Хотелось бы держать в руках, так невесомо касаясь, хотелось бы легко, но чувственно целовать точёные плечи, хотелось бы проявлять всю нежность, на которую только способно тело и какую только может представить себе разум… но нет.

Незримая преграда. Запрет, действующий лучше любых стен. Предупреждение, истеричный крик.

— Ни шагу ближе, иначе я выстрелю!

— Стреляй, — опустив руки, спокойно, замерев на месте.

Секунда молчания, синие капли, медленное, пугающе обыденное движение локтя и кисти к лицу, казавшееся сейчас внезапным змеиным изгибом нормальной ветки дерева, такая вот нереальная по сути своей измена.

— Не… не в вас.

Наверное, должно было выглядеть глупо, наверное, должно было выглядеть беззащитно, и закрытые глаза Коннора, всё равно прекрасно слышащего шаги, и дрожащая благодаря незаконченным изменениям в мобильном регуляторе рука, и его такая же обыденная, даже на вид не девиантная, если не знать предыстории, готовность, его голубые капли вокруг. Но если бы знал Коннор, какая же сила вдруг предстала перед Элайджей и преградила ему все пути.

Чёртовы эксперименты.

Чёртов эгоизм.

Чёртова влюблённость, так внезапно подкравшаяся и так запросто незамеченная.

Так прошёл день с того момента, как девиант стал чуть меньше похож на человека своим болезненным рывком, беззвучным криком и обрывками проводов, своим несогласием терпеть что угодно от того, кого принял своим создателем. Так прошёл день, так прошла бессонная ночь, и Камски уже отчаялся смотреть на бледные колени в углу.

При сильном стрессе девианты склонны к саморазрушению, да?

Элайджа был виноват, Элайджа был зол на себя, но Элайджа привык добиваться желаемого вне зависимости от чужих чувств и эмоций.

— Ты считаешь это действие изнасилованием, да? — всего лишь эксперимент, всего лишь небольшая проверка силы ощущений, всего лишь использование самых чувственных точек тела, всего лишь эгоистичное желание доставить себе удовольствие, всего лишь эгоистичное видение своего творения своей игрушкой, всего лишь несколько подобных проверок. — Я с тобой согласен, — всего лишь не стоит забывать, что андроиды, как смешно бы это ни звучало, тоже люди. — Ты, наверное, никогда не сможешь простить меня, Коннор.

Вздохнуть. Отметить отсутствие реакции. Сходить на кухню за кофе. Осторожно, медленно подойти ближе, чем Коннор разрешил, шаг, ещё шаг, ещё ближе… Вздрогнуть от простого поднятия головы, отскочить сразу шага на три, чуть не упасть, чуть не разлить кофе.

Уровень стресса ещё не критичен. Хорошо.

— Я тебя не трону, Коннор, — поднять руки. — Видишь? Всё хорошо. Не бойся меня, Коннор, поверь, я никогда больше не посмею прикоснуться к тебе без твоего разрешения, — ласково. Тихо. Спокойно, нежно. Тем тоном, которым неплохо бы говорить слова любви.

Пальцы на пистолете лишь сжались, а показалось на миг, что на сердце Элайджи. Но застрелиться Коннор не попытался. Уже хорошо.

Сделать несколько шагов вдоль незримой окружности, неприступной, несмотря на недавние потуги, границы, неотрывно смотря на Коннора. Опуститься на пол. Позволить себе оторвать взгляд от испуганных глаз и красно-жёлтого мигающего диода.

— Я буду сидеть здесь, Коннор, пока ты не перестанешь меня бояться, хорошо? И после, и никогда больше не прикоснусь к тебе без твоего позволения. Прости меня, Коннор. Если хочешь, я больше никогда даже на глаза тебе не покажусь. Я всё, что угодно сделаю, Коннор. Чего ты хочешь? Хочешь, я застрелюсь? Тебе станет легче, если меня не станет, Коннор?

Элайджа замолк.

Ну почему он не андроид и не может ощущать уровень стресса?

Ну почему он такой идиот?

Ну почему он такая тварь, почему он совершенно ни о чём не думает до того, как сделать какую-нибудь мерзость во благо, казалось бы, чего-то хорошего, но на самом деле лишь себя самого?

Элайджа Камски никогда не влюблялся. Никогда не волновался. Никогда не боялся. Никогда не скорбел. Никогда не страдал. Он привык идти по жизни как по взлётной полосе посреди утоптанного поля, где шаг не туда — лишь такой же путь, как и все остальные, ничем не хуже других. Это, безусловно, было хорошим качеством. Очень полезным в любой, пожалуй, человеческой жизни. Не чувствовать, брать только то, что хочешь, думать только о собственном благе, но при этом и его не считать чем-то важным, никогда не сомневаться в решениях, никогда не думать о собственной слабости. Жить абсолютно свободным и от чувств, и от эмоций, и даже от мыслей о чём-то таком.

Какое, однако, счастье он потерял только что.

Он мог всё, но это казалось такой естественной вещью, что даже помнить об этом не казалось важным.

Он мог всё. Он всё потерял. И как бы хотелось, чтобы это «всё» было материальным.

Он сам как чёртов девиант. Был как андроид, с одним лишь отличием, что имел право на всё, а стал как чёртов девиант. И имеет теперь право лишь на всё человеческое.

— Коннор, хороший мой. Прости меня, умоляю. Или хотя бы поверь мне. Или хотя бы не бойся. Или хотя бы… не знаю, что хотя бы, Коннор. Просто хотя бы не бойся.

Лишь бы не видеть этих белых колен, этих синих пятен и чёрного пистолета.

А может, дать ему застрелиться и перенести его память в другое такое же тело?

Нет. Не смей думать об этом, тварь.

Может, пойти дистанционно покопаться в коде, воскресить Аманду и заставить её поговорить с Коннором?

Да нет… если даже он не воспримет это также, как внезапное приближение, всё равно для него это может оказаться путём там, внутри себя, навсегда и остаться.

Чёрт.

В воздухе тириумом уже почти пахло. Элайджа внезапно сообразил, что тириум из Коннора частично вылился по огрызкам-ошмёткам белых проводов, а частично продолжает испаряться уже из тела.

Чёрт.

Если не спасти его за… Элайджа не поленился, сходил в лабораторию за компьютер, произвел подсчёты, за пятьдесят три часа сорок восемь минут ещё, можно будет всё равно хоронить. И в полицию сдаваться, но это уже потом и это уже не так важно. Или всё же важно, если он об этом думает? Нет. Не надо думать о таких глупостях.

Коннор, Коннор, Коннор, Коннор.

О чём он может думать? Чего он может хотеть? Чего он может перестать бояться? Что его может успокоить?

— Коннор, ты перестанешь меня бояться, если я сейчас, допустим, уеду далеко отсюда?

Нет. Всё равно. Ни единого движения.

Может, он уже мёртв? Может, он уже саморазрушился?

— Коннор…

Червячок тревоги, с завидным упорстваом вгрызавшийся в мысли, мгновенно подрос до жирного червя ужаса.

— Коннор!

Не вздрогнул.

Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт-чёрт-чёрт.

Так, нет, не надо кричать. Вдруг всё ещё под контролем, а от крика уровень стресса станет критичным?

А вдруг он стал критичным после этого крика?

Нет!

Так, если всё ещё в норме (ну как бы это покорректнее сказать) — то подходить и проверять прямо сейчас не надо. Надо подождать, пока снизится этот идиотский уровень.

А если всё плохо?

Так, нет, не думать, не думать…

Что, Элайджа, за какие-то жалкие сутки превратиться в ненормального влюблённого виноватого идиота-страдальца. Принимай поздравления от никого и собственной совести, которая, оказывается, даже не никто.

Надо успокоиться. Посчитать в уме, заодно и время пройдёт. Да, точно, посчитать секунды — минуты две, и можно будет подойти

Раз. Два. Три. Четыре. Пять, шесть. Семь. Восемь. Девять, десять. Одиннадцать. Двенадцать, тринадцать. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать чёрт… чёрт.

Чёрт. Это ведь он не двадцать пять секунд посчитал, и даже не двадцать.

Может, эти несчастные две минуты и так уже прошли, пока он думал и самобичевался?

Нет, нет, спешка всегда лишь губит…

Может, удары сердца посчитать? Два удара — восемь десятых секунды, вроде как… если он правильно помнит. Тогда сто двадцать на восемь десятых… сто пятьдесят, да, сто пятьдесят таких двоек нужно насчитать, и всё, и можно будет идти к Коннору.

Чёрт… нет, две минуты уже точно прошли!

Так, надо всё же пойти.

Элайджа встал. Медленно, осторожно, максимально бесшумно. Коннор не реагировал. Шаг. Мягкий, осторожный, спокойный. Ещё шаг. Каким шумным и мешающим стало дыхание. Ещё один. Ещё. Сначала надо забрать у Коннора пистолет. Любой ценой, но осторожно. Ещё шаг… и ещё, последний шаг.

Коннор никак не среагировал.

Чёрт.

Медленно, осторожно, ничего не задевая, опуститься. Положить руку не на нежное тело, нет, а на пистолет, прикрыть дуло пальцем. Взять. Потянуть.

Оружие выскользнуло из слабых рук неожиданно легко. Элайджа чуть не упал.

И тут же Коннор поднял голову.

— Коннор…

И сжался сильнее.

Что… что делать и что он наделал?

— Коннор, милый, нежный мой, видишь, я тебя не трогаю. Только пистолет, не тебя. И не трону. Не бойся, пожалуйста. Не бойся, хорошо?

Рука с исчезающей кожей потянулась куда-то к груди.

Чёрт.

Нет!

Три шага назад.

— Коннор, нет!

Что делать, что делать, уйти — слишком долго…

Всё, хватит.

Всё хорошо. Закрыть глаза, нащупать курок, поднести к виску, только быстро, быстрее, хватит бояться собственной смерти, всё равно же потом жить не сможешь, давай, жми!

И выстрел был оглушителен. И звон осколков люстры — тоже. И глухой стук тела Коннора, повисшего на руке с пистолетом — тоже.