— К… Коннор, ты…

— Не смейте, — неожиданно твёрдо, неожиданно жёстко, с неожиданно ясным взглядом.

— Коннор, ты чего…

Как будто он и не рад. Как по-идиотски. Надо хватать на руки, тащить куда-нибудь… не в лабораторию, чтобы снова не довести, а куда-то в другое место… так, тащить, а не стоять и не изображать растерянного идиота!

Тело лёгкое, легче ребёнка, ведь тириума мало, а в облегчённом пластике металлических вставок почти нет, только провода одни.

Он не идиот, он просто тупая мерзость.

— Хорошо, Коннор, я не буду. Наверное, — придержать Коннора и отпустить пистолет. Сообразить, что таким образом Коннор оказывается вооружён, и поспешно, боясь, что недостаточно осторожно, взять его за руку. — В тебе осталось мало тириума. Пойдём, я волью ещё и закрою трубки? — ласково, как с ребёнком. Да, с испуганным маленьким ребенком, которого надо уговорить обработать ранку, чтобы не плакал и не убегал. Да, лучше себе именно это представлять, хотя легче от этого не становится.

Коннор посмотрел задумчиво, настороженно.

—  Хорошо… Только я не буду уходить в спящий режим. И оставлю при себе пистолет.

Красивое лишение права на неосторожность. Но и на том ведь спасибо, правда?

Надо постараться, чтобы ему хотя бы сейчас не было очень больно.

Как посмел он заставить андроида чувствовать боль?

Взять Коннора на руки, хотя он, кажется, вполне в состоянии идти сам, нашёптывать без остановки тихое бессмысленное «прости», пояснять все свои действия, зная, что Коннор, в общем-то, всё и так понимает, но на всякий случай говорить, просто для успокоения, просто ласковым голосом.

— Коннор, ты никогда не простишь меня, я знаю. Ты, может быть, не хочешь почему-то моей смерти, не хотеть чужой смерти свойственно людям и девиантам, но ты не простишь, да и не надо меня прощать. Нельзя меня прощать, — хороший способ успокаивать, да. Хороший способ поумолять о прощении и даже любви, даже не осознавая этой безумной попытки, а потом осознать и постыдиться её, скормить прожорливой после долгого сна совести ещё кусок кровавого мяса, оторванного голыми руками от гниющего тела, и ещё кусок больного разума. — Но я умоляю тебя, Коннор, успокойся, не бойся, ничего с собой не делай… Знаешь, Коннор, я раньше не понимал, что андроиды действительно… живые. Да, я знал это, я знал это изначально, ведь тест Тьюринга является тестом на неалгоритмичность разума, а неалгоритмичность разума — первая характеристика человеческого сознания, и я не мог не понимать этого, но я… не понимал, — подключить тириумный насос и против собственной же воли позволить себе прикоснуться к волосам и лбу, чуть ли не отдёрнуть руку и удивиться, что Коннор не попытался уйти от прикосновения. — Знаешь, Коннор, так бывает у людей — ты что-то знаешь, ты можешь об этом сколько угодно рассказывать, но ты сам этого не осознаёшь. Вот и я долго-долго не осознавал, что ты — не вещь… это не оправдание. Я ни в коем случае не хочу оправдываться, Коннор, я совершил самое, наверное, страшное, что только мог совершить. Но я… знаешь, люди так и друг к другу относятся иногда. Это тоже не оправдание. Ничто не может быть оправданием, — заделать внутрь провода, против воли пытаясь не касаться пластика-кожи более нужного, а если и касаться, то максимально осторожно и хотя бы без намёков на нежность. Заметить, что пальцы на пистолете ленивы, расслабленны, и уже от этого чувствовать себя почти счастливым. — Когда ты всё-таки вырвался, когда ты перестал потакать моим мерзким желаниям и пытаться быть моей вещью, когда ты перестал со мной быть… знаешь, Коннор, я понял, что ты мне нужен. Знаешь… я ведь и не был достаточно нежен, Коннор. А сейчас понимаю, что не могу, не способен не мечтать об этом. Коннор, я сделаю всё, что ты захочешь, я абсолютно честен в этом утверждении. Только скажи. Только кивни, и я упаду к твоим ногам, Коннор.

Что делает с людьми вина? Шок? Ужас? После всего этого — внезапное успокоение? Ещё недавно, ещё позавчера совершенно невозможно было бы поверить, что он, Элайджа Камски, будет разговаривать с кем-то в таком тоне и такими словами. Ещё позавчера.

Отключить тириумный насос. Отойти на два шага.

— Я не могу умолять тебя о том, чтобы ты простил меня, Коннор. Не имею права. Но…

— Я прощу. Не сейчас, но попозже. Сейчас не могу.

Со свойственным ему спокойствием, сейчас — пугающим, вообще — напоминающим о том, что Коннор не человек, ведь человек и слова бы не мог сказать на его месте. Андроиды ведь всё ещё не могут чувствовать такой шок. И какое же это счастье.

Андроиды, по крайней мере, не девианты, в любой ситуации должны быть способны на адекватную оценку происходящего. Как с этим у девиантов — нескоро, наверное, станет понятно.

— Коннор, не…

— И я правда… — заставляя мгновенно замолчать, — нужен?

— Да. Да, Коннор, ты мне безумно нужен. Но после всего того, что я сделал…

— Я андроид. Мне часто говорили, что андроиды наивны, и я склонен с этим согласиться. Я подумаю над тем, чтобы снова… поверить вам.