— Как я понимаю, свиданий у тебя больше не предвидится? — Кей не издевается и не подшучивает. Кей просто говорит очевидные вещи, глядя на не встающего с кровати друга. Шое в апатии.       

— Хочешь, я тебя напишу? Я приглашу тебя вне очереди? — Тадаши пытается, и Шое в иной ситуации бы уже сидел перед художником во всей красе, но Шое в апатии. Поэтому он лишь переворачивается на другой бок и бурчит, что все нормально.       К сожалению или к счастью, сегодня выходной день, а значит никаких пар. А значит, мысли Шое будут заполнены лишь Тоору-мать его-Призраком. Уж лучше бы макроэкономикой.       Тадаши остается в комнате, и весь день выполняет домашку по изобразительному. Кей сваливает к новым знакомым. А Шое уходит в свои мысли.       По крупицам собирается образ Тоору. Очевидно, он и был тем самым призраком, о котором ходили слухи, и все его «предположения» о смерти вовсе не были предположениями. Он действительно умер так. Выпил яд сам. В голове всплывают все странные слова, намеки и просто повадки. Тоору был не из времени Шое, но наблюдая за людьми, парень уверен, что призрак наблюдал, он научился вести себя по-современному.       «Но все равно намеков было слишком много!» Шое просто их не замечал, а вернее, не хотел этого делать. Да, черт возьми, Шое даже не сильно удивился, когда новый друг растворился в воздухе. Потому что…       Потому что где-то в глубине души Шое знал, что Тоору не человек. Знал, но ему было так хорошо за этими разговорами и переглядками, что обдумывать ничего не хотелось, а критическое мышление включалось только на анализе произведений, посоветованных Тоору.       «Я знаю, что он умер в академии, и его имя, — мысль, заставившая встать с кровати и начать собираться»       — Куда ты?       — В библиотеку, — Шое выскакивает из комнаты и бежит в направлении нужного крыла. Шое узнает о Тоору как можно больше, потому что Шое не из тех, кто так просто отступает.       Впервые за все три месяца обучения Шое оказывается в библиотеке в светлое время. Ощущает на себе пристальный взгляд или же хочет ощущать? Шое не знает. Но зато он знает, что Тоору точно рядом и что он не покажется.       К огромному огорчению Шое, все материалы, которые связаны с академией, находятся в закрытой секции. В той самой секции, ключи от которой нужно выпрашивать у декана или заведующего с предоставлением объективных причин, которых у Шое не было.       Шое стоит подле решетки на протяжении десяти минут и грустно выдыхает на одиннадцатой. План по нахождению информации рушится карточным домиком. Старшекурсники все как один отрицательно качают головой на имя «Тоору». Никто его не знает.       «А все кто знал, их нет в живых» Тоору один. Совсем один. Со своим искусством наедине, которым даже поделиться не с кем.       Впервые за последние дни Шое спит ночью в своей кровати, а не нежится на чужих коленях и в ласковых руках, бродящих в волосах; не отсыпается на парах за ночь, проведенную в дискуссиях и смехе. Впервые.       Шое плачет. Сердце разрывается от осознания того, что парень, в которого влюбился хозяин, мертв. Тоору призрак. И у него нет будущего и нет жизни вне стен библиотеки.       Шое плачет. Потому что впервые чувствует нечто подобное. Тоору особенный. Тоору понимающий. Тоору похож на него самого. Тоору родственная душа. Вот только тело этой души закопано вглубь на два метра.       Тоору мертв. Шое, кажется, что от разрывающих чувств он тоже.

***

      — Расскажешь?       Шое медленно качает головой и выдыхает. Друзья сочтут его безумцем, если он расскажет, что отдал сердце на растерзание приведению.

***

      Шое не выдерживает на вторую. Вышагивает тихой поступью по мрамору и клянется, что если его сейчас засекут, то вероятно он не выдержит этого. Но никого на пути в библиотеку нет. Он выдыхает полной грудью и осматривается.       Находиться здесь по-родному приятно. За какие-то полторы недели библиотека заняла особое место в сердце. Ночная библиотека с ее ночным жителем.       — Тоору, выходи! Нам нужно поговорить. Я знаю, что ты тут! — Шое становится посередине библиотеки и вполголоса зовет. — Тоору! Но парень не выходит на встречу, не проявляется перед ним в воздухе. Не откликается, будто его здесь нет.       — Я знаю, что ты тут! Мне нужно кое-что знать о тебе! Пожалуйста, — Шое просит жалобно, на границе между слезами и отчаянной уверенностью. — Пожалуйста…       — Зачем тебе что-то знать обо мне? — Тоору появляется прямо перед Шое, и сердце в груди задыхается в быстром танце.       — Тоору…       Шое рвано дышит и старается привести себя в порядок. А еще старается не прыгнуть в чувствах с объятиями на призрака.       — Это ты, тот самый призрак студента, про которого ходят слухи? — Шое не тянет время, кажется, наоборот, если Шое не поторопится, Тоору просто уйдет.       — Да.       — И ты убил себя?       — Да. Вдох.       — И то, за что не смогли простить тебя твои родители — это твоя смерть?       — Да. Выдох.       — Но почему? — Шое правда не понимает, — почему тебя считали убитым? Твои родители разве не знали, что ты сам это сделал?       — Знали.       Шое поджимает губу и смотрит на Тоору. Открытая, как Шое думал, для него книга, оказалась под семью замками. Тоору был нечитаем.       — Но почему они не сказали, что это неправда? Почему не опровергли?       — Потому что фраза: «моего сына убили» звучит лучше, чем «мой сын совершил суицид из-за того, что мы не хотели принимать его желания и чувства в счет». Шое вздрагивает и смотрит неверяще. Нет, он понимает, осознает, но… Это больно.

Родителей Тоору действительно волновала репутация, нежели смерть собственного сына?

      — Ты…? — вопрос потопает в тишине и комке в горле. Шое просит себя заткнуться. Может, Тоору и мертв, но он все еще может чувствовать, и все эти вопросы, они крайне бестактны.       — Я не жалею, — Тоору прикрывает глаза и тихо выдыхает. Он не собирается юлить или уходить от ответов. Если Шое хочет, то пусть знает. А потом Тоору исчезнет и больше никогда не пойдет на поводу у чувств. — Если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, я бы не поступил иначе.       — Но почему? — Шое спрашивает аккуратно, боясь переступить грань, забывая, что она давно осталась позади.       — Меня все устраивает, — пожимает плечами. — Лучше быть мертвым поэтом, чем всю жизнь притворяться тем, кем не являешься. Все получилось даже лучше, чем я предполагал. Стать приведением и иметь целую вечность наедине с искусством, приятная роскошь, за которую пришлось заплатить жизнью.       — А другие? — Шое не верит, что Тоору мог убивать. Ему просто не было смысла. Или он хотел, чтобы ему было с кем поговорить? Но тогда почему так цеплялся за Шое?       — Они все самоубийцы, которые просто выбирали неэстетичные способы смерти, — Тоору смотрит внимательно за реакцией Шое, — я просто предлагал им безболезненный вариант.       — Ты предлагал им выпить яд?       — Я всего лишь подкидывал им нужную книгу с нужной страницей. Я не заставлял их это делать. Это был полностью их выбор. Быстрая и почти безболезненная смерть.       — Я слышал, что они умирали медленно, что яд долго убивал. — Шое ясно помнит слова Хитоки.       — Так было только с одним, — Тоору кривится, — этот придурок намудрил с рецептом. Лишь один раз. Слухи любят привирать и раздувать. Шое согласен.       — Это все, что ты хотел знать? — Тоору собирается уходить, и Шое бросается вперед в страхе, что на этот раз призрак исчезнет навсегда.       — Нет, постой. — Шое бледный напуганный птенец, которого собираются выбросить из гнезда. — У тебя есть какое-то незаконченное дело? То, что тебя держит здесь и не дает упокой твоей душе? — Шое хочет спросить вовсе не это, но боится, что если задаст нужный вопрос, Тоору не будет слушать дальше.       — Нет ничего, что мне нужно сделать, чтобы исчезнуть. Мое дело — быть поэтом. Всегда. И скитаться вдоль этих стеллажей. Нас всех ничего не держит, и в то же время мы прикованы к этой библиотеке, как к месту нашей смерти, — пожимает плечами. Он и сам не до конца разобрался с тем, как работает «загробная» жизнь.       — Ты видишься с другими?       — Не часто. Они не показываются. В отличие от меня, они не сильно в восторге от того, что получили после смерти, — Тоору как-то слишком театрально вздыхает. — Они не ценят эту возможность вечного существования в стенах библиотеки.       — Ты уже прочитал все эти книги? — Шое уже наперед знает ответ, он уже восхищен, но все же жадно ловит каждое новое слово Тоору.       — Да. Некоторые я даже перечитывал, — Тоору с нежностью проходит рукой по стоящим в ряд книгам. — Ночь дает возможности. Ночь позволяет чувствовать и осязать. Лишь ночью я могу творить и постигать творение других, — Тоору берет в руки томик и поворачивает его, смущенно радуясь тому, что рука не проходит сквозь предметы, наслаждаясь чувством шероховатости переплета.       — А днем ты не можешь этого делать? — Тоору вздрагивает и медленно ставит книгу обратно.       — Нет.       — Что ты делаешь в это время?       — Жду ночи. Шое сдерживает подступающие слезы и отворачивается. Тоору одинок, и единственное в чем он может топить свое одиночество — это собственные поэмы и чужие произведения.       — Разве тебе не надоедают одни и те же книги? — Шое прикусывает язык, хочется, на самом деле, его откусить, чтобы не задавать глупых вопросов.       — Раз в несколько месяцев в библиотеку привозят новые. Новые издания и новые переиздания. Мне интересно любое изменение. И читаю я медленно из-за того, что днем я не могу перелистывать страницы. Как раз хватает времени до следующего завоза.       — И тебя устраивает?       — Я повторюсь, да. Я чувствую себя живее, чем когда действительно был живым, — Тоору грустно улыбается, но Шое видит в этой улыбке искренность. Тоору действительно доволен положением дел.       — Единственное, о чем я жалею, что я сделал неправильно, это показался тебе в ту ночь. Я подумал, что от одного раза ничего не будет. Что одна ночь ничего не будет стоить. Что, — Тоору спотыкается, — что хотя бы один раз я могу разделить частичку своей вечности с кем-то. Заглушить это одиночество в груди, — Тоору сжимает ткань формы академии рядом с сердцем, — одна единственная ночь, а потом бы мы больше не увиделись. Я бы больше не показывался, а ты бы считал, что нам просто не везет в пересечениях маршрутов. Через год ты бы думал, что я уже выпустился.       — Но мы договорились на следующую ночь…       — Я не хотел показываться, — Тоору переводит взгляд в пол. — Я понял, что совершил глупость, когда ты ушел. Я не должен был показываться в следующую ночь. Но ты пришел, и все не уходил, ждал, сжимая в руках пьесу. И я не смог… — смотрит прямо и, кажется, дышит неровно, — и потом не смог тоже. «Пока я не открыл тебе глаза»       — Скажи, — Шое запинается, — ты ответил мне на поцелуй, потому что просто хотел почувствовать человеческое тепло? Или... ты влюбился в меня? — спрашивает с надеждой. Просто знать, что Тоору чувствует то же самое. Видимо, чтобы было больнее. Тоору громко выдыхает и несколько секунд смотрит вверх, словно ищет там помощи, но не находя, возвращает взгляд на Шое. Наклоняется медленно, опаляя чужие губы дыханием. Мимолетное прикосновение к губам и тихое «да» сводит Шое с ума.       Все это неправильно и не должно так быть. Шое не должен был влюбляться в призрака. Черт возьми, единственным человеком на земле, который понимал Шое с полуслова, не должен был быть мертвый.       — И тебя не смущает, что я парень? — может Шое и жил в современном мире, когда к подобному роду отношений относились более нейтрально, но Тоору жил почти сто лет назад.

— Я учился в те времена, когда академия впускала в себя лишь юношей, так что. Это вовсе не проблема. Она совершенно в другом.       — И ты хочешь уйти? Оставить меня на четыре с половиной года с осознанием, что ты задыхаешься в библиотеке в своем одиночестве? Серьезно? Ты считаешь, я смогу жить прежней жизнью, понимая, что ты здесь совсем один, с возможностью существовать лишь по ночам, и стихами, рассказанными пустым стенам? Серьезно? Ты серьезно? — Шое выпаливает это с надрывом. Неужели Тоору не понимает, что он не сможет находиться почти пять лет в стенах академии с мыслями о Тоору.       — Пожалуйста, давай просто будем собираться, как раньше? Позволь мне быть ближе, пока есть такая возможность? Неужели ты хочешь просрать шанс не чувствовать себя одиноким?       — Зачем? — Тоору отодвигается и смотрит не мигая. — Потом ты уйдешь, а я останусь здесь.       — Хочешь быть одиноким всегда или иметь в воспоминаниях время, когда рядом с тобой сидел рыжий парень и с восхищением слушал твои стихи? Тоору открывает рот и тут же его закрывает.       — Обещаю, что не буду лезть к тебе со своими чувствами. Правда.       Неправда. Потому что в следующую ночь Шое целует Тоору в свете полной луны. Дотрагивается до скул и умирает от отдачи. Губы Тоору сами по себе яд. Несмертельный, но сводит с ума и не дает мыслям собраться в кучу. Шое влюблен. Тоору тоже.       — Я все хотел спросить, — Шое перелистывает страницу книги, что они решили читать с Тоору по ролям и переводит взгляд на парня. — Разве призраки могут пить? Тоору игриво поднимает бровь и весело вертит в руках кружку с чаем.       — Оу, это, — улыбается и переворачивает полную кружку верх ногами. Пустую?       — Чего?! — Шое неверяще смотрит на пол, который по всем законам жанра сейчас должен быть залит чаем, но нет.       — Мои маленькие фокусы, — Тоору улыбается и вновь показывает кружку, полную чая, — я решил, что тебе будет некомфортно, если я буду сидеть с пустой.       — Оо… — Шое открывает широко рот и без зазрения совести сует палец в кружку. Пуста, хотя глаза видят ее полной. — Волшебно.       — Призрачно, — поправляет Тоору и хихикает. — Но я не всегда сижу с пустой, иногда я делаю вид, что отпиваю, а на самом деле вдыхаю аромат цитруса. Благо, призраки не лишены такой роскоши, как обоняние, — Тоору довольно жмурится и откидывается на спинку.       — Это, наверное, тяжело! — Шое дует ноздри и ерзает на месте, откладывает книгу. — Чувствовать букеты ароматов и не иметь возможности попробовать. Вкус вы не ощущаете?       — Да.       — Ужасно! Это, как смотреть на выпечку на витрине и понимать, что ты можешь пускать на нее только слюни, потому что денег нет, — Шое разочарованно стонет. Ему чертовски обидно за друга.       — В первое время, — Тоору задумывается, кладя голову на руку, — к этому, действительно, сложно привыкнуть. К тому, что тебе больше не нужно есть, пить, заниматься утренней гигиеной и прочим. Это сбивает с толку. Но потом привыкаешь, — пожимает плечами. — Ты забываешь, что такое вкус и наслаждаешься лишь запахами. Ты не думаешь о том, что хочешь это попробовать, потому что уже и не помнишь, каково это. Это сложное чувство, но приятное. Шое хлопает глазами и быстро дышит. Он с трудом, но понимает, что имеет в виду Тоору. О чем он говорит. Просто, Шое не знает, каково это, поэтому не может в полной мере осознать.       — А ты умеешь летать? Проходить сквозь стены? — Шое почти подпрыгивает на месте, воодушевляясь настолько, что усидеть на своей пятой требует немало усилий. Тоору не отвечает минуту. Шое кажется, что вечность.       — Да, умею.       — Покажи! — не выдерживает. Подпрыгивает и в прыжке становится на ноги, наклоняясь над Тоору в ожидании. — Покажи, — тянет.       — Извини, но нет, — Тоору отворачивается. Тяжело отказывать, смотря в эти глаза, но по-другому не может.       — Почему? — Шое даже не успевает разочароваться, он просто обескуражено хлопает глазами и отодвигается.       — Потому что люди не умеют летать. Воздух из груди Шое выбивают кулаком. Вполне осязаемым, сотканным из ответа Тоору. Тоору призрак, привыкший жить своей тихой и одинокой жизнью. Без возможности общения с другими людьми. Тоору знает кто он и где он. Но его сердце все еще тоскует. Он все еще не хочет переходить эту грань. Он делает вид, что человек. Поэтому, он вдыхает аромат чая и отпивает из кружки, приятно морщась. Поэтому он не ходит сквозь стены. Потому что в голове Тоору, он все еще позиционирует себя как человек. Потому что признание себя стопроцентным призраком, это признание себя обреченным на вечное одиночество. Шое страшно думать, что будет с Тоору, когда он уйдет.       — Я начну, — Шое берет книгу со стола и открывает свою партию.

***

      В руках зажатое заявление на участие в конкурсе чтецов, а в душе груз весом с тонну в виде надвигающейся пересдачи по математике. Разумеется, Шое хочет выбрать первое. Разумеется, родители Шое не разделяют этого желания.       Заявление летит в урну, вместе со скомканными чувствами. Шое не плачет. Он устал плакать из-за этого. Он идет в библиотеку в дневное время суток и сидит за столом за задачами и раскрытой книгой Керуака «В дороге», время от времени переворачивая страницы.       Хитока спрашивает, нужна ли Шое помощь, хотя на языке вертится совершенно другой вопрос. Зачем он это делает?       И Шое отчетливо ловит его в воздухе и благодарно улыбается Хитоке за предложенную руку помощи, которую он принимает, потому что математику придумал Сатана, и за то, что витающий вопрос так и остается невысказанным. Шое не сможет объяснить, что страницы переворачивает он для Тоору, который не может этого делать сам.       Шое ежится, когда ощущает чье-то дыхание на своей шее. Тоору любит играться с Шое. Ему нравится осознание того, что даже днем он может делать что-то осязаемое. Например, вселять чувство чужого присутствия. Хотя, наверное, уже родного.

Несмотря на помощь подруги, Шое заваливает пересдачу, а родители заваливают Шое ненужными вопросами.       Это была последняя. Дальше комиссия, которую, если Шое не сдаст, то просто вылетит. Потому что дураков не держат в академии. А Шое, кажется, оказался полным дураком. Дураком, потому что полюбил призрака. Дураком, потому что не может отстоять свою позицию перед родителями и доказать, что экономика ему не сдалась. Дураком, потому что не может уговорить родителей о своем перепоступлении на литературный. Дураком, потому что до липкого страха в голове бьет осознание, что три года это очень маленький срок для «будущего». Вечность — в самый раз.       Шое в пору идти к специалисту, а не в библиотеку. Шое в пору задуматься о своем психологическом здоровье, потому что в последнее время он все больше плачет. Шое в пору задуматься о своей жизни, потому что играть чужую роль он не хочет. Шое в пору задуматься, а зачем это все. И из всего списка он делает лишь это.       — Что ты делаешь? — Тоору насторожен. Он обивает круги вокруг Шое, что-то неотрывно пишущем и игнорирующем его абсолютно. Быть игнорируемым — страшно.       — Прости, — Шое шепчет куда-то в висок и тут же целует, — нужно было написать это. Что «это» Шое не уточняет, а Тоору не рискует спрашивать.       — Ты говорил с родителями? Шое снова целует и просит не задавать сегодня вопросов. Шое не хочет портить настроение.       Шое отказывается от права очереди читать первым. Он вообще отказывается читать. Странно и как-то до коликов в сердце больно осознавать, что за последний месяц не написал ни строчки.       Зато у Тоору времени было предостаточно. И он читает, читает совершенно не то, что планировал, и, кажется, вовсе не читает.       Шое нервно сглатывает, когда понимает, что Тоору сочиняет на ходу. О нем. Тоору признается в любви, глядя в глаза сквозь зарифмованные строки. Тоору словно прощается уже сейчас, понимая, что Шое покинет его, и он останется со своими чувствами и вечностью. Но Тоору не против. Он будет жить с тяжестью под сердцем, и вдыхать воспоминания по ночам в библиотеке.       Стихотворение выходит отчаянным. Тоору поджимает губы и неловко отворачивается. Шое берет его за руки и целует бледные костяшки. Мимолетный взгляд на время, и Шое тоже начинает рифмовать на ходу.       — … Останусь навсегда с тобой, Дай яд отведать свой.       — Что? — Глаза Тоору распахиваются в ужасе. Шое мягко улыбается в пустоту. Знает, что Тоору все еще здесь. Обескуражен и испуган. Но наступивший рассвет не дает объясниться.       Шое уходит из библиотеки.       А Тоору стоит недвижимо там, где его нежно обнимали чужие руки, где Шое раскрыл ему планы.       Тоору просит его не делать этого. Говорит, что если Шое так поступит, то он будет скрываться от него всю оставшуюся вечность.       — Я не могу иначе. Чем я хуже тебя? Чем?       — Ничем, Шое. Просто подумай, — присаживается рядом и хватает мертвой хваткой. — Ты можешь еще побороться.       Шое разворачивается резко.       — Не могу! Не могу я бороться! Разве ты не видишь?! Я не могу, — Шое истерически трясется и плачет. Он устал. — Я не хочу всю жизнь провести, занимаясь тем, что мне не по душе. Тоору видит. Отчетливо видит себя, но осознавать не хочет.       — Я устал. Я больше не могу. И если ты не подсунешь мне нужную книгу, я найду другие способы.       — Например, обратиться к специалисту.       — Он не поможет мне убедить родителей. Он не сможет их убедить сам. Он предложит мне смириться, — Шое говорит, уткнувшись лбом в стол, не отнимая головы, — А я не хочу мириться! — и по слогам, — Я-не-хочу!       Тоору молчит. Он понимает, что не виноват в этом. Знает, что это бы все равно случилось. Но все равно винит себя.       — Я не сделаю это своими руками, — Тоору знает, что поступает несправедливо, но иначе поступить сил, просто, нет. Тоору оставляет Шое наедине.       — Пожалуйста. Хотя бы ты будь на моей стороне.       Молескин остается на кровати. Молескин, который он непрерывно заполнял на парах. Молескин, на первой странице которого было выведено печатными буквами «Призрачная ночь». Молескин, полный его с Тоору стихами, потому что это кажется кощунством — оставлять мир без искусства любимого призрака. А потом уже и своего, потому что, если Тоору говорит, что Шое пишет шедевры, Шое верит.       Он давно думал об этом. Давно взвешивал. И принял решение.       На последней странице сплошной текст. Его «записка». Он никого не винит и даже раздает наставления. О Тадаши и Кее старается не думать, верит, что они смогут справиться, но все же возвращается и дописывает милые, как ему кажется, глупости.       В руках баночка с понамешанными химикатами, четко по рецепту из оставленной кем-то в библиотеке книги.       Шое не страшно. Он улыбается, выпивая всю жидкость сразу.       Тело Шое дергается в последний раз, и замирает в скрюченной позе на полу. Тоору плачет, убирая с лица рыжие прядки. Прикасается до родных скул, оставляет поцелуй на лбу и замирает.       На плечо ложится рука, и Тоору не хочет смотреть, чья она. Он прекрасно знает. Но если увидит его, то это будет означать лишь одно. Шое мертв.       — Спасибо, — Шое присаживается рядом и целует в висок. — Спасибо, что остался на моей стороне, — отнимает руки от остывающего тела, сжимая их в своих, и оставляет мимолетное прикосновение губами.       По академии еще долго ходит новость о смерти второкурсника экономического. А между студентами и студентками гуляют слухи о призраке-убийце, который продолжает забирать жизни своим ядом.       — Как видишь, я был прав, когда говорил, что девушки более ответственны. Шое фыркает, и притягивает Тоору к себе за поцелуем, смеется ему в макушку.       — Да, я заметил.

***

Ночь - любимое время суток. Потому что ночью можно насладиться новым завозом и с детской радостью и нежностью прикоснуться к томику «Призрачной ночи». Разглядывать до рассвета печатные буквы, вдыхать запах бумаги и наслаждаться иллюстрациями от малоизвестного художника Ямагучи Тадаши.       

Через пять лет между стеллажами они встречают девушку. Первую на их памяти девушку, которая устала думать о последствиях. Она запуталась, потеряла смысл жизни. Но они видят, что она этого не хочет. Они предлагают ей маленькую авантюру. И спустя несколько месяцев появляется сборник стихотворений под авторством Ш&Т.

Искусство будет длиться вечно.

Как и любовь.