Ал Луар шёл по коридорам Чёрного замка, блуждал в поисках учителя. Шена не было ни в гостиной, ни в спальне, Луар подошёл даже к залу с Глубинной тьмой, но не обнаружил свою цель. Шен был на своём пике, определённо, его присутствие здесь ощущалось, но где именно, Ал не понимал.

       Он углублялся всё дальше и дальше, пыли становилось всё больше, но именно в тишине заброшенных коридоров Луар ухватился за звук, несвойственный пустующим местам. Человеческий голос.

       Голос вёл его ещё дальше, по большим коридорам с высокими потолками, через сквозные комнаты, и всё несло отпечаток запустения. Тут, казалось, никогда не было жизни, что могла оставить свой след выщербиной на камне пола, сколом на углу, потерянными вещичками, сметёнными в угол, откуда щерились пауки и неизвестные твари, затаившиеся во тьме.

       Ал Луар пошёл к учителю, когда сумерки уже перешли в ночь, но из стрельчатых, казавшихся иноземными окон замка та виделась непрогляднее, чем являлась. Подросток честно и представить не мог, как пойдёт обратно, но это незнание только радовало – можно было остаться в одном здании с Шеном на целую ночь.

       Он будет рядом – и Ал в желании продлить прелюдию вальсирует по коридору, оставляя в пыли следы неотрывных от пола ног, не зная о существовании подобного танца.
Сердце бьется заполошно, оно и само было испуганно дерзновением Луара.

       А учителя всё не было. Звук голоса растворился в ночи. Шёл Ал уже вслепую.

       Когда Луна прощально бликнула в изгибе оконного стекла, подросток вынужденно схватился за стену. Теперь идти в слепую приходилось не метафорически, а в самом приземлённом смысле.

       Ал Луар не посмел взять с собой ни фонаря, ни талисмана, когда собирался в путь, в них не было смысла: дорогу до спальни учителя он, сам не заметив как, выучил наизусть. Но теперь, когда в этих больших и маленьких коридорах замка Ал блуждал на ощупь, фонарь казался желаннее силы. Какой в ней прок, когда он мог заблудиться в переходах и так и остаться потерянным навек? И никто не будет знать, где, неупокоенное, лежит тело первого ученика старейшины проклятого пика.

       Ночные твари из тёмных углов вылезли, когда богиня Луны Чанъэ опрокинула чернильницу, и теперь изводили юного заклинателя нежданными звуками.

       Вздох, казалось, у самого уха заставил Луара крутануться волчком, оторвав руку от стены; длинные полы ученических одежд взметнулись, в одно мгновение поднятые, и со звучным шлепком вписались в каменную стену коридора.

       Ала дёрнуло и он чуть не полетел на гладкий, но от этого не менее прочный пол.

       Взбудораженная кровь, ждущая ночных подвигов, ударила заклинателю в голову. 
 

- Эй, Чанъэ! – хрипяще от сдерживаемого крика воскликнул Ал и вскинул меч, - Если ты навсегда одинока, то не обрекай же на то других!

       Яркий свет от меча, вырванного из рук статуи демонического божка Демнамеласа, разогнал по углам неизвестные кошмары, проложил путь сквозь тьму. Без всякой жалости Луар секущим движением вспорол камень пола, не боясь за остроту меча, и, когда слепящий свет его на мгновение померк, почувствовал, как тончайшее покрывало, сотканное из невидимой глазу простого человека лунной пряжи, чуть влажное и холодное, упало на него.

       Но вот меч снова разгорелся ровно и бело, и липкость на высоком лбу оказалась в свете простым холодным потом.

       Переступив через нарушенный контур печати (судьба главного героя – легко добиваться поставленных целей в мелочах) Ал Луар бесстрашно пошёл на вновь услышанный звук, более не исчезающий лишь стоило обратить на него внимание. 

 *** 

       На фоне непостоянного лучика света, выглядывающего из-под двери, меч меч отчего-то казался ярче в сто крат. Но смысла в нём больше не было – Луар спрятал его в ножны, поправил ремень, отряхнул запылившиеся во время прогулки полы одежд – Ал дошёл до учителя.

       Тихо-тихо, не то, что раньше, стараясь не выдать ничем своего присутствия, он крался к двери и переминал пальцы, которые первые почувствовали холод страха. Оправданий, что же Ал тут делает, у юного заклинателя не было.

       Луар опустил пальцы на косяк, просунул в щель между дверью и стеной.

       Он был готов зайти и стоять, опустив голову, чтобы волосы скрыли лицо, а главное его выражение – восторг от встречи, радость от близости – совсем не подходящее для выволочки; он был готов присоединится к Шену, чем бы ни был он занят там, в такой отдалённой от обычных мест его нахождения комнате, если учитель позволит. Но что-то в нём треснуло с жалобным фарфоровым «цзынь».

       Никакая другая керамика не поёт так перед смертью.

       «Цзынь» - и старейшина Муан, бесстыдно обнаженный, не смущающийся открытой позы, вжимается своим телом в тело его дорогого учителя.

       «Цзынь» - и чужие руки проходятся по телу его Шена, телу блестящему, прекрасному в любом освещении. По тонкокостным запястьям, целуя косточку там, где они переходят не плавно в узкую ладонь, по ключицам, красиво раскрытым благодаря поднятым плечами, пересчитывая заметную лесенку рёбер, слишком правильно находя покой на выпирающих тазовых косточках, таких прекрасных и манящих.

       Шен, этот сильный человек, такой недоступный ему, пришёл в движение. Прекрасное тело, украшаемое шрамами, в которых удобно засели тени, выгнулось, грудь выкатилась вперёд и хрустнули тонкие кости. Руки соединились за спиной.

       Мгновения хватило, чтобы Луар уверился – сейчас Муана оттолкнут. Второе прошибло его насквозь несправедливостью.

       «Цзынь». Шен зарылся длинными пальцами в чужие белые волосы, густые и длинные, сжал ладонь в кулак, собирая пряди в одно, и столкнул чистое тело старейшины пика Славы со своим – пересечённым не прошедшими даром историями. А потом подался – и поцеловал.

       Не коснулся едва губами губ. Раскрыл рот и присосался, иначе и не скажешь, к призывно раскрытому рту партнёра. Щёки его быстро надувались и сдувались обратно, заваливаясь вовнутрь, а в месте слияния образовывался мерзкий звук чавканья. Алу показалось, что из уголка губ его учителя потекла слюна. Присмотрелся, и с ноющей болью в сердце осознал – не показалось.

       Шен похлопал по крепкому мускулистому предплечью старейшины Муана, едва ли надавил – и могучий заклинатель вздрогнул и поддался, беспрекословно дал себя увлечь на скрывающие пол одеяла.

       Их руки, переплетённые, потянулись к низкому столику, уставленному блюдами и чайничками. Многие сосуды там уже были ополовинены. И пальцы их, прошедшие близко от свечи, оказались испачканы в липком соке.

       Они укрепились на самом краю ложа – учитель и старейшина. Вставший на колени и вытянувшийся вперед за чем то важным, Шен был прекрасен. Все мышцы его спины были очерчены тенями. А Шен всё тянулся и тянулся, растягивался над пропастью, упёрся пальцами свободной руки до побеления фаланг в край столешницы.

       Они взяли чайничек, подцепили на пальцы, не разъединяя рук. И подтянули к себе, так синхронно работая, что по лицу Луара потекли слёзы.

       Он поспешил захлопнуть дверь, пока ещё у него осталась хоть тень достоинства и самообладания.

       И чуть не выдал любовникам (его… его учителю и мастеру Муану!) своего присутствия.

       Пальцы правой руки, прищемленные тяжёлой дверью, вырвали зарождающийся крик, задушенный на выдохе, и Ал сполз по каменной стене Чёрного замка на отполированный пол.

       Он катался от боли, нагоняемый ужасными страхами – что, если он сломал пальцы, что, если его не смогут вылечить, что, если его, такого бесполезного, прогонит Шен, как можно быть заклинателем, не способным держать меч – боль потекла по пальцам вниз, к запястью, по голубым венам через сердце.

       А потом он вспомнил, что в действительности пока заклинатель, и горячим потоком солнечной силы вытеснил боль.

       Ал Луар поднялся на ноги и прислонился лбом к дверному косяку – и вспомнил всё. Пальцы дрогнули, ладонь распрямилась и сжалась в кулак; боль победила, прорвала тонкую заплату.

       Шен, ранее видимый лишь со спины или сбоку, открылся полностью.

       Луар ясно видел дорожку тонких тёмных волосков, ведущих к паху, вставший член больше чем в два цяня с остроконечной стреловидной головкой, сине-красной от возбуждения, горизонтальный у основания, но после выгнувшийся вверх. И Ал видел даже со своего места – толстые вены на члене его учителя жарко пульсировали, быстро-быстро гнали кровь.

       А под членом были яйца, маленькие, поджавшиеся от возбуждения, поросшие мелкими волосками.

       Внизу живота у Луара стянулся толстый и горячий клубок. На эти яйца было удобно положить руку, удобно было скользнуть от них вверх по члену… Учитель повернулся к партнёру и член, не успевший за движением, красиво всколыхнулся.

       Тот, ранее лежащий на животе на краю одеяла, пьющий из носика чайничка, изогнутого, совсем как член Шена… перевернулся на бок, приподнялся на локтях и подался вперёд.

       Носик чайничка оттянул ему нижнюю губу, обнажив зубы, и из него выплеснулась белая жидкость, потекшая по щеке вниз, по подбородку и шее, спустившаяся каплями до тёмного соска и разбившаяся об него, разделившись на два ручейка.

       Шен поймал партнёра на середине движения, и они замерли – один почти опустившийся, припавший на одно колено, второй почти вставший, распрямивший одну ногу, держащиеся за широко расставленные в воздухе руки.

       Мастер Муан улыбнулся – глаза его ещё выдавали испуг и удивление, но губы растянулись, вновь открывая зубы. После брови его взлетели, он даже чуть склонил голову – теперь его было плохо видно за лицом Шена, но Муан и не был больше важен.

       Шен ответил партнёру улыбкой куда более необычной. Ал с восторгом вгляделся, когда тот прищурился и в уголках чужих глаз собрались паучьими лапками морщинки; когда чужой язык обвёл губы и на несколько секунд дольше, чем было необходимо, задержался в таком положении, кровь Луара вскипела.

       Одновременно любовники там, за дверью, но, казалось, что прямо перед чужим жадным взором разжали ладони и соединили левые руки перед собой, сплелись пальцами. Кто-то из них оставил нежный поцелуй на общих костяшках, наклонившись, но не отведя горящего взгляда.

       Когда правая рука Муана мелькнула на выступающих костях таза Шена, взлетела вверх, огладив талию, а позже опустилась туда, где особенно тесно прижимались, потираясь друг об друга, партнёры, Луар освобождал дёрганными движениями правой руки, трясущейся от боли, ужаса и возбуждения, тело. Одежда казалась чересчур грубой, немилосердно пытала нежную кожу.

       Ал Луар скинул на пол верхнюю клановую одежду в цветах пика Чёрного лотоса, пика его учителя, с высоким дрожащим стоном оттолкнувшегося от мастера Муана.

       Высокий и худой, прекрасный, он играючи, улыбаясь всё так же неправильно-воспламеняюще, шлепнул по потянувшейся за ним руке, с влажной ладони которой медленно капало что-то тянуче-прозрачное.

       Улёгшись на одеждах в позе эмбриона и опустив горячую руку, пульсирующую от боли, вниз, к алчущему внимания члену, Ал приник с заветной прощелене, стремясь сохранить каждых изгиб заветного тела учителя в памяти. Негнущиеся пальцы быстро и жестко ласкали нуждающееся во внимании место через тонкие штаны нижних одежд.

       Луар всмотрелся. Старейшина поник, встретив сопротивление, и спиной отошёл на два шага. Шен, уже сошедший с одеяла голыми ступнями на голый каменный пол, развернулся – движение чужого члена, вставшего, обязательно коснувшегося бы живота, будь он чуть более изогнут и сильнее напоминай бы лук, заняло всё внимание Ала – и показал свои ягодицы, мало чем отличающиеся от ягодиц простых учениц, но куда более желанные.

       В себя подросток пришел, когда Шен встал боком, рука большая, чем у учителя, сжала его член в кулак и быстро провела вверх-вниз, головка оголилась и почти сразу была накрыта, а когда ладонь попыталась отстраниться, тонкая кожица, прилипшая к перемазанным в соке пальцам, оттянулась и шлепнулась.

       Ал Луар был уверен – у этого шлепка не было звука, который он мог бы услышать, но видел он его так ясно, как любовников перед собой.

       Отошедший Шен принёс сразу две чаши. В одной они со старейшиной сполоснули руки (Ал в это время спешно поднимался и пытался сбежать, сбежать, лишь бы не видеть этого, лишь бы не ощущать удушающее, сводящееся с ума чувство, которому не способен был дать названия), а во второй руки вновь запачкали.

       И пока они мяли и пробовали друг друга блестящими от прозрачно-белой жидкости руками, их невольный свидетель не мог уйти.

       А потом мастер Муан лежал на животе, дыша глубоко и шумно, Шен, возвышенный и таинственный, сидел рядом, задумчиво смотря на свой напиток, будто не решаясь пить оттуда, откуда, не отрываясь от чайничного носика, жадно хлебал старейшина, а Ал, обхвативший свою крупную грибовидную головку сверху через скользкий шёлк одежд, эмитировал секс, лаская взглядом учителя.

       Луар только прикрыл глаза да прислонился гудящей головой к потеплевшему от близости человеческого тела камню, но когда выпал из забытья, истерзанный, с трепетом увидел, что его Шен встал над любовником на четвереньки, навис над чужой спиной, поставив ноги так, что бы его партнёр так просто не вырвался.

       Взгляд Ала скользнул по вымазанной в масле выгнутой спине, тонким рукам, на которых стали видны крепкие мышцы, широким бёдрам и таким ломким на вид ногам, жилистым, ни сколько не слабым.

       Луар убедил себя, что сможет встать и идти, когда со всей внезапностью осознал, что все эти рваные ласки были прелюдией к чему то большему, ни чьему постороннему взгляду не предназначенному.

       Шен катал на ладони ещё частично застывшую прозрачно-белую массу, сидя на бёдрах уткнувшегося лбом в одеяла мастера Муана, когда тот тихо и коротко простонал.

       А Шен выгнулся. И побег стал невозможен. Ал с пугающей чёткостью и лёгкостью представил своего учителя, сидящего на его, Ала, бёдрах. И смотрящего не на светло-белые волосы взрослого мужчины, столько терзавшего учителя, а глаза в глаза Луару, человеку, готовому заботится о нём до конца жизни. Садящегося на его нефритовый таран, а не вынужденного даже в постели проявлять инициативу.

       Юный заклинатель почувствовал, что тело ему не подчиняется, и запустил обе руки под нижние одежды, обеими накрыл крупную головку.

       В неидеальной реальности Шен пальцами полез меж чужих ягодиц и Ал закрыл глаза, работая быстрее и ладнее, чем раньше.

       Хнычущий полу-вздох полу-стон почти вырвал ответ из глотки Луара, представляющего, как он натянет учителя, как будет продвигаться в нём медленно, но верно, как Шен в изумлении откроет глаза, когда Ал остановится, и как он сам сможет нежно прошептать учителю на ухо, сбивая дыханием прядки: «Я весь в тебе»…

       Глубокий стон, не принадлежащий ни Шену из фантазий, ни Алу из реальности, немилосердно выдернул последнего из мира грёз.

       Почти безучастный, Ал Луар смотрел, как Шен растягивает Муана, как они смотрят друг другу глаза в глаза (Муану пришлось сменить позицию, опереться не на лобную кость, а на щёку), как мимолётными и продолжительными движениями передают взаимную любовь… Как Шен входит в Муана, быстро и плавно, до самого конца, что можно было бы прошептать: «Я весь в тебе». И как его идеальная картинка идёт трещинами. Как лопается фарфор, с прекрасным прощальным «цзынь».

       Глядя на опавших на кровать любовников, Ал Луар, не достигший разрядки, но уже и не желающий этого, вынул свой меч из ножен.