☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Не каждый альфа может похвастаться тем, что его омега в спасательной команде лучшего подразделения города. Не каждый альфа плачет, возвращаясь в пустую квартиру, потому что омега нашёл пристанище среди каменных изваяний на дальнем кладбище. Не каждый альфа хранит верность вот уже четыре года. Но Гонхаку откровенно плевать.
Он боится отношений.
Все, кого он пускал в своё сердце, уходили, забирая с собой его часть.
Ему до сих пор кажется, что в тот день, когда ударом колокола проводили его мужа в последний путь, отмечая завершение смены, он замёрз и несмотря на то, что существует, умер он в тот день, когда принял сложенный флаг.
Гонхак будто остался за скобками этой жизни.
Достойные похороны организовал департамент, от Гонхака требовалось малое — присутствие и речь. Но Гонхаку до сих пор кажется, что в тот день он онемел. Подобрать слова было сложно, он не понимал, как можно попрощаться с тем, кого любил. Он не хотел говорить, но это было необходимо, и, собрав волю в кулак, он произнёс речь, не позволяя голосу сорваться от едва сдерживаемых рыданий.
Он слабо помнит похороны, лишь яркое солнце, мягкими мазками ложащееся на кожу, небо глубокое и чистое, без намёков на облака. Гонхак помнит тепло омеги, который будто спал в гробу, он едва сдержался, чтобы не поднять тело и не встряхнуть со словами «хватит уже, шутка затянулась». Он лишь вложил в руку брелок к ключам от купленной квартиры. Частицы будущего, которому не суждено было случиться.
Возвращаясь после похорон в пустую ещё не обставленную квартиру, Гонхак сомневается и думает, что стоит её продать. Но проведя ночь у огромного панорамного окна, вид из которого выбирал его муж, он не решается её продать, а с утра прозванивает дизайнера, который должен был взяться за работу, но трагическое событие застопорило продвижение дела.
Пока дизайнер готовится приступить к работе, Гонхак разбирает вещи, отправляя часть в комиссионные магазины, а часть оставляет, не в силах расстаться. Среди коробок остаётся часть нераспакованных вещей. Спустя пару недель у него появляется, по мнению друзей, совершенно дурацкая идея, и он уходит в отпуск, тратя время на стажировку диспетчеров телефона службы спасения.
Времени не так много — это простую истину Гонхак понимает в день утраты, оно летит, как стрела, рассекая года, и пронзает сердце утратой времени и людей. Счастливое время летит неуловимо, время горестей тянется, но всё равно проходит один год, второй, третий, четвёртый, подходит к середине пятый, а по ощущениям всё случилось вчера.
Он учится жить, хотя всё ещё кажется, что существует. И не спит на совершенно новой кровати, которую выбирал муж и дизайнер, а спит на футоне у панорамного окна, глядя на ночной город, когда смены дневные, или в лишённой природного света гардеробной.
Старые друзья отсеиваются за это время, оказавшись и не такими уж верными друзьями. Многие считают его свихнувшимся, когда он совмещает работу со сменами, а потом и вовсе решает жить на доход от акций, полностью меняя свою жизнь, чтобы стать одним из сотен голосов телефона службы спасения. Так он спасёт больше жизней, чем просиживая штаны в зале совещаний.
Появляются новые знакомые и привязанности. Твёрдо назвать кого-то другом Гонхак бы не рискнул, но есть одна семейная пара из прошлого его мужа, с которой он сблизился, став работать на телефоне службы спасения. Ёнджо служит в команде спасателей, а Сохо часто направляет его команду на место.
Гонхак близко не был с ним знаком, знал лишь, что альфа из другой команды, с которой иногда приходилось работать его мужу. А с Сохо и вовсе познакомился на стажировке. Но с тех пор только этих двоих можно назвать друзьями, хотя Гонхак всё так же боится открываться и всячески отстраняется от внешнего мира, предпочитая наблюдать его из окна квартиры, так и не успевшей стать общей.
— 911, что у вас случилось? — эта фраза становится частью его жизни, неотъемлемой, значащей так много, что если бы не Сохо, заметивший состояние Гонхака, очередной экзамен и проверку он бы не прошёл. Уметь фильтровать и отсеивать звонки, знать, кого и куда послать — это полдела. Нужно уметь ограничивать себя от происходящего.
Так же бывают звонки от шутников, по ошибке набранный номер или же проделки детей. Всяко бывает, но на каждый звонок отвечать нужно терпеливо и с пониманием. Хотя Гонхак не всегда уверен, что выходит так, как нужно.
А именно на этом Гонхак едва не погорел, погружаясь в жизни на том конце провода. И несколько месяцев к ряду его тренировал лично Сохо, наставляя и помогая. Именно он взял Гонхака в группу поддержки, где тренировались абстрагироваться от ужасов работы медики, пожарные, спасатели и диспетчеры.
Самоконтроль даётся всё лучше, хотя без тяжёлых дней не обходится, как и без глупых людей, отвлекающих диспетчеров от спасения. Он не самый лучший работник, но выполняет работу качественно, хотя первое время с трудом давалось держать эмоции в себе, он научился благодаря тренингам и советам Сохо, который долгое время был его наставником, и Ёнджо даже шуточно ревнует омегу к Гонхаку. Гонхак лишь усмехается на подмигивание Ёнджо и тактично удаляется из кабинета Сохо каждый раз, когда на его пороге возникает Ёнджо.
Близится день рождения, который за все пять лет Гонхак не отмечает, даже смены дополнительные берёт, чтобы не думать, что где-то там его соулмейт, которого непонятно, как искать, может снова получить шрам. Их немного, всего два, но это два дня, совпавшие с его днём рождения. Всего два дня в году, когда связь соулмейтов натягивается, и каждый может получить шрам другого и ощутить его боль.
Если соулмейты находятся в пределах двухсот километров, раны могут быть серьёзными, а не только остаться отметиной. В иных случаях, на коже появляется шрам, который со временем светлеет, но так никогда и не сходит, напоминая о связи двух душ, переплетённых красными нитями.
До этого он считал мужа соулмейтом, потому что у того был шрам как и у Гонхака — на бедре, когда Гонхаку было пятнадцать, играя в волейбол, он свалился от жуткой боли, пронзившей ногу, и не сразу понял, почему все руки в крови, а друзья визжат как резанные. Хорошо, хоть нашёлся адекватный и вызвал «скорую». В больнице уже объяснили, что раны соулмейтов могут открываться при натянувшейся связи. Гонхак долго смотрел на своё бедро и думал, как же больно было неизвестному кому-то где-то там.
Он тогда вычитал, казалось, все статьи, но ответа так и не нашёл. Всё, что можно было понять — вы просто почувствуете, что человек ваш. Когда увидел своего будущего мужа со шрамом на бедре, Гонхак решил, что это его соулмейт, и обрадовался, что так совпало, что тот, кому он предложил выйти замуж, ещё и часть его души.
Больше в дни рождений они не травмировались, а специально подвергать любимого человека боли казалось кощунством. Второй чужой шрам у него открылся, в прошлом году, спустя четыре со смерти мужа. И Гонхак в тот день понял, что солумейт его жив.
Он с осуждением смотрит на календарь, умоляя день поскорее закончиться. Он принимает вызовы, направляет офицеров полиции, спасателей и бригады скорой помощи, он поддерживает звонящих, подсказывая, как себя вести в той или иной ситуации. Несколько звонков сбрасывает, когда звонят очередные клоуны, отвлекая от работы. Обычный рабочий день. Гонхак чешет зудящую скулу и принимает новый вызов.
— 911, что у вас случилось?
Ответом служит протяжный всхлип и шумное дыхание. Вряд ли звонит шутник, и Гонхак поправляет наушник, чуть увеличивая громкость, чтобы чётче слышать. Пока он слышит только отчаянно сдерживаемый ужас, но ничем помочь не может.
— Вы в опасности?
— Да.
— Как вас зовут?
— Хванун.
— Вы дома? Опасность изнутри? — Хванун сдавленно подтверждает. — Назовите адрес, — просит Гонхак.
Парень диктует, а Гонхак и старательно вбивает адрес, рассматривая карту на экране, пробивая ближайшие наряды. Гонхак вызывает наряд полиции, спасателей и карету «скорой помощи» по продиктованному адресу, а потом задаёт ещё один вопрос:
— Оставайтесь на связи, я буду рядом, пока к вам не подъедет подмога. Но ответье ещё на один вопрос, пожалуйста. По шкале от одного до десяти оцените ситуацию.
— Восемь, — внезапно голос звонящего меняется. — Десять, господи…. Да, на десять кусочков разрежьте пиццу. И чтобы чили было побольше.
— Вы можете оставаться на линии?
Гонхак несколько раз моргает, пытаясь понять, что происходит, но слышит лишь сорванное дыхание в трубку и тяжёлые удары, видимо, в дверь. Гонхак сжимает от напряжения пальцы, когда слышит громкий вскрик, а потом незнакомый грубый голос интересуется:
— Кто?!
— Доставка пиццы, вы заказали двойную с ананасами и двойную чили, я правильно вас понял?
— Не нужна мне никакая пицца.
Звонок обрывается. Он оглядывается на большую карту, чтобы рассмотреть прибытие подмоги, и Сохо ему ободряюще кивает. Холодный пот выступает на висках, и Гонхак зло смахивает его, недоумённо глядя на окровавленные пальцы.
— Гонхак, ты в порядке? — подлетает к нему не занятый на вызове Сохо.
— Да. Соулмейт где-то травмировался.
— Гонхак…
— Правда, всё нормально. Голова кружится немного.
Гонхак всё же позволяет Сохо залить антисептиком, а потом и заклеить глубокую рану лейкопластырем для успокоения омеги, а сам втихаря выпивает пару таблеток обезболивающего, потому что перед глазами плывёт от накатывающей слабости. Смену он дорабатывает как в тумане, но это всего жалких десять минут.
За эти короткие минуты Гонхак ощущает, будто его кишки наматывают на кулак, а голову методично долбят киркой, потому что от боли его выкручивает. Муж как-то рассказывал, какие неприятные ощущения бывают у тех, кто получил черепно-мозговую, и Гонхак судорожно и втайне ото всех снова глотает пару таблеток обезболивающего. Боль немного угасает, не вгрызается в кости и мозг оголодавшим псом.
Вариантов, где бы мог так пораниться соулмейт, достаточно много, и Гонхак вздыхает, надеясь, что у того всё в относительном порядке и окажут помощь. Перед тем, как собраться домой, Гонхак заходит в уборную и отклеивает лейкопластырь с насквозь мокрым от крови бинтом и прикладывает новый, и лишь потом замечает моющего руки Ёнджо, чья улыбка медленно ползёт с лица.
— Где тебя так угораздило?
— Подарок от соулмейта, — усмехается Гонхак, закрепляя свежий бинт пластырем. В голову будто копьё воткнули, а вынуть забыли. Тошнота такая мерзкая и гадкая, словно он получил черепно-мозговую травму, вот-вот вывернет наизнанку. Он жмурится на мгновения, справляясь с головокружением и подступающим комом.
— Не поверишь… видел сегодня точно такой же шрам.
— Где? Когда?
— На вызове.
— Как парень?
— Не знаю, когда мы вошли был без сознания, — честно признаётся Ёнджо, — Он в центральной. Стоять! Мы с Сохо едем с тобой, не обсуждается. Тебе за руль нельзя, а вообще будет лучше, если ты обратишься к врачу. Ощущение, что ты свалишься.
— Обойдусь.
Всю дорогу Гонхак будто на иголках, а обеспокоенные взгляды супругов лишь масла в огонь подливают. Он ёрзает на сиденье и до боли стискивает пальцы, едва не выкручивая их из суставов, перед нервозностью отступает даже тошнота и головная боль, хотя лицо подозрительно немеет, и губы кажутся совершенно чужими, когда Гонхак отвечает на вопрос супругов. В больнице они несколько минут объясняют омеге в регистратуре, что хотят, пока не получают весьма размытый ответ.
Но значок Ёнджо помогает хотя бы отыскать палату. Первым делом Гонхак смотрит на шрам и только потом переводит глаза на парня, который обнимает ревущего малыша. Гонхак несколько раз моргает, но прежде, чем успевает открыть рот, в палату заходит альфа с букетом цветов и садится в изножье кровати:
— Гонхи, ты нас так напугал. Обещай больше так не делать…
— Дончжу, как я могу пообещать?
— А ты пообещай, — просит альфа, омега переводит взгляд с него на ребёнка и обратно на альфу, видя, как куксится малыш на его руках, омега тяжело вздыхает и кивает:
— Обещаю.
— Не он, — Гонхак поворачивается к ожидающим его супругам и медленно отходит от палаты, в которую так и не вошёл.
— Как не он?
— Да вот так. Моего звали Хванун. А этот Гонхи.
— Это же хорошо? — осторожно спрашивает Сохо, придерживая рванувшего на выход Гонхака. Альфа останавливается и окончательно поникает, разом наваливается и головная боль, и тошнота, и слабость.
— Наверное.
— В любом случае я уже договорился с врачом, который наложит швы, — Сохо выглядит нервным, каким его Гонхак не видел. Будто какая-то мелочь в виде шрама могла его вывести из состояния покоя.
— Сохо…
— Не обсуждается. Ёнджо, скажи ему.
— Не отвертишься, — широко улыбается Ёнджо, кивая и подтверждая слова мужа. — Если Сохо решил, это уже всё, отступать некуда. Я так мужем стал.
— ЭЙ!!!
— Молчу-молчу, — смеётся Ёнджо, поднимая брыкающегося Сохо в воздух.
— Гонхак, твоя смотровая под номером четыре, тебя там ждут. Ёнджо, поставь меня на пол! И вообще, сколько раз повторять, чтобы ты не целовал меня на людях?!
— Ещё миллиард и один раз.
Сохо счастливо щурит глаза, похожие на полумесяцы, и уже совсем не упирается, расплываясь в улыбке, он убирает волосы с лица Ёнджо и целует не подставленные губы, а лоб, отчего Ёнджо смешно фыркает и начинает кружиться вокруг себя, вызывая новую волну шуточных возмущений со стороны Сохо. Гонхак грустно улыбается и уходит в смотровую.
Время будто тянется в какой-то момент, а спустя секунду несётся вскачь. Гонхак равнодушно смотрит на окровавленные марлевые тампоны в кювете, словно не ему зашивают достаточно глубокую рану. Врач качает головой и выписывает направление на МРТ, ему, видите ли, не нравится, как Гонхак выглядит. Приходится лежать в грохочущем тубусе, борясь с накатывающей тошнотой, а потом выслушивать врача.
Единственная мысль, что бьётся в голове — как там его соулмейт. Ведь если его состояние — здорового альфы — не нравится врачу, то как же себя ощущает омега? Может, это вовсе не то, что должно его заботить, но тем не менее, мысли все совершенно в другом русле. Его мутит всё сильнее, врач вкалывает лекарство, а потом выписывает ещё и препараты от тошноты, головокружения и головной боли.
После наложения швов супруги подвозят Гонхака домой, хотя Сохо несколько раз предлагает хотя бы маленький кексик со свечкой купить, чтобы отметить день рождения, но Гонхак лишь холодно дёргает уголком рта, Ёнджо тяжело вздыхает, и Сохо сдаётся. Дома же Гонхак долго смотрит в окно, заменяя этим ужин и сон.
Где-то там, среди ночных огней, в пределах этого города находится его солумейт. Гонхак очень надеется, что он не одинокий и не потерянный, что есть кому о нём позаботиться, и что ситуация, в которой вышло получить такую травму, не усугубится чем-то ещё. Он засыпает лишь под утро и просыпается от настойчивого звонка. Не открывая глаз, Гонхак нащупывает телефон и принимает вызов.
— Да?
— А если нет?
— Что? — Гонхак трёт глаза и, зажмурив один, смотрит на экран. Звонит Ёнджо. — Что-то случилось?
— Нет. Или да, — вроде как успокаивает его альфа на том конце провода. В голосе слышится улыбка. Заботливая и немного совсем ехидная. В этом весь Ёнджо. — Ты вчера такой потухший был, и я решил, что негоже другу ходить как в воду опущенному. Я обзвонил больницы, и нашёл парочку человек со схожими шрамами.
— Едем.
— Поешь сначала, супермен. Через два часа буду у тебя.
Гонхак долго стоит в душе, подставляя лицо под горячие струи, чтобы потом по распаренной коже бриться было легче, долго трёт себя грубой мочалкой и ловит кайф от пощипывания вымытой до скрипа кожи, пока капельки воды стекают с его тела и впитываются в коврик, на котором он стоит, приводя себя в порядок.
Завтрак Гонхак не запоминает и вовсе не уверен, что что-то ел, но тарелка с парой рисинок на бортике говорит сама за себя. И хоть Гонхак не ощущает насыщения, потому что всё внимание съедает предвкушение возможной встречи, посуду он отмывает дочиста. С Ёнджо они до заката солнца ездят из одной больницы в другую, но ни одного нужного человека так и не находят. Ёнджо хмурится и поглядывает на поникшего Гонхака, но всё же толкает плечом и усмехается:
— Значит, с ним всё в порядке, не потребовалась госпитализация, значит, крепкий орешек он у тебя, — он пристёгивает ремень безопасности и бросает короткий взгляд на молчащего Гонхака, который задумчиво смотрит на свои руки.
— Ага, — неохотно кивает Гонхак, но в голове делает пометку, что нужно узнать в рабочий день. — И не у меня…
— Да, прости. Идём к нам, Сохо ждёт нас на ужин.
— Но…
— Идём, порадуешь мужа, ну и что, что на работе вы часто видитесь? В гостях бываешь нечасто. Идём, он для тебя испёк торт, раз вчера не вышло ничего. Мясо приготовил и радужный шербет отыскал…
— Ты давишь на больное место.
— Я знаю, — Ёнджо улыбается шире и выруливает с подземной стоянки на боковую подъездную дорогу, чтобы влиться спустя квартал в поток машин. — Что скажешь?
— Да змей-искуситель ты, Ёнджо… Разве можно устоять перед готовкой Сохо? — Гонхак впервые за два дня улыбается, и улыбкой ему вторит довольный таким исходом дел Ёнджо.
Потому что кроме громко высказанной радости от прихода Гонхака, кроме искромётного смеха и довольных любимых глаз Ёнджо получит кое-что ещё — необузданного в своей страсти Сохо, у которого все эмоции так или иначе выливаются в невыносимую тягу, которой Ёнджо раз за разом уступает, даруя наслаждение. Всё это Гонхак видит во взгляде альфы за рулём и прячет усмешку. Сохо иногда не в меру разговорчив после смен, а мысли Ёнджо можно почувствовать кожей.
Сохо так радуется его приходу, что Гонхаку становится неловко, и он засиживается допоздна, отказываясь от вина в пользу таблеток, потому что слабость ещё не прошла. За разговорами они не замечают, как переваливает за полночь, Гонхак соглашается не ехать в ночь, ведь всё равно смена с вечера, успеется вернуться домой и привести себя в порядок. Квартира у супругов хоть и не очень большая, но стеснения Гонхак не ощущает, даже когда выходя из ванной, видит, как сияющий Сохо тянет Ёнджо в спальню.
Что-что, а звукоизоляция в их квартире на уровне бункера. Не слышно не только соседей, но даже происходящего в спальне, чему Гонхак, неестественно рад. После мужа он так и не смог ни с кем не то, чтобы завести отношения, даже думать о них. Вчера впервые задумался о том, каково быть с соулмейтом, а до этого вёл жизнь скромного и верного вдовца. У него был всего лишь один омега — его муж, именно с ним они и набирались опыта. Впервые за долгое время мысли спокойные, без яркой боли за грудиной, в некотором плане даже приятно думать о том, как было хорошо. Словно всё плохое позабылось или хотя бы отошло на задний план.
Смена отвлекает от всех мыслей и лишь по её окончанию Гонхак поднимает информацию о недавнем вызове, встревожившем его сердце. Сначала информацией делиться не хотят, но потом всё же получает сухую отписку, мол, омеги не было на месте, указанном диспетчером. Ложный вызов, мол. Гонхак созванивается с Ёнджо и просит достать полный отчёт, потому что звонивший на телефон спасения омега был в опасности и это вряд ли была шутка.
Гонхак с непониманием смотрит на отчёт спасателей и полицейских, который помог дость Ёнджо. Выехавший отряд по указанному адресу застал лишь совершенно невменяемого альфу, которого повязал подоспевший патруль, и никаких следов пребывания омеги. Вызов оказался ложным. Гонхак смотрит в документы и словно их не видит одновременно.
— Всё нормально?
— Не уверен. Тут сказано, что никаких следов омеги, а Хванун был в ужасе, если судить по голосу.
— Неудачно подшутили?
— Возможно.
Но смириться с этой мыслью не выходит, а проснувшись, Гонхак почти на сто процентов уверен, что слышал этот голос. Это похоже на одержимость и сумасшествие, но Гонхак тратит всё своё свободное в перерыве время на переслушивание звонков, благо Сохо этому поспособствовал и не стал мешать, видя, что запрет лишь приведёт к нарушениям, но Гонхак не отступится.
Первым делом он включает запись звонка Хвануна, чтобы понять, что он не смог услышать впервые, но вместо приятного тембра слышит лишь потрескивание помех и свой собственный голос. Отняв наушник от головы, Гонхак смотрит на него непонимающе и неверяще, потом просит Сохо послушать запись и видит, как у того медленно ползут брови вверх.
— Запись пустая. Только твой голос. Что это?
— А это вызов, после которого у меня шрам появился.
— Не понимаю.
— Я тоже. Но я хочу отыскать его голос и понять, что за чертовщина творится. Я же не схожу с ума, правда?
Сохо нервно дёргает уголком рта и неуверенно улыбается, но помогает Гонхаку поднять все вызовы, которые он принимал. Проходит несколько недель, и он переслушивает почти все свои принятые вызовы. И если в оставшихся записях времён его стажёрства голоса не обнаружится, Гонхак будет вынужден признать, что затея была дурацкой. Но отступиться почти у финиша он не может. Прижимает наушники к ушам и вслушивается в чужие голоса в тщетной попытке отыскать нужный, слышанный лишь раз.
И то под вопросом, был ли этот голос вообще, ведь запись по сути пуста. Гонхак всё больше сомневается в своей нормальности и готов уже сдаться, когда включает записи двадцать шестого августа — один из первых рабочих дней в статусе не просто вдовца или стажёра, а полноценного работника, который теперь сам отвечает на звонки без стоящего за плечом контролёра. Он слушает отстранённо, без особой надежды, но замирает и роняет зажатый по привычке в пальцах карандаш, когда слышит знакомые интонации.
— 911, чем могу помочь?
— Доставка пиццы? — голос дрожит от ужаса. — По шкале от одного до десяти восемь, — голос звонящего меняется, а Гонхак ошарашенно понимает, что Хванун сознательно называет шкалу опасности, пытаясь намекнуть, а не сказать открыто. — Десять, господи…. Да, на десять кусочков разрежьте пиццу. И чтобы чили было побольше.
— Молодой человек, это телефон службы спасения, а не доставка пиццы. Будьте любезны, не занимайте линию, у нас может быть важный звонок.
Гонхак слышит свой голос словно сквозь толстый слой ваты, в его мозг холодом пробирается дикий страх звонящего, который он тогда не расслышал. Отключение звонка бьёт по нервам как молот по наковальне. Он принял звонок за шутку. Сейчас в голосе он слышит столько ужаса, что его едва не выворачивает.
— Чёрт возьми! — Гонхак ломает карандаш, пустым взглядом глядя в экран, и не сразу замечает подлетевшего к нему Сохо.
— Что случилось?!
— У тебя есть связи в полицейском департаменте?
— Есть, а что?
— Мне нужны отчёты за последние четыре года по этому вот адресу, — Гонхак показывает на записанный адрес, который будто выгравировался в его мозгу калёным железом.
— Зачем?
— Сохо, будь другом, помоги. Я расскажу, и можешь меня считать хоть психом, только помоги.
— Хорошо. Только не нервничай так, налей себе ромашкового чаю, я попробую что-нибудь сделать.
— Сохо, только умоляю, никому…
— Понял я.
Неизвестно, какими правдами и неправдами Сохо получает эти документы, но спустя неделю Сохо стоит под его дверью вместе с папками, со стороны ступеней появляется недовольный происходящим Ёнджо. Потому что Сохо обычно не утаивал от него ничего, в отличие от этого раза. Сохо коротко вздрагивает, но входит в квартиру. Следом заходит пышущий гневом Ёнджо.
Гонхак игнорирует достаточно прозрачно намекающий на его негодование взгляд Ёнджо и садится прямо в прихожей на тумбу, открывая папки и отыскивая интересующую.
У него были, конечно, догадки, но то, что он прочитал, переворачивает его мир с ног на голову. Гонхак едва успевает влететь в уборную, когда его начинают скручивать рвотные позывы. Папки летят на пол, рассыпаются документы и фото, но Гонхаку плевать, ужас полицейских документов успевает отпечататься на подкорке.
— Вы оба мне можете объяснить, что здесь происходит?! — гремит голос Ёнджо из коридора.
Гонхак наскоро умывается, но долго и тщательно полощет рот в тщетной попытке избавиться от мерзкой горечи во рту. Горькая полынная настойка вместо крови течёт по венам, жжётся изнутри знанием. Хотел ли он знать, это ещё вопрос. Но теперь он знает и надо как-то с этим жить. Хотя откровенно говоря не хочется.
— Я не знаю, — тихо, но твёрдо произносит Сохо, собирая документы.
— Я расскажу, — хрипло говорит Гонхак и идёт на кухню ставить чайник. Разговор предстоит долгий и изматывающий. До двадцать шестого августа остаётся пятнадцать минут. Ровно пятнадцать минут до пяти лет, как… — Идёмте.
Сохо с Ёнджо молча разуваются, но Гонхак чутко улавливает висящее между супругами напряжение, виной которому стал он сам. Сохо задумчиво смотрит в окно, Ёнджо сканирует взглядом то мужа, то Гонхака, молча заваривающего чай. Гонхаку совершенно не хочется говорить, но и стать причиной разлада супругов он не жаждал.
— Всё дело в том звонке, после которого у меня появился шрам.
— Это я уже понял, не дурак, — фыркает Ёнджо. — Но скажи мне на милость, что за тайны у тебя с моим Сохо.
— Попросил его поднять дела по адресу. Потому что когда я включил звонок, был слышен только мой голос и помехи. Ты понимаешь? Мне никто не звонил. Да и не мог…
— Почему это?
— Да потому что Хванун умер пять лет назад. В тот день, когда я посчитал его звонок шуткой, — рычит Гонхак и хлопает ладонью по столу с такой силой, что чай из его чашки выплёскивается ему на ладонь, но он этого не замечает. Сохо вздрагивает, но так и не поворачивается. Гонхак со стыдом понимает, что Сохо плачет.
— Ты хочешь сказать, что тебе звонил призрак?
— Да ничего я не хочу сказать!
— Сохо, ты слышал обе записи?
— Обе. Он говорит правду. На первой помехи, на второй понять, что парень не ошибся номером и не подшучивает весьма непросто. Я носил запись психологу и фониатру, оба сказали, что опознать в звонящем не шутника весьма непросто. То, что Гонхак в первые дни своей работы не опознал — это нормально.
— Ненормально то, что ты себя винишь в этом, — тихо добавляет Ёнджо и кладёт руку Гонхаку на плечо. Но он её сбрасывает.
— Ненормально это творить с омегой то, что сотворила та мразь. Ненормально не осудить убийцу. Ненормально получать звонок с того света. Ненормально это всё. А винить себя за то, что из-за меня погиб человек…
— Он погиб не из-за тебя, Гонхак. Не ты его убил, ты это понимаешь? — Сохо поворачивается к ним, утирая влажные глаза и откладывая папки на подоконник. Его голос звенит от возмущения.
— Я отклонил его звонок, когда он нуждался в помощи. По сути я его убил! Странно, что шрам догнал спустя столько лет.
— Ладно, отбросим на минуточку самобичевание. Но как он мог позвонить тебе спустя пять лет? И причём тут твой шрам?
— Судя по шрамам на теле… — Гонхак тяжело сглатывает и большим глотком опорожняет чашку с горячим чаем, не чувствуя вкуса и температуры. — Судя по всему — он мой соулмейт…
— Вот сейчас вообще не понял. Как такое возможно?
— Кто бы мне сказал, — тихо шепчет Гонхак, часы в гостиной бьют полночь, а по телу ощущается то тут, то там странная боль. — Я не знаю, как можно было принять этот звонок. Я не знаю. Я не…
— Гонхак!!!
Каждый полученный Хвануном шрам расцветает на его коже. Гонхак ошарашенно смотрит, как его белая рубашка краснеет, а под табуретом расплывается лужа крови. Гонхак поднимается, тяжело опираясь на стол, но ноги не держат, и он заваливается на пол, утягивая за собой всё, что стоит на льняной скатерти, застилающей стол. Он отдалённо слышит голоса Сохо и Ёнджо, склонившихся над ним, но мир подёргивается кровавой дымкой боли, отключая его от сети жизни.