосая пятилетняя девочка, кроха с большими карими глазами и глупой детской улыбкой. А может быть, думалось плачущему Альберту, не так уж и плохо, что Артур и Сара отошли прежде, чем их единственную дочь упекли в психлечебницу для невменяемых преступников? «Нет, они всё видят, – не согласился сам с собой Альберт. – Наверняка мистер и миссис Кейн уже давно поняли, как страдала их дочь. Наверняка они испытали глубочайшую вину за свои поступки. Там, куда они отправились, многие вещи становятся яснее, чем здесь. И это, я знаю, хорошее место».

Альберт открыл дверцу большой куполообразной клетки на подоконнике и отошёл на два шага назад. Маленький щегол с красной мордочкой неловко потоптался на жёрдочке, перепрыгнул, чирикнул пару раз, будто бы прощаясь со стариком, и выпорхнул из клетки в открытое окно. Его трески скрылись в листве близ растущих деревьев, уплыли вместе со всем, что осталось от Виктории Кейн.

Двери автозака открылись, в глаза ударил слепящий дневной свет, от которого глаза девушки успели отвыкнуть всего за час. Её вывели наружу, и Викторию встретили изогнутые жуткие чёрные ворота лечебницы Аркхем. Больница зловеще возвышалась над её головой, заострённые крыши башен теперь казались ей заточенными пиками её собственной суицидальной машины, которую сегодня привели в действие. Виктория улыбалась, когда её провели сквозь ворота. Она улыбалась, даже когда её передали в руки двум местным охранникам, у которых уже была приготовлена для неё смирительная рубашка. Но никакой, даже самой неказистой улыбке не нашлось места на её лице, когда Виктория увидела главврача лечебницы, ныне – её укротителя с плетью в руке. Хьюго Стрейндж встречал свою новую подопечную, как тогда, полгода назад, с распростёртыми объятиями и самой ядовитой улыбкой.

– Ах, мисс Кейн, – пропел он, наслаждаясь триумфальным моментом, – мне просто не терпится приступить к Вашей терапии. Не переживайте, я Вас вылечу.

О, это будет самое весёлое психотерапевтическое приключение за всю её недолгую карьеру! Один дурной рыжеволосый паренёк посоветовал бы пристегнуть ремни безопасности и держаться крепче за штанишки.

– У тебя рожа светится ярче, чем рождественская ёлка, ты в курсе? – съязвил Харви Буллок, хлопнув своего напарника по плечу и навалившись, когда они оба заканчивали очередной рабочий день и покидали уже почти опустевший участок ДПГС. – Хотя, чего это я! Ты же упрятал в психушку саму Викторию Кейн, чёрт её подери! Ну что, отпразднуем закрытое дело?

– Даже не знаю. У меня были планы на вечер, – мялся Гордон, делая вид, будто хочет отвертеться. На самом деле лишь ждал предлога и, как говорится, ломал комедию.

– А если я скажу, что угощаю?

– Ты за рулём, – Джим подмигнул Буллоку, метко кинув ему в руки ключи от машины и убежав вперёд, словно играющийся мальчишка.

– Ты жопа, Джим Гордон. Ты жопа.

Угрюмые чёрно-зелёные коридоры Аркхема сегодня были другими, думала Виктория. Сегодня, когда её вели мимо камер и кабинетов, опоясанную ремнями смирительной рубашки, это место казалось ей куда более приветливым, чем когда-то в ноябре, даже приветливее, чем в её визит сюда несколько дней назад. Могла ли она догадываться в тот день, когда нанималась работать здесь, в тот день, когда взяла в руки папку с личным делом своего единственного пациента, который тогда показался ей задачкой для первоклассника, что через шесть месяцев войдёт сюда под опекой конвоя? Да уж, шутка выдалась смешная!

Виктория не шла по коридору, она буквально летела, под удивлённые взгляды своих старых знакомых, завидевших её из комнаты отдыха. Заключённые подорвались со своих мест, прилипли к решётке, стали звать свою Птичку и хлопать в ладоши. По каменным стенам поползло эхо многоголосого хора, и почти весь этаж наводнили строки песни, когда-то прозвучавшей из уст запрыгнувшей на стол докторши, которая своим завораживающим пением и танцами заряжала каждого из этих маньяков, убийц, насильников и террористов какой-то необъяснимой энергией. Вот, что вновь заставило Викторию улыбнуться. Единственными, на кого она мимолётно бросила взгляд из всей толпы, собравшейся у решётки комнаты отдыха, были застывшие за игрой в карты Джонатан Крейн и Джервис Тетч. Виктория кокетливо подмигнула им и растворилась во мраке коридора за спинами подгоняющих её охранников.

– Поднимите голову, смотрите в камеру, – скомандовал охранник новой заключённой, которую поставил спиной к белой стене-ростомеру, и направил в её лицо объектив старой камеры.

Щёлк! Вспышка ослепила Виктории глаза и подействовала на неё каким-то странным образом. Заключённая вдруг рассмеялась, так нежно, слегка смущённо, словно мужчина её мечты сделал ей комплимент.

И всё-таки, Аркхем, как Виктория и хотела, придя сюда полгода назад, стал её личным убежищем от всех монстров, стал её бункером, её последней гаванью. Это место было единственным во всём городе, нет, в целом мире, где она наконец-то сможет быть с собой честной, не прятаться от самой себя. Теперь она там, где хотела. Теперь она дома.

* * *

Маленькая, похожая на коробку из-под холодильника, разве что лишь слегка побольше, камера теперь стала новой комнатой Виктории. Здесь не было большой двуспальной кровати с мягкими перинами, только жёсткая койка с продавленным залатанным матрасом, воняющим мочой и хлоркой. Большого светлого окна, транслирующего чудесные виды на цветущий материнский сад, здесь тоже не оказалось, лишь узенькое решётчатое окошко почти под самым потолком, в которое потуплённо смотрело серое небо. Не предоставили новой заключённой и туалетный столик с её любимыми украшениями и косметическими средствами, не предоставили шкаф-гардероб, в котором среди вывешенных рядком нарядных платьев и костюмов она хранила труп своего горячо любимого мужа, не предоставили зеркала, которое можно было разнести, разозлившись на саму себя.

Зато теперь больше не нужно каждое утро ломать голову, изощряясь с новым нарядом на день. Теперь он всегда будет один и тот же – полосатая чёрно-белая униформа: широкая длинная юбка, похожая на абажур торшера, и рубашка с красующимся на груди номером «С-115». Новое имя, которым теперь её будут кликать тяжёлые хамоватые голоса охранников и докторов. Они очень долго будут произносить это кодовое имя с расстановкой, громко, повторяясь по несколько раз, словно Виктория была не душевнобольной, а глухой, чтобы этот номер сросся с ней, чтобы она навсегда забыла, как звучит её настоящее имя.

Настоящее имя? И вправду, какое оно у неё? Виктория Кейн? Виктория Айрис? Виктория Кейн Версия Вторая? Спасительница Готэма? «С-115»?

Ей больше не нужно ни одно из этих имён. Пускай её зовут просто... Пташка.

Виктория не помнила, сколько простояла, бесцельно буровя отсутствующим взглядом стену своей камеры. Две минуты? Три? Десять? Голова её звенела от пустоты, и в то же время в этой странной коробке, в которой что-то сегодня вдруг перестало быть функциональным, всё клокотало и свистело. Она стояла так напротив стены, слегка покачиваясь, словно волнуемый ветром длинный стебель рогоза, и с прикрытыми глазами слушала, как отовсюду, сверху, снизу, справа, слева, пробираются к ней в камеру, точно выползающие из щелей змеи, крики заключённых, глухие удары, гоготания сигнализаций. Она стояла, окутанная туманом этих аркхемских серенад, когда дверь за спиной жалобно скрипнула. «Наконец-то», – мысленно выдохнула Виктория.

– Тук-тук, – обладатель скрипучего голоса пожаловал поприветствовать свою долгожданную гостью.

– Кто там? – Виктория вспомнила, как однажды, на одном из её первых психотерапевтических сеансов в Аркхеме, когда она ещё носила очки и белый халат, она вошла в комнату, где её уже ждал пациент, и Джером произнёс это злосчастное «тук-тук». После того «тук-тук» Виктория полагала, что на всю жизнь останется заикой, потому что вместо «Кто там?» она ответила какую-то глупость, и Джерому это очень не понравилось. Какая нелепица! Ведь все знают, что нужно отвечать на «тук-тук»!

– Маленькая богатенькая девочка с целым фургоном никому не нужных бед с башкой.

– Вероломный змей, всё это время водивший девочку за нос, пользуясь её «бедами с башкой».

– Ну... Не всё время.

Виктория медленно обернулась, чтобы увидеть лицо Джерома, в котором, как и всегда, замешалось бесчисленное множество разных эмоций, ни одну из которых ни в коем случае нельзя было трактовать однозначно. Он смотрел на неё спокойно, не излучая никаких опасных безумных флюидов, улыбка Джерома была безмятежной, простой, и на душе у него, казалось, в кой-то веки властвовал покой. Но что-то теперь сталось с глазами Виктории, она научилась заглядывать этому человеку под кожу, так же, как и он.

Джером ликовал, конечно же, он праздновал свою победу. Но присущего ему размаха сегодня не было, лишь едва ощутимые волны нетерпеливой дрожи в ожидании, что же она теперь сделает, что же скажет.

– Ты мастер интриги, Джером, – уголки губ Виктории дёрнулись, в глазах вспыхнули огоньки. – Ты гений постановки. Безупречная работа. Я, честное слово, не ожидала предательства. Только не от тебя. Знаешь, кажется, моя главная проблема вовсе не здесь, – Вик указала пальцем на свою голову, – а здесь, – и перенаправила указательный палец к сердцу. – Потому что я и вправду тебе доверилась. Потому что я и вправду... влюбилась в тебя. Ведь это было так легко и просто, как окунуть палец в воду. Вот ведь безумие, скажи же! – и рассмеялась, согнувшись и хлопнув себя по коленям.

Джером расхохотался ей вдогонку, расплескав за края неожиданно одолевшее его веселье. Виктория подыгрывала ему пару секунд, потом сплюнула смешинку с языка и прогремела:

– Я не пойму только, зачем?! Зачем ты сделал это? Зачем я здесь?!

– Зачем? Ты серьёзно спрашиваешь меня, зачем? Да уж, раньше ты была поумнее, сладенькая моя, – махнул рукой Джером, состроив неудовлетворённую гримасу, и начал изучать глазами помещение, как будто собрался снимать квартиру. – Опочивальня Вам, сударыня, досталась поганенькая, ничего не скажешь. Не королевские покои, так ведь? Если захочешь сменить обстановочку, перебирайся в мою палатку. Повешу тебе ещё один гамак очень-очень рядом с моим. Или же... – Джером обернулся с ухмылкой, – устроим проверку на прочность моему гамаку?

Но ухмылка с его лица сей миг стёрлась, и Джерому в какой-то степени даже стало не по себе. Виктория смотрела на него ровно, не мигая, звучно выпуская грузные выдохи через нос, и совсем не двигалась, словно была кадром поставленного на паузу кинофильма. Вик давала понять: ей нужны ответы, и она будет смотреть на него этим жутким взглядом, пока он не объяснит ей свой гнусный поступок.

Что ж, придётся Джерому пойти на уступки. Сегодня всё для неё, думал Джером, для той, кого он так давно ждал в своих владениях.

– Ты была права, – не слишком решительно и слегка нервно сказал Джером. Ему бы хотелось избежать этого нудного разговора. – Ну, насчёт того, что мне нужна любовь и всё такое. Может быть, мне и вправду так кардинально сдуло чердак, пока ты тут работала, я без понятия. Ты явно какие-то шестерёнки мне в голове подкрутила. Но, знаешь, – Джером задумчиво качал головой, а затем вздрогнул, как будто от маленького разряда тока, и взглянул на Викторию, – если любовь мне и нужна, то только твоя и ничья больше.

С этим признанием Викторию посетило ощущение, будто она всё это время сидела верхом на огромном воздушном шаре, а теперь в него ткнули иголкой, и она, прорисовав на нём в воздухе несколько зигзагов, врезалась в крышу камеры и рухнула на пол. Виктория не хотела чувствовать облегчение, но именно его она и почувствовала. В её память вдруг врезался отрывок из той тёмной ночи в кабинете доктора Айрис, подсвечивающей золотистым светом напольного торшера их обнажённые тела, и слова, которые она тогда сказала Джерому. Слова, которые она так желала, но одновременно боялась ему сказать. Ответ на те слова она получила с запозданием. Прямо сейчас.

– Ты нужна мне, Птичка, – уже более твёрдо сказал Джером, приблизившись к ней, встав вплотную, крепко взяв её за плечи и заглянув в глаза с убедительной серьёзностью, которая проскакивала на лице этого парня лишь в минуты острой необходимости. – Ты нужна мне. Ты, мистер Тетч и мистер Крейн. Ты одна из тех самых отбитых сливок общества, что я ищу в этом месте уже о-о-очень давно. Я собираю команду для самого грандиозного спектакля, какого Готэм ещё не видывал. Ух, вместе мы такой фейерверк забабахаем! Всё просто умрут от восторга! Мы превратим весь мир за этими стенами в чёртову психушку. Вот, зачем ты здесь, дорогая: чтобы помочь мне, как и обещала.

Его слова лились ей в уши дивной оркестровой симфонией, одной из тех, что Виктория так любила слушать по вечерам, сидя в мягком кресле у камина. Завораживающе, пьяняще, головокружительно, интригующе... Она заглянула в бездну его зелёных глаз и утонула, будто бы в первый раз. Как тогда, когда он впервые протянул ей руку из-за решётки и подал оброненные ею очки. С тех пор мало что поменялось, и вот, словно начиная всё с чистого листа, она вновь спрашивает себя: «Могу ли я доверять этому парню со странной улыбкой?»

Доверие теперь было лишь призраком. И даже если Джером врёт, думала Виктория, даже если его слова – лишь пыль в её глазах, пускай. Она всё равно была рада услышать о своей важности от него. Напоследок. И напоследок подарить ему самую искреннюю одухотворённую улыбку, какую он в самом деле заслужил. Улыбку девушки, по уши влюблённой в самого опасного преступника города, в самого хладнокровного маньяка и садиста, в самого сумасбродного террориста, в самого доброго человека в её жизни.

– Значит, мы всё-таки вместе? – всё же уточнила Виктория.

– А у тебя были сомнения до этой минуты? Ты – моя Птичка, – рука Джерома легла к лицу Виктории, большой палец ласково ощупал скулу. – И, если ты исполнишь мои желания, я исполню твои.

Ей захотелось улыбнуться ещё шире, если бы она только могла. Ей захотелось смеяться так громко, чтобы перекричать тот дикий вой внутри. Захотелось раз и навсегда покончить со всеми своими сомнениями и страхами. Хватит трястись! Довольно предательств! Одного ножа в спине вполне достаточно.

Джером сделал звучный протяжный вдох перед своей следующей репликой, отступил на шаг от Виктории и сказал, манерно причёсывая рукой отросшие волосы на выбритых висках:

– А теперь, знаешь, что я намерен сделать? Пригласить на танец первую красавицу Аркхема. Вот такой вот я...

– ...смелый парень, – закончила за него Виктория, когда грудь её переполнилась тяжестью слишком хороших для сегодняшнего дня воспоминаний.

Улыбка на лице Джерома стала алой бездной безумия, куда Виктория всё это время так неумолимо неслась. Он согнулся в элегантном поклоне, сложив левую руку за спину, спросил: «Потанцуем?» – и протянул своей давней партнёрше раскрытую ладонь в пригласительном жесте.

Музыка из того вечера, на котором, вроде бы, в первый раз проявилась та капелька безумия, которая теперь разлилась океаном внутри Виктории, заиграла в её голове, но Виктории думалось, что она слышит её наяву. Удивительное совпадение, и в тот самый момент, когда Джерому взбрело в голову потанцевать, где-то за стеной могла магической случайностью воспроизвестись песня, которую доктор Айрис исполняла на чуть было не сорванном музыкальном вечере. Виктория вложила свою руку в руку Джерома, но не стала ждать, пока он притянет её к себе, – она сделала это первой. И они закружились, поплыли по плохо освещённой камере под звуки мелодии из прошлого, что звучала лишь для них двоих.

Виктория сжимала и разжимала пальцами его руку, тепло которой ощущала даже сквозь перчатку, и ни на миг не отводила глаз от лица Джерома, как и он от неё. Они улыбались друг другу, они влюблялись друг в друга заново ровно в эту минуту, когда на плече Валески блеснуло остриё тоненькой иглы. В руке Виктории оказалась маленькая шпилька для волос, которая всё это время безучастно пряталась в рукаве её рубашки, спасённая от обыска на входе в лечебницу, где у заключённой отобрали все колюще-режущие предметы. Но кое-что ей удалось припрятать для особой встречи. Кончик шпильки был недостаточно хорош, как орудие убийства, но, если приложить должные усилия, можно было пробить сонную артерию и выпустить из тела дух.

Мелодия в голове играла всё громче, задавливая виски басами. Остриё шпильки дрожало у шеи ничего не подозревающего Джерома, который кружил в танце свою милую Птичку. А Птичке хотелось лишь одного – окончательно переродиться.