— Ты сумасшедший! — Китиара ходит загнанным зверем по комнатушке, ругается, шипит и думает, думает, думает… От её суеты у Даламара болит голова. Он сидит в кресле, греет в руке бокал вина с пряностями и старается не обращать внимание на грубости сестры шалафи. — Зачем она тебе? Зачем тебе вообще всё это? Убей её!
— Нет, не буду.
— Да почему?! — Она резко останавливается и нависает над Даламаром рассерженной хищной птицей, обдавая мятным дыханием. Чёрный маг кривит рот в улыбке и расслабляется, отставляя вино в сторону и мягко обхватывая тонкие запястья воительницы.
— Потому что так сказала Тёмная Госпожа, — он заглядывает ей в глаза, вылавливая в них отголоски ревности. Всё понятно. Упоминание их общей богини действует как отрезвляющая пощёчина.
Китиара вырывает запястья из ладоней Даламара и наклоняется к нему, почти касаясь губами его «живого» уха:
— Кого ты боишься больше, эльф? Тёмную Госпожу?.. — по коже проходится неприятный холодок. — Или моего брата?
— Я выполняю волю своей богини, — даже получается сказать ровно. Шалафи «вознаградил» своего ученика на прощание, оставив на груди пять незаживающих ран. Этот огненный отпечаток ладони учителя до сих пор адски ноет и нарывает, пропитывая сладкой эльфийской кровью чёрные одеяния. Китиара будто чует — она хватает пальцами липкий влажный бархат, попадая ногтями по язвам, вырывая из уст Даламара болезненный стон. Воительница ловит боль своего невольного сторонника, выпивая её словно божественное благословения, и отстраняется так же, как и приблизилась.
— Со мной госпожа не разговаривает, — она смотрит в окно, где бушует снежная буря, и ничего не видит.
— Китиара… — Даламар поправляет под одеждой повязку, которую уже давно нужно поменять, и тяжёло поднимается из кресла. Одеревенелое от усталости тело не хочет слушаться. — Госпожа доверяет тебе так же, как и раньше, но Крисания Таринская ей необходима. Если бы она хотела убить её, прислала бы она нам тёмного жреца?
— Хорошо, ты прав, — Китиара усмиряет свой нрав, однако слова падают так же, как булыжники с обрыва: гулко и безнадёжно. — Мне нужно идти, Даламар.
Она поворачивается и, насмешливо сверкнув глазами, клюёт Даламара в щёку, а потом уходит, оставляя после себя влажный след от губ на бледной коже. Тёмный эльф дотрагивается кончиками пальцев до лица и залпом осушает бокал с вином. Сердце бьётся чаще.
Этажом ниже его ждёт жрец Такхизис. Он пришёл специально, чтобы вылечить любимицу Паладайна.
Даламар усмехается парадоксу.
Тёмная госпожа хочет снять заклятие со светлой жрицы, наложенное её богом. Видимо, у Паладайна имелся свой план… а что сейчас? Он отдаёт свою дочь на волю Такхизис?
От тёмного жреца даже Даламару не по себе, хотя он, казалось бы, должен ко всеми привыкнуть. В конце концов, его шалафи — опаснейший маг Кринна. Рейстлин — шалафи, что означает наставник и господин. Означает ли это в свою очередь то, что Даламар — его ученик, слуга и… раб? В какой-то степени.
Рука невольно тянется к пульсирующим язвам на груди. Даламар согласен. Он предатель, дважды, если не трижды. Он предал своего учителя, он предал конклав, он готов предать Такхизис…
Лысый, старый и угрюмый служитель Такхизис берёт морщинистой рукой белое запястье Крисании — и Даламар внутренне сжимается как пружина, готовая вот-вот выпрямиться. Он держит самообладание: сжимает руки в кулаки, закусывает губу до металлического привкуса и молчит. Старик концентрируется и шепчет молитвы Такхизис, его голос звучит то как шамканье беззубой старухи, то как мелодичное запевание. Длится всё очень долго — силы успевают окончательно покинуть Даламара.
Он держится на своих двоих только из упрямства и страха за светлую жрицу.
Старик перестает шептать… и ничего не меняется. Крисания всё так же лежит на кровати, её грудь едва вздымается, а на лице остается маска спокойствия и безмятежности. Жрец неожиданно достаёт маленький нож из рукава и делает надрез сначала на женской, а потом и на своей руке. Даламар не успевает остановить его — только делает шаг вперёд, хватаясь за посох и наспех пытаясь вспомнить защитную формулу заклинания.
Светлая и тёмная кровь смешиваются, пачкают белое одеяние, постель. Лицо Крисании искажает мука, её начинают бить судороги. Она стонет, кричит.
— Держи её, тупица! Держи! Нужно, чтобы она приняла смешение крови!
Ничего не остаётся. Только подчиниться. Богиня требует жертвы — богиня свою жертву получает. Даламар изо всех сил сдерживает бьющееся в агонии тело и сам не замечает, как начинает молиться.
«Госпожа, прошу! Прошу! Пожалуйста! — мантрой звучит в мозгу. — Вы сказали: «забирай»! Госпожа, не отнимайте! Не отнимайте!»
За окном беснуется бурю, становясь — кажется — ещё опасней. Завывает ветер, сплетаясь со стонами, молитвами, почти плачем. Страшнее звуки Даламара слышал только в замке Сота, но даже там его сердце не рвало так сильно и больно. Крисания трепыхается в его руках — и эльф ощущает себя на краю бездны. Если она перестанет дышать, то что?..
Но она не перестаёт.
Она успокаивается и спит уже по-настоящему.
Даламар выдыхает медленно, будто не веря, и опускает женское тело обратно на постель. Жрец трогает его за плечо, привлекая к себе внимание:
— Такхизис откликнулась, чёрный маг, — его взгляд проникает в саму душу. Холодный, всевидящий и равнодушный. Плевать ему и на Даламара, и на светлую дочь Паладайна, и на бурю. — Моя помощь больше не нужна.
— Что мне делать дальше?
— Что хочешь.
Что же ты хочешь, Даламар?
У Даламара подкашиваются ноги сразу же, как он оказывается один. Он устал, он смертельно устал. Тёмный эльф думает о том, что Крисании нужно руку перевязать, — врачевать бесполезно, ритуальные раны магией не заговорить — и не может пошевелиться. Он не спал трое суток — с того самого побега из Башни. Ругался с Китиарой, размышлял о будущем и боялся, смертельно боялся. Сейчас сил на страх не остается вообще.
Будь что будет.
Даламар кладёт голову на край узкой кровати, робко берёт ладонь Крисании, переплетая пальцы, и вырубается.