☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Глаза открываются неохотно, ресницы словно отлиты из чугуна, всё тело тяжёлое и невыносимо непослушное. Гонхак ворочается, пытаясь осознать себя в пространстве и времени. Но выходит откровенно так себе. Он будто пришёл в себя после знатной вечеринки, на которой умудрился набраться до полуобморочного состояния, и теперь весь выпитый алкоголь и прочие излишества дают о себе знать. Спустя какое-то время ему удаётся разлепить веки, он понимает, что лежит в своей квартире на привычном месте после ночной смены — на футоне в гардеробной, мельком глянув на телефон, он с удивлением обнаруживает на телефоне дату — двадцать шестое мая.

В голове царит какой-то мрачный сумбур и неразбериха, словно он очень не просто сильно перебрал, а ещё и подвергся общему наркозу, после которого во рту пустыня, в которой порылись коты в поисках туалета, в голове сумятица, а в теле раздрай. Сведя брови, он пытается вспомнить вчерашнюю дату, но с точностью на все сто процентов не уверен. Хотя всё же ему кажется, что должно быть двадцать седьмое августа. Он ещё раз берёт телефон и, щурясь от боли в глазах лезет в календарь и ошалело смотрит на указанный год. Что-то не вяжется. Видимо, сбились настройки. Но всемирная паутина лишь подтверждает дату.

 — Не понял…

Ещё несколько минут он шерстит сайты в поисках вселенского разводняка или подставы, но все упорно говорят о том, какое сегодня число. И всё бы ничего, но эта дата была им уже прожита, и с тех пор прошло без малого пять лет. И, соответственно, такого быть не может, потому что быть не может никогда. Если бы изобрели машину времени, то об этом бы уже трубили все СМИ. Или нет? Гонхак лишь ошалело моргает, пытаясь осознать происходящее, а потом долго осматривается, понимая, что в квартире новёхонький ремонт и до сих пор пахнет краской. А кое-какие коробки и вовсе не разобраны.

В таком состоянии квартира действительно была именно тогда, в мае, он ещё не стал диспетчером, не ушёл окончательно из фирмы, но уже потихоньку учился справляться с ситуацией. Из адекватных объяснений остаётся лишь то, что последние годы ему приснились. Сон был настолько реалистичный, что он до сих пор находится в нём, с трудом понимая, что пять лет жизни — всего лишь иллюзия. Слишком реалистичная иллюзия. Виски ломит, в теле тяжесть, будто его протащили сквозь узкую трубу, а потом бросили восстанавливаться без понимания, что происходит. Он приводит себя в порядок на автомате и как раз глотает таблетку от удушающей головной боли, когда раздаётся звонок, и Сохо озабоченно спрашивает:

 — У тебя всё в порядке?

 — Да. А что?

 — Смена твоя и экзамен, давай, поспеши, чтобы тебя наверняка взяли, ты же хочешь превратиться из стажёра в диспетчера? Так что ноги в руки и бегом.

Гонхак срывается с места и тратится на такси со знакомым безбашенным таксистом, который водит точь-в-точь, как Даниэль Моралес — персонаж Сэми Насери из фильма «Такси». А всё потому, что его машина почему-то в автосервисе, и он хоть убей не может вспомнить, почему остался без машины, но выписка из службы ремонта в портмоне напоминает, что прозвонить нужно лишь в конце недели. Никаких заметок, что сломалось и сколько стоит. В помещение он влетает без одной минуты до начала смены и долго извиняется перед Сохо в перерыве.

 — Ты перебрал вчера?

 — Голова зверски болит, словно её о бетонную стену раздробили, — вздыхает Гонхак. Не сказать, чтобы каждый звук бил молотом по наковальне, но приятного мало. Свет по зрачкам не бьёт, и на том спасибо. Хоть и не очень большое.

 — Может, отгул?

 — Да я таблетку выпил, надеюсь, скоро подействует.

Таблетка, слава небесам и всем известным богам, действует, как надо, отклюает болевые рецепторы, помогая сосредоточиться на работе. Гонхак отрабатывает смену так профессионально, что Сохо недоумённо на него поглядывает, а закреплённый за ним экзаменатор подозрительно щурится и постоянно что-то пишет в блокнот. Много пишет. Гонхак надеется, что что-то хорошее, хотя в перерывах между звонками он хватается за голову, будто пытаясь собрать её воедино, а та, чуть он теряет бдительность и сосредоточенность, вновь будто дрожит и троится. Когда экзаменатор уходит, к нему подсаживается Сохо.

 — Слушай, ты никогда раньше не работал диспетчером?

 — Нет.

 — Лихо ты, однако, — Сохо с улыбкой хлопает его по плечу и заговорщически подмигивает. — Не думал, что ты таким способным окажешься. Это на тебя так головная боль действует?

 — Скажи ещё, магнитные бури, — смеётся Гонхак. Он всё ещё не верит, что произошедшее возможно. В нём ощущение сна всё ещё настолько живо, хоть и подёрнуто плёнкой забвения, поэтому он не совсем уверен, что не спит сейчас. Или спал тогда. Он запутался, словно кот в клубке, которым решил поиграть. — Прости, звонок.

 — Работай, думаю, должность у тебя в кармане.

 — 911, что у вас случилось?

К вечеру голова не болит, остатки сна почти выветриваются из головы со всеми подробностями. После смены Гонхак выходит на свежий воздух и долго смотрит в небо. Видимо, он попросту умирает, лёжа в коме, ведь не бывает так, чтобы человека перенесло во времени, оставив при этом память. Звёзды кружатся словно в хороводе, бегут по кругу всё стремительнее, Гонхаку кажется, что он кружится вместе с ними, в звёздном круговороте теряя что-то. Возможно, важное. В голове мутно, и Гонхак почти уверен, что что-то он всё же забыл. Но что именно уже не понять.

Дни идут чередой, Гонхак празднует победу и получение официальной ставки на должности диспетчера. Прошлая жизнь остаётся позади вместе с отвернувшимися от него некогда близкими людьми. Но ему почему-то спокойно, словно он наконец нашёл то, что многие так и не находят в жизни. А именно призвание. Помогать людям, поддерживая голосом, со стороны кажется бредом, на деле не менее важно, чем работа медиков и полицейских. И плевать на тех, кто не понимает.  

В голове немного гудит от хмеля. На сердце подозрительно легко, словно он потерял мужа давно, а не несколько месяцев назад. Ощущение странное, но дарующее какое-никакое равновесие и успокоение, которое позволяет ему не вскакивать по ночам, обливаясь потом и выкрикивая одно и то же имя. Может, это неправильно со стороны, но это его путь. Фонари чуть плывут в расфокусированном зрении. Превращаются в сияющие шары с массой лучей.

Он обычно не пьёт, даже бокал вина за ужином — большая редкость. А сегодня он позволил себе целых три. Но остановился, когда понял, что ещё чуть — и будет плохо. Не в том плане, что он будет блевать в умывальник, как это делали его однокурсники, перебрав. Нет, его накроет тоской, такой тяжёлой и неизбывной, как в дни после похорон. А возвращения в этот ад не хотелось. И он окончательно утверждается в мысли, что алкоголь и он не совместимы. Дело даже не в интоксикации организма и вреде для здоровья, хотя и не без этого; в отличие от других, которые получают от алкоголя эйфорию и благостное забытье, он становится лишь мрачнее.

 — Ты как? Подвезти? — спрашивает Сохо, опустив стекло. С водительского места ему кивает Ёнджо, и Гонхак кивает в ответ. Эти двое слишком близки стали с ним, почти как семья. Скорее всего, даже без «почти».

 — Нет, спасибо, — Гонхак качает головой и снова смотрит на фонари.  

 — Точно? Выглядишь неважно.

 — Правда, я доберусь домой сам. Хочу немного прогуляться и развеяться.

 — Как знаешь, но ты сегодня был молодцом.

 — Спасибо, я старался.

Гонхак некоторое впрямь бредёт по улицам, разглядывая витрины и прохожих. А потом заглядывает в кафе, которое привлекло своей витриной с безе. День рождения всё же, но внутрь так и не входит. Прижимает ладонь к рассечённой щеке, которую оцарапал вылетевший из квартиры выше осколок стекла. Некоторое время он задумчиво смотрит на кровь на пальцах, силясь что-то вспомнить, но воспоминание ускользает вместе с остатками слишком яркого сна, из-за которого он половину дня не верил в то, что живёт не на пять лет позже.

Он останавливается резко, когда слышит вскрик из проулка, и, немного поколебавшись, заворачивает туда, ухватывая обломок трубы, валяющийся под ногами. Навстречу ему выходит крупный альфа, держащий омегу под локоть, почти несёт его. Тот едва переставляет ноги, голова качается из стороны в сторону, отчего складывается впечатление, что он без сознания. Гонхак покрепче перехватывает трубу и жёстко говорит:

 — Отпусти его! — альфа вздрагивает — такая уж сила голоса Гонхака, но быстро приходит в себя и усмехается уголками губ. Хищно и зло.  

 — Это мой муж, — на этих словах омега поднимает голову, и Гонхак видит несколько ссадин и кровоподтёков на лице. Но омега молчит, резво опуская глаза когда альфа переводит взгляд на него.

 — Но ему нужна помощь. Что случилось?

 — С лестницы упал, — альфа кивает головой чуть назад и в сторону, указывая на железную лестницу, ведущую вверх между этажами. Запасная или пожарная, кому как удобнее. Некоторые и в окна входят, чтобы с соседями внутри здания не пересекаться. — У мужа так бывает, у него нелады с координацией, но зато сердце льва. Полез спасать соседскую кошку, но не удержался и упал. Ещё вопросы?

 — Лучше вызвать полицию, — настаивает Гонхак. Слишком много ужаса он заметил во взгляде омеги.

 — Я сам себе полиция, — выражение лица альфы делается совсем жёстким, и он откидывает мешающийся подол пальто в сторону, открывая вид на полицейский жетон. — Опусти уже трубу, иначе я вызову наряд.

Гонхак с трудом разжимает онемевшие пальцы и вздрагивает от металлического звука упавшей трубы, которую он роняет на землю. Словно труба упала не на асфальт, а куда-то ему за грудину, зацепила провода-нервы, накрутила вокруг, и с гулом грохнулась вниз, утягивая за собой. Ледяная, колючая, тяжёлая труба. Не труда, а какой-то шипастый аналог биты. И застряла внутри, что не вытащить никак. Полицейский тащит омегу за собой, Гонхак стоит в проулке, пытаясь отдышаться. А потом выходит на улицу, ловит такси и едет домой.

Внутри скребётся сожалением, что нужно было вызвать полицию, ведь значок мог быть и поддельным, а омега мог пострадать не из-за озвученного падения с высоты. Спать не хочется совсем, кусок заказанной еды не лезет в горло, он крутится с боку на бок, пытаясь найти удобное положение, в котором мысли не будут атаковать его мозг.  Но облегчения нет. Он проигрывает раз за разом увиденное и услышанное, корит себя, что сглупил. Пусть уж потом было бы стыдно перед полицейскими, чем сейчас перед собой.

В голове кружится мысль, что вообще странно носить летом пальто, и что не вяжется всё сказанное со взглядом, но, вроде бы, не так уж и нелогично. Алкогольные пары всё ещё блуждают по венам, мешая трезво мыслить и сводить разрозненные кусочки пазла между собой. Да и не полицейский он, чтобы подобным заниматься. Но разве можно просто так отбрыкаться от назойливых мыслей? Был бы бессовестным, наверняка, вышло бы.

С мыслью, что пить всё-таки не стоит, Гонхак гасит свет и смотрит в огромное окно, ковыряясь в себе и вряд ли замечая пейзаж за окном. Всё выглядит зыбко и немного странно, словно он и в самом деле прожил те пять лет, что привиделись ему во сне. Не могут же  сны быть такими яркими и оставляющими послевкусие реальности. Или могут? От взгляда на фото мужа не саднит так остро, как должно бы. Словно он смирился давным-давно и сжился с мыслью, что больше никогда не проснётся от прикосновений вернувшегося со смены мужа. Словно всё и впрямь закончилось давным-давно. А странный сон помог пережить.

Закрыв глаза, он ощущает себя посреди безбрежного моря на надувном матрасе. Его качает и кружит на волнах, вода плещет, но не заливает в уши, а над ним небо. Бескрайнее небо, сливающееся с водой, будто спаянное с ним в пузырь, в котором он, Гонхак, посреди, будто в сувенирном шаре со снегом, только вместо снега волны. Ощущения странные, словно он не до конца очнулся от наркоза. Всё кажется каким-то нереальным, утрированным и в то же время гиперболизированным. Разве что не порхают слоны на радужных ушах вместо крыльев, как было, когда Гонхак отходил от наркоза, будучи подростком.

Тогда травма поставила крест на его карьере танцора, а несколько операций и отходняки от них остались в памяти и в страшных снах. Схожее состояние было в день, когда Гонхак узнал, что муж погиб, а потом несколько бесконечных недель после похорон, когда он учился жить один. И вот теперь всё повторяется. Точно, пить не стоит. Один бокал иногда за компанию, и хватит. Нет ни настроения, ни желания ощущать себя вот так. Будто в подвешенном состоянии. Ещё не хватало, чтобы хотелось пол ловить, чтобы волной не шёл.

Ощущение никуда не девается и наутро, Гонхак забегает в аптеку за таблетками от похмелья, но они тоже не особо спасают. Словно дело не в излишке алкоголя, а в чём-то ином. В горе, к примеру. Сохо сетует, что он совсем спал лица и обещает взять опеку над ним, даже если Ёнджо заревнует. Гонхак смеётся в кулак, и потихоньку анализирует свои ощущения, чтобы бороться со всем без спешки и с умом, ощущение притупляется среди людей. Домашняя еда, действительно, приносит если не облегчение, то удовольствие, а обсуждение за едой глупых историй, приключившихся с ними, отвлекает от грустных и сумбурных мыслей.

Сон окончательно забывается, смены нелёгкие, как и звонки. Гонхак учится справляться с тем количеством негатива и чужого страха, что ежедневно вливается в его уши через динамики, в нём клокочет столько столько информации и чужой боли с того конца провода, что хватило бы на десяток людей. Но он отвлекается, оставляет рабочее на работе и раз за разом возвращается в пустую квартиру. Она не пуста так, как понимают другие. Но возвращаться не к кому. Потому и особого желания там быть лишнее время нет.

Сохо с Ёнджо иногда зовут с собой то в кино, то на вылазку в парк, то просто встретиться у них дома. Гонхак некоторое время отказывался, но Сохо умеет быть убедительным, да таким убедительным, что устоять попросту невозможно. Гонхак как-то рассмеялся и пошутил, что, небось, именно так Ёнджо и мужем стал, отчего супруги замерли и переглянулись, а потом захохотали так, что Гонхак едва не оглох.

После назначения и того случая в проулке проходит месяц с лишним уже в более спокойном режиме, Гонхак старается побольше читать и ходить в музеи, поменьше проглядывать ленту новостей, и так «добра» навалом на работе. Накануне очередного рабочего дня Гонхаку снится сон, от которого возникает чувство дежавю. Он перебирает в памяти эпизоды из жизни, и понимает, что такого с ним не было, но сон слишком знаком, словно он видел его раньше. Списав всё на просмотр какого-то фильма, чей сюжет внезапно всплыл в голове, Гонхак отправляется на работу.

Ощущение, что вот сейчас что-то случится, преследует его почти весь день, а потом сходит на нет, будто и не было никаких вероятностей. Дежурство неспокойное, как всегда много чего происходит, но по большей мере — возгорания. Лето выдалось очень сухим, и несмотря на ограничения и запреты, не все сограждане соблюдают правила безопасности, потому Гонхак почти весь день координирует отправку пожарных на вызовы, невольно переводя взгляд на Сохо, когда ехать приходится отряду Ёнджо.

Каждый раз когда Сохо видит в сетке знакомый номер команды, он поджимает губы и судорожно сжимает в пальцах карандаш. Волнуется. Гонхак прекрасно понимает, насколько. Если бы он раньше работал в диспетчерской службе, сошёл бы с ума, видя номер отряда мужа и думая, как он там. Будучи далёким от этого и занятым на прежней работе, он не переживал так сильно, как сейчас. Когда потерял и когда понял, каково это вообще ждать, тайком пролистывая отчёты.

Очередная смена заканчивается поздно, но Сохо всё равно тянет мужа и Гонхака в кафе, чтобы его подопечные мужчины не голодали, сил готовить у него нет, а альфы не в силах отказаться. Расходятся они уже после одиннадцати, и Гонхак задумчиво бредёт по ярко освещённому скверу к стоянке, где оставил свой автомобиль. Настроение подольше побыть вне дома и увидеть рассвет появляется внезапно, и он, вырулив со стоянки, он направляет машину в сторону реки. Перед глазами какие-то рассыпавшиеся по кафельному полу бумаги. Он смаргивает странное видение и паркуется.

Полночь.

Яркие огни не позволяют увидеть звёзды, но запах воды и ветерок, несущий прохладу, дарят какое-то спокойствие. Даже в какой-то момент появляется желание попасть в горы, походить по бесконечным переходам, но желательно без толкотни в выходные. Видел он, как это бывает. Будто в центре города на переходе. Он ещё не решил, хотел бы попасть туда один или в компании, но то, что компанией будут Сохо и Ёнджо, было просто без вариантов. Он слишком сблизился с ними, считает их своей семьёй, даже если не говорит вслух. И кажется, что знает их куда дольше, чем есть на самом деле.

Насмотревшись вдоволь на бег реки, Гонхак возвращается к машине и задумчиво смотрит на карту в навигаторе, выстраивая маршрут по узким улочкам, чтобы оттянуть возвращение в пустую квартиру. Как-то особенно остро и тоскливо ощущается одиночество после дня рождения, в который он отработал смену и вместо возвращения домой подался в общественную баню, лишь бы не видеть привычных стен. Иногда кажется, будто он на долгое время выпал из жизни и всё никак не может вернуться. Оно и не удрено, каждый переживает потерю, как может и как умеет с нею справляется. Но ему кажется, что он не справляется. Хотя и не горюет, как должно.

Начало первого.

Пустая квартира не манит никак. Даже купленная недавно гирлянда с мягким жёлтым неярким светом не помогла сделать комнату уютнее. Хотя засыпать в её свете стало куда приятнее, чем без неё. Будто он подросток или ребёнок, который боится темноты. Маленькие искорки гирлянды, эдакие спасительные электрически светлячки помогают ему смежить веки, хоть на футоне перед окном, хоть за дверью гардеробной. Мужа нет в живых, к омегам и не тянет. Хотя находясь в обществе друзей, ему несколько раз хотелось коснуться Сохо. Накрыть его руку своей или приобнять. Без какого-либо интима, чисто по-дружески. И это можно было назвать единственным проявлением хоть какого-то желания контактировать с омегой и тактильного интереса вообще.  

Половина первого.

На очередной развилке Гонхак задумчиво отстукивает по рулю в такт звучащей из колонок мелодии, ожидая, когда светофор сменит яростно-красный на зелёный, давая возможность проехать. Ещё несколько кварталов, с десяток развилок и светофоров, и больше не попетляешь — начинается спальный район с прямыми, как лучи улицами. В окно со стороны пассажирского сиденья стучат, и Гонхак опускает стекло, попутно замечая, что стучащий его чем-то запачкал. Первое, что он слышит, это хриплое:

 — Помогите.

 — Что случилось? — озадаченно спрашивает Гонхак, даже не думая, что это может быть разводняк, и сейчас его тюкнут по голове и ограбят. В салон забирается металлический запах крови. — Садитесь быстрее в машину.

В салон после некоторой возни с ручкой двери садится омега. В свете загоревшейся лампочки при открытии двери, Гонхак замечает неладное и включает освещение. Омега весь в крови, рана на брови и виске, один глаз полностью заплыл, рука одна висит плетью, а вторую прижимает к рёбрам. Он съезжает по сиденью, и Гонхак на автомате опускает пассажирское кресло в лежачее положение.

 — Пожалуйста, выключите свет. Нужно убраться отсюда… скорее… он найдёт… нельзя в полицию…он сам…

 — Вам нужно в больницу.

 — Нельзя… Найдёт… Он убьёт меня… Убьёт…

Гонхак просит успокоиться, но парень дрожит и задыхается, хотя шевелиться у него почти не выходит, от него остро пахнет кровью и чем-то ещё. Гонхак осторожно переклоняется через него, чтобы захлопнуть дверь, а потом пристегнуть незнакомца ремнями, надеясь, что от них не станет хуже. Омега всхлипывает и прикладывает дрожащую руку к виску, но глаза закатываются, и он теряет сознание.

Гонхак нажимает на педаль газа сразу же, как только загорается зелёный, выруливает, входя в довольно лихой вираж, замечая в зеркале заднего вида знакомое лицо альфы, который некоторое время бежит за машиной и размахивает руками, явно угрожая. И лишь влившись в поток машин, Гонхак позволяет себе взглянуть на омегу. С трудом, но его можно узнать. Именно его он видел около какое-то время назад, когда альфа заявил, что он полицейский, а муж упал с высоты.

Всё складывается в мерзкий пазл.

 — Чёрт возьми! — Гонхак набирает номер Сохо, и вскоре слышится запыхавшийся и чуть хриплый голос омеги. Чем они с мужем занимались, очевидно, но сейчас гораздо важнее тот факт, что в его машине может умереть совершенно незнакомый парень, которого избил муж.

 — Да?

 — Сохо, — у Гонхака в горле вместо голоса рык, совершенно дикий, даже привычный к его голосу Сохо судорожно выдыхает в трубку, — у тебя есть знакомые врачи, которые могут лечить без документов? Я заплачу.

 — Господи, что случилось?

 — Сбил кого? — вмешивается Ёнджо, тут же слышится странный звук, будто кому-то зажимают рот. Гонхак отстранённо понимает, что на громкой связи, но это его мало заботит. Супруги стали друзьями, скрывать от них нечего.

 — Говори, я подумаю, что сделать можно.

 — Подобрал парня, он избит до полусмерти.

 — В больницу почему не отвезёшь? — вновь встревает Ёнджо, за что явно получает ещё раз, потому что слышно только недовольно-возмущённое сопение в трубку, выравнивающееся дыхание омеги и какой-то шорох.

 — У него муж полицейский, в прошлый раз омега наверняка тоже был избит, — вздыхает Гонхак и неудовлетворенно ударил по рулю, когда загорелся очередной красный, а он не успел буквально на несколько секунд, чтобы проехать дальше.

— В прошлый? — в голосе Сохо слышится злость. Конечно, по работе они нередко сталкиваются с насилием в семье, знают печальную статистику побоев. Сохо вообще тяжело воспринимает чьи-то побои, ведь не все омеги могут дать отпор. — Так он не разово сорвался? Так, дай подумать.

— Да что там думать?! Мне этот вариант не нравится, но он единственный, — вновь подаёт голос Ёнджо, а Сохо тяжело вздыхает, явно всё понимая до того, как муж озвучивает своё предложение. — Звони доктору Джу. Только на громкой связи, — ревность проскальзывает или что, но Сохо лишь фыркает.

— Ладно, повиси, я узнаю, возьмётся ли.

Гонхак, кажется, даже дышит через раз, и проехав светофор, сворачивает к обочине, чтобы потрогать руки омеги. Может, тот уже и не живой. Страшно до зелёных скачущих чертей перед глазами. Так жутко дотронуться до холодного тела, которое покинула жизнь. Но омега тёплый, хотя в себя так и не пришёл за всё время. Мимо пролетает полицейская машина, и сердце Гонхака уходит в пятки. Кажется, что это за ними. Внезапно оживает телефон:

— Дуй в Северанс, мы едем туда же. Если что, скажи, что от Ли Сохо…

— Ким Сохо, — поправляет Ёнджо, который, судя по всему, уже заводит машину, потому что рокот мотора заглушает звуки автострады за окном.

— Спасибо.

Гонхаку кажется, что все возможные боги отвернулись от него, не собираясь внимать его яростным молитвам. Он уже вслух поторапливает машины и светофоры, боясь, что если торопить их мысленно, не сработает. Разразившаяся внезапно за окном буря превращает город в размытую тёмную версию себя. Знакомые очертания размываются, плывут, трудно угадать даже знакомые здания, но он толком никуда не смотрит. Только на дорогу. И то порой вместо белой разделительной линии глаз улавливает листы бумаги.

Окна заливает с такой неистовой силой, что рассмотреть что-либо не представляется возможным, дворники не спасают. Раскатистые удары грома не способны сдержать даже звуконепроницаемые стёкла, а машина и вовсе прямо дрожит. Кажется, даже здания вибрируют. Он изредка хватается за пальцы более-менее целой руки омеги, словно тот растворится в дожде и вспышках молний. Руки относительно тёплые, и это дарит надежду.

Странное ощущение, совершенно ему незнакомое, он никогда не боялся грозы, но сейчас на каждом всполохе сердце уходит в пятки. Липкое чувство страха, разъедающее его изнутри, мерзкое тягучее беспокойство, поселившееся в его сердце и пропитавшее его естество полностью выпивали его силы и хоть какие-то надежды. Между укорами самого себя, что послушался просьбы почти бессознательного омеги, он молится грозовому небу, чтобы парень остался жив.

Небо, словно учуяв его страх, как бывает со сворой подвывающих от азарта собак, заходящих со спины, чтобы разорвать, пытается излить весь годовой запас осадков, обрушиваясь на землю каскадами воды. Кажется, что всё к ночи замёрзнет, будто зимой, и город будет парализован. Мысли идиотские совершенно. Пальцы немеют. А перед глазами снова и снова какие-то бумаги, рассыпавшиеся по полу будто опавшие листья.

Гонхак паркуется у больницы под навесом, и к нему уже спешат медики с носилками, на которые перекладывают бессознательного омегу, от которого совсем легко пахнет супом из водорослей, который подают на день рожденья. Сохо и Ёнджо тоже на месте, вероятно, они и показали, где его машина. Гонхак стискивает зубы, провожая взглядом суетящихся медиков и пожимает руку Ёнджо, а потом и подрагивающего от злости Сохо.