У Сонхва настоящая гейская паника: причина тому всё та же, что и последние полгода — Чон Уён.

Солёный утренний омлет не ощущается на языке, жёсткое мясо тает во рту, а Ёсан пишет под боком домашку и даже не для Юнхо… Всё переворачивается с ног на голову. У Сонхва внутри тоже всё переворачивается, когда он видит Уёна.

Он помахал ему в столовке и сказал: «Сонхва-хён! Привет!» — и, продолжая размахивать руками, посылая воздушные поцелуи в приветствии, оттеснился ближе к буфету и Сану.

Сонхва забыл, как дышать. Хорошо, что манеры оказались сильнее заморозки мозга: он поднял ладошку в ответ и глуповато улыбнулся. Мир оттаял, а на место пустоты в голове не пришло ничего, кроме очередного мечтательного нытья.

Ёсан сказал, что его улыбка была такой, будто перед глазами была бездна и предвкушение падения. Сонхва же подумалось, что он улыбался так широко, что осветил на своём лбу фразу: «Краш в Чон Уёна». И первое, и второе (в разной степени) всегда ходили за ручку рядом с Сонхва, поэтому оба мнения имели право на жизнь.

Права вообще были у всех, кроме Юнхо, и то — исключительно сегодня и исключительно из-за обиженного заскока Ёсана.

Сонхва предвкушал своё окончательное падение каждый день; уже находился на краю и смотрел, как камушки летят вниз и теряются в темноте неизвестности.

Уён одолжил ему тетради в дождливый день двадцать четвертого октября, и после его искренней улыбки Сонхва не оставалось ничего, кроме как поймать краш и разрушить себе сон на ближайшие несколько месяцев. Спать не хотелось, а дрочить на малознакомого парня было стыдно.

Потом Уён оказался другом Ёсана.

Потом Сонхва заметил, что он тусуется на постоянке с Саном.

Потом они затусили всей компанией… Гуляли, пили, общались.

И тогда дрочить в ночи стало будто в два раза более стыдно, чем когда Сонхва из принципа этого не делал.

— Сонхва-хён.

Сонхва поклялся, что если однажды Уён настигнет его возле раздевалки, то всеми правдами и неправдами, но он хочет быть пригвожденным им к стенке.

А врать-то даже не пришлось.

Уён ударил рукой стену и навис над опустившимся по этой же стенке вниз Сонхва. Ну, всё как по заказу: кабедон в университете. А где ахнувшие студенты вокруг? Ах да. Всем плевать.

— Чё, страшно? — заржал Уён, а потом несколько раз хлопнул Сонхва по плечу. Подтянул вверх и засиял: — Ты в столовке забыл свою кофту!

Сонхва пощупал себя за руки.

— Ой.

Уён просиял. Резво стянул кофту со своих плеч.

— Возвращаю!

Ой.

Сонхва аккуратно взял вещь, посмотрел на неё, на Уёна, сделал вид, что не слышит комментария про стирку и отбеливатель. Подрочить, что ли, на эту кофту? Она, блин, пахнет им. Что за афродизиак у него вместо парфюма? И столько литров он выплеснул на себя, если Сонхва, даже выпрямившись, ощущает себя стоящим на коленях?

— И ещё.

Сонхва посмотрел в озорные глаза Уёна с опаской.

В следующую секунду на его щеке красовался влажный от блеска поцелуй.

Уён спрыгнул с носочков обратно на пятки и облизнулся.

— Это ты тоже забыл.

И, пока Сонхва приходил в себя, убежал.

В голове из светлых мыслей осталось только одна: «У меня что, правда на лбу написано «краш в Чон Уёна»?

Минут через двадцать до него дошло, что воздушные поцелуи Уёна всё-таки его настигли — буквально. К щеке он не прикасался ровно до тех пор, пока Ёсан, схватив салфетку, не попытался вытереть его скулу с причитаниями: «Хоть бы постыдился, сам же говорил, что не нравится, когда тебя целуют!». Сонхва отбил одну атаку.

Вторая прилетела через минуту: Чон Уён, пройдя мимо, послал ещё один воздушный поцелуй и провел пальцем по щеке. Сонхва зеркально повторил движение и тупо смотрел на оставшийся розовый след на пальцах.

Он надеялся, что след от губ Уёна не был таким ярким, как сам Уён.

Хотя судя по смешкам…

Кофта на плечах пахла его парфюмом. На щеке остался сладкий след.

Отговорок не осталось, испуганно подумал Сонхва, спрятав глаза за ладонью.

Теперь точно оставалось только дрочить.