☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

Таким злым Сохо Гонхак никогда не видел. Даже Ёнджо выглядит не наигранно взволнованным, удерживая мужа за ладонь и не позволяя уходить прямо под струи бушущей стихии. Сохо размахивает свободной рукой, сверкая глазами от переполняющей его ненависти. Гонхак смотрит на бушующего Сохо и отмечает, что даже в огромной толстовке, наверняка с плеча Ёнджо, Сохо выглядит элегантным. Даже когда его разрывает от злости.

— Этому ублюдку руки оторвать мало будет.

 — Ну-ну, спокойнее, — Ёнджо обнимает раскрасневшегося мужа и целует в висок. Сохо немного возится в его руках, но затихает, даже дыхание потихоньку выравнивается. А вот праведный гнев никуда не исчезает. Ёнджо смотрит Гонхаку в глаза и обещает: — Я подниму свои связи, попробуем вычислить его, хотя не уверен, что выйдет, пока омега в себя не придёт.

 — Если придёт, — едва слышно добавляет Сохо, позволяя себя увести в вестибюль, где к ним спешит высокий смуглокожий альфа с крупным носом, полными губами и узкими, как и у Сохо глазами. Сохо тушуется и вцепляется в руку Ёнджо, вызывая этим тихий смешок мужа. — Доктор Джу, доброй ночи.

 — Доброй, для тебя, Сохо, я навсегда Харин, — с мягкой улыбкой говорит доктор, осторожно берёт в свои руки ладонь омеги и целует тыльную сторону, а потом кивает альфам. Гонхак слышит тихое «пфф» Ёнджо и задумчиво переводит взгляд с одного на другого. — Почему не обратились в приёмный покой? И как зовут пациента?

 — Как его зовут, я не знаю, — Гонхак смотрит на свои руки, которые стоит отмыть от крови. — Я подобрал его уже полубессознательным на улице, его избил муж, а он полицейский…

 — Потому сам понимаешь, что… — тихо добавляет Сохо.

 — Что единственный, кто не откажет и к кому можно спокойно обратиться, это я? — Харин поправляет очки и улыбается шире. Он не выглядит самовлюблённым павлином, но мысль о том, что павлин расправляет хвост, чтобы привлечь партнёра, Гонхака не оставляет. Харин же смотрит только на Сохо, словно никого вокруг не существует. — Для тебя, Сохо, всё, что захочешь.

 — Что хотите взамен? — спрашивает Гонхак. — Я отдам все свои сбережения. Оплачу все процедуры.

 — Кто он тебе? — снова спрашивает Харин у Сохо, словно никого больше рядом нет. Гонхак замечает, что Ёнджо если не зол, то закипает, но молчит, держит всё в себе. И на троих есть какая-то общая тайна.

 — Мы оплатим всё, — Сохо подтверждает слова Гонхака, натягивает рукава толстовки на пальцы и вообще выглядит проштрафимшимся студентом в деканате. — Что ты хочешь за помощь?

 — Кто тебе этот парень? — повторяет вопрос Харин, и под его взглядом весь запал только что бушевавшего Сохо затихает.

 — Парень мне никто, я его впервые увидел возле больницы, когда Гонхак его привёз…

 — В этом весь ты, Сохо, — Харин снова улыбается и качает головой, Гонхаку на миг кажется, что доктор хочет коснуться руки омеги, но так этого и не делает. — Я бы попросил у тебя в память былой любви поцелуя, но это будет нечестно по отношению к тебе и твоему мужу. Так что мне будет достаточно твоего «спасибо».

 — Но… сколько будет стоить всё?

 — У нас есть программы для бесплатного лечения пациентов, думаю, что могу провести вашего паренька по одной из них.

 — Я оплачу, — снова встревает Гонхак.

 — Я в силах повлиять на включение в программу младшего брата моего несостоявшегося мужа. Как вы говорите, его зовут? Ли…?

Сохо заливается краской и идёт пятнами, шевелит губами и хмурит брови, морща лоб и кусая губу, перебирает имена, но ему явно ничего в голову не идёт. Он беспомощно цепляется за Ёнджо, будто тонет в тёмном взгляде устремлённых на него глаз доктора Джу. На помощь приходит Гонхак, выдавая первое имя, которое приходит в голову:

 — Хванун.

 — Ли Хванун, — произносит Харин, записывая имя в блокнот.

Буквы ровные, словно печатные, такими чаще военные пишут или учителя, но никак не врачи; лицо сосредоточенное, но Гонхак видит, как трепещут ноздри у альфы, как всё так же цепляется за мужа Сохо, и какое напряжение висит между всеми ними, особенно между супругами и доктором, который, тем не менее, выглядит самым спокойным и уравновешенным из всех.

 — По той причине, что мы не можем сообщить в полицию и у нас нет документов, подумаю, на что списать, — Харин задумчиво почёсывает бровь, и Гонхак замечает след от пирсинга. — В городе происходит масса ДТП. На время лечения доступ к пациенту будет закрыт. Если потребуется долгая реабилитация, тоже. Если есть возможность сделать новые документы, это значительно облегчит процедуру выписки, свяжетесь со мной, сделаем фото на паспорт, если получится. Я же в свою очередь постараюсь максимально оттянуть появление полиции, если она соизволит явиться. Вы говорите, что муж — полицейский, поэтому потребуется отдельная палата вип-корпуса, туда доступ будет закрыт.

 — Назовите сумму, — просит Гонхак.

 — Я так подумал… Сохо, как насчёт поужинать на неделе? Это будет вся плата.

 — Я… — омега явно или боится, или переживает, что бы ни было, ведёт он себя совершенно иначе, чем обычно.

 — Сверься с расписанием, — слишком спокойным голосом просит Ёнджо, и Сохо подрагивающими пальцами пытается удержать ускользающий телефон. Ёнджо кладёт руки поверх рук мужа, не давая выронить гаджет. От Гонхака не ускользает благодарный взгляд Сохо.

 — В пятницу смена закончится в восемь.

 — Отлично, я заеду?

 — Я привезу Сохо, — строго говорит Ёнджо, помогая мужу спрятать телефон, который так и норовит упасть на пол. — Как раз выходной и буду в городе болтаться. Куда подъехать?

 — В Гаон, — не слишком довольным голосом отзывается Харин, но его лицо снова напоминает маску ледяного спокойствия. — Тогда я направлюсь к пациенту, основные анализы и обследования должны были уже сделать. Посмотрим, с чем придётся иметь дело. И да, Сохо, я наберу тебя, когда будет что-то известно.

 — Ладно.

 — Доброй ночи, — Харин снова целует руку Сохо и удаляется к лифтам.

 — Доброй ночи, — отвечают Гонхак и Ёнджо, который крепко обнимает мужа и говорит: — Жди, принесу мятный чай. Гонхак тебя в обиду не даст, ага?

 — Угу, — Сохо обнимает Гонхака и утыкается лицом ему в грудь, тяжело дыша. Гонхак смотрит на свои руки с засохшей кровью и сводит их за спиной Сохо, не касаясь ладонями одежды.

 — Что происходит? Я впервые вижу тебя таким. Где тот боевой омега, который накостыляет всем и каждому?

Ёнджо возвращается достаточно быстро, вручает Сохо стаканчик, из которого вьётся дымок, и отводит к сиденьям в зале ожидания. Сохо смотрит в стакан долгое время, и лишь потом делает пробный глоток, прикрывая глаза. Да что ж такое?

 — Это его бывший.

 — Да я понял уже. Что он сделал Сохо, чтобы он его так боялся?

 — Ну… они готовились к свадьбе, а тут я.

 — Соулмейт мой, — тихо вставляет Сохо и бросает влюблённый взгляд на мужа. — Он спас меня во время начавшегося в офисе пожара, но я не сразу узнал, что он получил такой же ожог, как и я. Молчал до последнего, пока наш тайный роман не зашёл дальше…

 — Какой он мне скандал учинил, — мягко смеётся Ёнджо и крепче обнимает мужа, делающего медленные глотки успокоительного чая. — Думал, окна вылетят, в такой ураган превратился. Меня же тянуло к нему нещадно, но я не хотел разрушать его жизнь. Он мог бы жить в огромном пентхаусе Джу жизнью степенного супруга именитого врача, а что мог предложить я? Маленькую двушку и вечную жизнь на грани. Вот и молчал.

 — Меня, между прочим, тоже связью накрыло, — Сохо впервые за вечер улыбается, и хоть губы ещё подрагивают, улыбка настоящая, не приклеенная. — Вот правда, пока не поцеловались, всё казалось игрой, каким-то увлечением, чтобы развеять нервное напряжение подготовки к свадьбе. А потом будто сорвало плотину. Затопило, — Сохо делает глоток чая и надолго замолкает. Ёнджо протягивает Гонхаку влажные салфетки, когда замечает его руки. Сохо допивает чай. — Я признался Харину и отменил свадьбу, он потребовал встречи с нами двумя в своём кабинете. Не ругался, не кричал, молча посмотрел на шрамы, и так же молча полез в драку. Но Ёнджо аккуратно скрутил его и посадил на стул. Больше попыток разобраться Харин не делал. Я думал, всё в прошлом.

 — А потом у Сохо заболел отец, и я уговорил обратиться к Харину, зная, что он лучший нейрохирург страны, — Гонхак смотрит на то, как супруги переплели пальцы, и какая от них волна любви распространяется в стороны, даже его цепляет. Не зря, видимо, небо сводит пары. Ёнджо смотрит, как Сохо крутит его кольцо на пальце и улыбается. — Мы встретились не в клинике, чтобы обсудить детали, Сохо и так потряхивало, потому решили выбрать нейтральную территорию. Но, как оказалось, зря. Помнишь взрыв в торговом центре? Мы были одними из пострадавших.

 — И именно тогда меня начало трясти при встрече с ним постоянно, — после тяжёлого вздоха говорит Сохо. — Судьба будто специально сталкивает нас лбами раз за разом, проверяя на прочность. Кажется, однажды я не выдержу.

 — Что тогда случилось?

 — Мы получили ещё один шрам… — тихо, почти неслышно шепчет Сохо, вцепляясь в пустой стаканчик. Руки уже не дрожат так сильно, чай немного помог, но голос всё ещё севший, и улыбки как не бывало.

 — На троих, — добавляет Ёнджо и прицельно выбрасывает смятый стаканчик прямо в урну, чтобы не оставлять снова побледневшего Сохо одного.

 — Не думал, что так бывает.

 — Никто не думал, — согласно кивает Ёнджо и трётся щекой о волосы мужа, положившего голову ему на плечо.

 — Ещё один мой день рождения, который принёс мне шрам и шок, — Сохо снова тяжело вздыхает, а потом хмыкает. Былое самообладание медленно возвращается к нему — Самое смешное, что к шраму не прикопаться, мы одновременно его получили, одинаковые раны на лодыжке у всех троих. То есть никак не отречься от связи. Но почему до этого не было ни одного общего шрама? И почему только через два года, как мы стали жить вместе с Ёнджо, эта связь проявилась? В любом случае, я каждый раз боюсь, что… боюсь, что сорвусь.

 — Тянет к нему? — Гонхаку не понять, он никогда не целовался с соулмейтом, потому не понимает силы этой связи.

 — Да.

 — И как вы с этим справляетесь?

 — Да как видишь, отпаиваю своё чудо чаем каждый раз, разговариваю. Ведь его вины нет в том, что судьба связала его с двумя. А жизнь и впрямь сталкивает раз за разом, хоть бери и съезжайся с этим доктором.

 — ЁНДЖО! Что ты такое говоришь?!

 — А что? Если тебе так будет лучше, я готов к этому. Твой комфорт для меня важнее каких-то общественных установок.

 — Ким Ёнджо, если ты продолжишь в том же духе, я от тебя уйду! К Гонхаку, например. А ты вот бери и живи с Харином. Вообще уже.

 — А ты уверен, что ты Гонхаку вообще нужен? Ты же заноза в заднице! — Ёнджо смеётся и ловит руки Сохо, который пытается в шутку отлупить мужа по плечам и груди. Ведь хотел бы, мог и вырубить. А так лишь играет.

 — Ах так?! — горя праведным гневом, восклицает Сохо.

 — Чшшшш, вот теперь я узнаю своё сокровище. Не бушуй, как нервишки, отошёл уже?

 — Да я тебя сейчас…

Возмущение тонет в глубоком поцелуе, а Гонхак незаметно уходит в сторону уборной, направляясь по указателям на стенах к нужной двери. Он долго моет руки с мылом, но запах крови будто остаётся с ним. А чуть успокоившееся волнение снова поднимается в нём словно внезапно прорвавший землю гейзер.

Гонхак умывается, ощущая, как дрожат руки и нутро, словно его перемалывают на мясорубке. Состояние как и настроение какое-то убитое. Фантомно воняет кровью, болят кости, будто их сломали, в голове какой-то шум, а перед глазами белые-белые пятна. Он хватается за умывальник, но ощущая как его ведёт, присаживается на пол и прикрывает глаза, пытаясь справиться с накатывающей слабостью. Он будто бы долгое время игнорировал болезнь, а теперь она вгрызлась в его тело, отключая от реальности.

В себя он приходит под капельницей в ярком свете ламп в светлой комнате с пикающими приборами. Тело не ощущается своим, в голове как-то ноет, будто он что-то снова забыл, по ощущениям, будто под гусеницами танка побывал. Над ним хлопочет медбрат, пока он пытается что-то понять, а потом подходит доктор, и Гонхак узнаёт всё того же Харина.

 — Посмотри на фонарик, так, хорошо. Следи глазами за молоточком. Что ж… в целом неплохо. Не скажешь, что в коме пролежал больше двух недель.

 — Что? Какое сегодня число?

 — Двадцать третье августа. Несколько дней ещё понаблюдаем за тобой, и если все обследования и анализы будут в норме, выпишем.

 — Как тот парень, которого мы привезли?

 — Потихоньку приходит в себя. Переломы и растяжения ещё долго будут заживать, но мои коллеги сделали всё возможное, чтобы сократить этот срок. Остальное зависит от омеги. Сотрясение было сильное, но вы вовремя его привезли, мы стабилизировали его состояние, так что жизни его ничего не угрожает, — Харин склоняется к Гонхаку и тихо добавляет: — Кроме мужа, конечно. Омега хотел бы лично поблагодарить своего спасителя. Так что как только я буду уверен в стабильности твоего состояния, вы с ним увидитесь. Он, конечно, сейчас больше на радугу похож, но держится молодцом, хотя и потребуется реабилитация. Напишу Сохо, что ты очнулся. Медбрат подготовит тебя к процедурам, а потом тебе разрешат немного поесть. Не скучай.

Гонхак стоически переносит все процедуры и анализы, он устаёт быстро и до той невозможности, которая ещё некоторое время назад даже представиться не могла, а потом засыпает до следующего утра, так и не удосужившись дождаться ужина. Тело ещё совсем тяжёлое, словно он им не пользовался не две недели, а несколько лет. В голове муть какая-то, будто с тяжёлого перепою, спать всё ещё тянет, словно не доспал.

Каждый сустав будто заржавел, и требуется приложить усилия, чтобы выходило не лежать бревном, а хотя бы делать упражнения лечебной физкультуры, прислушиваясь к голосу врача, который с улыбкой говорит, что ещё день-два, и он сможет ходить на групповые занятия для восстановления. Гонхак теряется в днях, потому что в клинике они похожи друг на друга. В один из дней перед обедом Гонхака подвозят в одну из палат, где и оставляют.

В коляске сидит омега и смотрит в окно, но когда дверь закрывается, он поворачивается и пытается улыбнуться. И хотя лицо больше похоже на радугу, как и говорил Харин, улыбка получается не такой уж и вымученной, как боялся Гонхак. Он, конечно, не особо приглядывался к парню в подворотне, а тем вечером крови было больше, чем кожи. Даже расцвеченный синяками, омега симпатичен. Гипса и бинтов больше, чем живого места. На шнурке висит кулон, и хоть на горле след, словно парня душили именно украшением, кулон прячется под больничной робой, едва-едва выглядывая краем из выреза.

 — Привет, меня зовут Гонхак — басит Гонхак, и от его голоса омега вздрагивает, но поспешно облизывает губы и представляется в ответ:

 — Хванун.

 — Это ваше настоящее имя? Или привыкаете к новому?

 — Настоящее.

 — Забавно. При оформлении я назвал первое, что в голову пришло, — говорит Гонхак и подъезжает к окну, чтобы Хвануну не приходилось оглядываться. — Приятно познакомиться. Хотя было бы лучше в другой ситуации и в более приятной.

 — Если бы не вы, меня бы не было.

 — Может, на «ты»?

 — Хорошо. Спасибо тебе, что спас меня. Дважды.

 — Дважды?

 — Да, — Хванун смотрит в окно, откуда открывается весьма недурственный вид, учитывая, что они вообще-то лежат в больнице. Он вздыхает и закусывает губу, накрывая рукой кулон, словно он успокаивает его в минуты слабости. — Тогда му... он  испугался, что ты всё же вызовешь наряд. И две недели назад ты помог мне сбежать от смерти ещё раз. Спасибо тебе. Хотя никакие слова не смогут показать всей моей благодарности.

 — Ты запомнил меня?

 — Да, — Хванун грустно улыбается и теребит пальцы загипсованной руки, а потом снова возвращается к кулону, который ему явно подарил не муж, иначе Хванун вряд ли бы оставил его. Волнение выдаёт Хвануна с головой, когда он вновь касается подрагивающих пальцев травмированной руки. Гонхак не выдерживает и осторожно накрывает их своей ладонью. Хванун вздрагивает, но потом хватается пальцами здоровой руки за Гонхака. — Ты первый, кто вступился за долгое время. Будь у меня такой человек, я бы сбежал, не задумываясь. Но, видимо, всё происходит тогда, когда нужно. Можешь побыть со мной ещё?

Голос почти ровный, но Гонхак улавливает скорее кожей, чем ухом некоторую мольбу. Хвануну страшно. В силу специфики работы в диспетчерской службе Гонхак понимает, что это тот случай, когда вешать трубку нельзя, нужно быть уверенным до конца. Чтобы не узнать спустя время, что едва завершился звонок, человека не стало. И он решает остаться, так и не выпустив рук омеги из своих. Хванун не противится, позволяет легко гладить, и от этой нехитрой ласки успокаиваются они оба.

Пальцы сломанной руки чуть холоднее, но в общем руки тёплые, хоть кожа и чуть шершавая, прикосновение приятное. Гонхак мнётся, не зная, о чём говорить, потому представляет, кем мог работать Хванун, какой у него характер, что он любит или чем увлекается. О себе говорить как-то не с руки, он сюда не навязываться пришёл, а всего лишь увидеть своими глазами, что спасённый им человек по-настоящему жив, а не только по отчётам. Вопросы в стиле почему не сбежал раньше и почему муж так с ним обошёлся глупы и не к месту.

Они проходили не через один семинар, где рассказывали о психологии жертвы и абьюзера, потому вопросов не то, что не возникло, о них даже речь не идёт. До сих пор под кожей зудит, что можно вот так вот с человеком, который тебе доверился, обращаться. Будто и не человек он вовсе, а груша для битья, игрушка для истязаний. Зато об остальном Хванун рассказывает сам. Сначала он говорит робко, надолго замолкая, а потом его прорывает, Гонхак узнаёт, что Хванун любит качаться на качелях, умеет играть на гитаре, любит бабл-ти и свинину.

Он так увлечённо говорит о своих предпочтениях, что щёки покрываются лёгким румянцем, а глаза начинают блестеть. Гонхаку больно думать, сколь долго время Хванун держал всё в себе. Наверняка помалкивал и не говорил ничего, кроме определённых вещей, а сейчас словно оттаял. Гонхак разворачивается в кресле, чтобы видеть лицо Хвануна и следить за всеми его эмоциями, и не замечает, как легко касается щеки омеги ладонью, а потом осторожно целует.

Хванун замирает в его руках, словно готовый брякнуться в обморок или наоборот гипсом дать по башке, но вместо этого прикрывает глаза и отвечает на поцелуй, который отдаёт жаром по щекам и шее, словно это первый поцелуй в жизни. Гонхак открывает глаза, когда Хванун отстраняется, неловко пытаясь скрыть пылающее лицо за длинной чёлкой, которую начёсывает загипсованной рукой, потому что здоровая всё ещё лежит в ладони Гонхака.

 — Обед.

Медбрат выставляет на прикроватный столик еду и приглашающе кивает Хвануну. Гонхак тяжело вздыхает и поджимает губы, глядя на омегу, которого не портят ни швы, ни синяки на лице. Впервые за время со дня смерти мужа он смотрит на омегу и получает не только эстетическое удовольствие. Хванун нехотя отпускает Гонхака и смотрит на него долгим взглядом, полным неверия и трепетного вопроса.

 — Я приду завтра. Можно?

 — Приходи.

Ощущая себя влюблённым юнцом, Гонхак раскидывается на кровати. Обед он успешно игнорирует, глядя в окно. Он улыбается и думает, как всё же удачно сложилось всё, хотя он и не планировал целовать Хвануна, и уж тем более не ожидал ответа. Вечером они почти не говорят, а целуются, словно пытаясь насытить какой-то безмерный тактильный голод, который сжирал их изнутри всё это время. Его невыносимо тянет к Хвануну, и Хванун тянется в ответ.

С каждой встречей Гонхак понимает, что влюбился. И пусть эти свидания недолгие и далеки от идеала, в пропахшей лекарствами палате, и времени всего день или два прошло, это не мешает внутри бурлить почти забытому чувству. Ощущение чего-то, о чём он позабыл, волнуется в нём всё ожесточённее. С Хвануном так легко, что кажется, они знакомы давным-давно, особенно, когда Хванун смеётся, подшучивает над ним, словно не было того ужаса, что ему пришлось пережить.

Хванун, видимо, очень сильная личность, раз мрак не оставил на нём свой отпечаток. Он улыбается почти всё время, сетует, что под гипсом начинает чесаться, говорит без остановки и счастливо улыбается после поцелуев. Гонхак торопится, словно времени не осталось, ощущение слишком глубоко засело под кожей. Ему хочется обозначить свои намерения и в то же время страх, что Хванун испугается, слишком велик. В послеобеденное время, ближе к вечеру одного из дней, к нему приходит Ёнджо и ставит перед Гонхаком стопку судочков.

 — Ты как хочешь, но съесть ты должен. Я могу помочь, но без подтверждения твоего жующего лица Сохо велел не возвращаться. Вчера ты спал, и Сохо сбежал раньше, чем Харин появился, а сегодня вот моя очередь тебя сторожить и закармливать, судя по всему, до новой комы, — Ёнджо грустно хмыкает и трогает Гонхака за плечо. — Ну, ты нас и напугал. Как себя чувствуешь?

 — Как будто очень сильно устал, а так нормально. Харин молчит, не говорит, что было.

 — Да потому что сам не знает. Лично я подозреваю, что твой соулмейт был на грани, а ты слишком перенервничал и устал, вот тебя и зацепило. Сохо говорил, что смена та ещё была. А потом этот омега ещё…

 — Что же бывает, если соулмейт гибнет рядом? — задумчиво шепчет Гонхак, но не продолжает мысль, когда видит, как побелел Ёнджо.

 — Не хочу знать и думать тоже не хочу. Харин сказал, что тебя можно вывезти в парк. Поехали?

 — А идти не вариант? — со вздохом уточняет Гонхак, надеясь, что решение во взгляде Ёнджо не окончательное.

 — Неа. Покатили?

 — Покатили, — вариантов ведь не остаётся. — Какое хоть число сегодня?

 — Двадцать шестое. А что?

 — Ничего. Потерялся просто. Как там встреча Сохо с Харином?

 — Я бы предпочёл этого доктора закопать, но он прекрасный специалист и не такой мудак, как о нём можно подумать. Он не позволил себе ничего такого, не лез целоваться и вёл себя до зубовного скрежета прилично. Но взгляд, каким он смотрит на Сохо…мне даже жаль его.

 — А Сохо?

 — А Сохо скоро придёт и сам тебе всё расскажет, — посмотрев на часы, говорит Ёнджо. — Только он придёт и устроит нам с тобой разнос, а ты ещё не попробовал ничего. Точно нас закопает обоих. Вон под тем деревом, — Ёнджо подбородком указывает на роскошное дерево. — Закопает и уйдёт к Харину.

 — Ну вот ещё чего, — смеётся Гонхак. — Еда Сохо всё вкуснее больничной, сейчас и приступим, не дадим доктору Джу никакого шанса.

В парке тихо, он окружён корпусами, потому шум машин сюда не долетает, птички поют, ещё и выбирают они самый дальний и уединённый уголок парка. Ёнджо подсовывает Гонхаку поднос, на который выставляет судочки и кладёт приборы. Гонхак хватается за вилку слишком резво, в результате чего загоняет один из зубцов под ноготь, суёт пострадавший палец в рот и встречается глазами с Хвануном, который делает то же самое. Глаза омеги расширяются, Гонхак поднимается с кресла, и несмотря на заплетающиеся ноги подходит к Хвануну и присаживается на корточки.

Медбрат деликатно уходит, оставив их двоих. Ёнджо не двигается с места. Хванун некоторое время смотрит на Гонхака, а потом отстёгивает булавку с кармашка пижамы. Так папа Гонхака носил, чтобы всегда под рукой была в случае чего. Но Гонхак так и не понял, что за случай такой мог представиться, чтобы она потребовалась. Хванун, не отрывая взгляда, открывает её и загоняет в ладонь.

 — Ай, — одновременно морщатся они, а потом встречаются взглядами. Гонхак не ожидал такого поворота. Не ожидал его и Хванун, который дрожащими руками застёгивает булавку, долго пытается отдышаться, и лишь потом поднимает на Гонхака глаза.

 — Дай мне время. Всё слишком быстро.

 — Как скажешь.

Ёнджо ждёт его на скамье, на которой уже сидит мрачный, как туча, Сохо. Вопросов не задают: и так всё яснее некуда. Гонхак заставляет себя улыбнуться и садится в кресло уже без возмущения. За эти мгновения вымотался предельно, словно работал на стройке несколько суток к ряду, как было, когда он был студентом. Тогда идея побывать в чужой шкуре казалась крутой. Последующие несколько недель он ловил отходняки и чертыхался на свою гениальную голову, в которую пришла столь прекрасная мысль.

Из Сохо не удаётся вытащить и слова, и лишь похвала вкуснейшего ужина на короткое мгновение позволяет Сохо улыбнуться, хотя и без того видно, что Сохо пытается одёрнуть себя и не портить настроение и Гонхаку, у него не получается. Ни шуткам Ёнджо и Гонхака, ни небольшой прогулке в парке не дано поднять испортившееся по какой-то причине настроение Сохо. О причине он молчит, как и не акцентирует внимание на том факте, что Гонхак слишком молчалив, кроме тех моментов, когда пытается отвлечь.

Несколько дней Хванун не показывается и не даёт о себе знать. Гонхак тяжело переживает каждый день, словно он заперт в какой-то капсуле, из которой нет выхода. Можно всю жизнь прожить без связи с родственной душой, можно никогда её не встретить или так и не связать свою жизнь, но однажды натянувшаяся связь держит так крепко, будто красная нить судьбы навечно опутала все внутренности.

 Неожиданно справиться с тянущимся солёной карамелью ожиданием помогает Харин, который в один из вечеров садится к Гонхаку на постель и много говорит. Он говорит о разных вещах, но всё так или иначе сводится к тому, что в жизни бывают крутые повороты и неприятные и даже тяжёлые моменты, из-за которых может захотеться в петлю, а смысл жизни будет утерян, но надо иметь силы выстоять, ведь за поворотом может ждать судьба.

Хванун подкатывает своё кресло к палате Гонхака ближе к вечеру, медбратья помогают им добраться до парка и, сверив часы, уходят прочь, чтобы помочь с перевозкой нескольких пациентов, которых нужно переместить из реанимации в палаты. Хванун молчит и теребит гипс на руке, потом многострадальный кулон, потом снова пальцы и задумчиво смотрит на загипсованную ногу,  собираясь с духом. Гонхак не подгоняет. Ещё чуть-чуть, и наверняка придут Ёнджо с Сохо, но он ждал несколько дней, что значат минуты?

 — Гонхак, осто… —Гонхак не успевает даже спросить, что хотел Хванун, как падает на землю от мощного удара стеклянной бутылкой по голове. — НЕ ТРОГАЙ ЕГО!

 Осколки рассыпаются градом вокруг. В голове гудит набатом, перед глазами пятна, но он старается подняться, и снова падает на гравий от удара ногой в живот под крики Хвануна, который почти сразу же приземляется рядом, выгибаясь дугой от удара. От ударов ногами у Гонхака горят рёбра, он пытается прикрыть гудящую голову руками, получая тяжёлыми ботинками удар за ударом. Но он  умудряется ударить в ответ пяткой в голень напавшего альфы, и тот ненадолго замирает, хватаясь за ушибленную ногу. А потом и вовсе падает лицом в гравий.

 — Вот козлина, — шипит Ёнджо, тряся рукой с разбитыми костяшками. Альфа пытается подняться, но тут появляется Сохо, который вцепляется в мужа Хвануна мёртвой хваткой. И оторвать его от альфы удаётся только Ёнджо и подоспевшему Харину.

 — Отпустили меня немедленно! Я убью эту скотину!

На шум сбегаются охранники, которые по указке доктора вяжут пытающегося подняться злого, как тысяча чертей, альфу. Ботинки на нём форменные, а вот одежда гражданская. На миг мелькает злорадная мысль, что его уволили. Альфа зыркает на лежащих  Хвануна и Гонхака, сплёвывает Сохо под ноги, отчего тут же получает от него  с ноги в пах и сгибается пополам, повисая на руках охранников.  Ёнджо и Харин всё так же брыкается разошедшийся не на шутку Сохо, который горит праведным гневом, обещая воздать по заслугам.  

Гонхак вообще не помнит, когда его таким видел, но сейчас куда важнее Хванун, который испуганно жмётся к нему, пряча лицо на груди, и отчаянно пытается дышать. Даже гравий кажется не таким уж неудобным ложем, когда рядом Хванун. Гонхак касается вытирает с лица Хвануна слезу, смешанную с кровью, и хмурится. Но Хванун ему улыбается, хоть испуганно и робко, но улыбается, даже не пытаясь отодвинуться. Может, это и есть тот ответ, которого он ждал?

 — Вот же фурия… — шипит Харин, когда Сохо в очередной раз взбрыкивает, пытаясь вырваться. Разбитые очки повисают на одной дужке, а стекло частично осыпается на гравий.

 — Фурия, — соглашается Ёнджо, получая локтем в печень и сгибаясь пополам, но Сохо так и не отпуская.

 — Фурия?! Ну, сейчас я вам обоим покажу, что такое фурия!!!

 — У нас тут, между прочим, двое пострадавших. Может, поможем им? — совершенно спокойным тоном говорит Харин, разжимая пальцы и подходя к Гонхаку. Под глазом у него расплывается здоровенный синяк и тоненьким ручейком к подбородку вьётся струйка крови. Альфа задумчиво вынимает из щеки небольшой осколок стекла и кладёт его в нагрудный карман, туда же отправляются сломанные очки.  — Как голова?

 — Кружится. И тошнит.

 — Тогда лежи, вызову ребят с каталками, — Харин подмигивает Гонхаку неповреждённым глазом, а Гонхак и не делает попытки подняться, лишь с совершенно глупой улыбкой смотрит в небо, обнимая Хвануна. — Ты у нас с вопросом о сотрясении, а с Хвануном и воовсе лучше перебдеть.

Гонхак послушно лежит, качаясь на волнах тошноты и головокружения, а потом проваливается в темноту. Над головой шумят волны.

 Первая волна.

 — 911, чем могу помочь?

 — Доставка пиццы? — голос дрожит от ужаса. — По шкале от одного до десяти восемь. Десять, господи…. Да, на десять кусочков разрежьте пиццу. И чтобы чили было побольше.

 — Молодой человек, это телефон службы спасения, а не доставка пиццы. Будьте любезны, не занимайте линию, у нас может быть важный звонок.

Гонхак слышит свой голос словно сквозь толстый слой ваты, в его мозг холодом пробирается дикий страх звонящего, который он тогда не расслышал. Отключение звонка бьёт по нервам как молот по наковальне. Он принял звонок за шутку. Сейчас в голосе он слышит столько ужаса, что его едва не выворачивает.

 Вторая волна.

 — 911, что у вас случилось?

Ответом служит протяжный всхлип и шумное дыхание. Вряд ли звонит шутник, и Гонхак поправляет наушник, чуть увеличивая громкость, чтобы чётче слышать. Пока он слышит только отчаянно сдерживаемый ужас, но ничем помочь не может.

 — Вы в опасности?

 — Да.

 — Как вас зовут?

 — Хванун.

 — Назовите адрес. Оставайтесь на связи, я буду рядом, пока к вам не подъедет подмога. Но ответье ещё на один вопрос, пожалуйста. По шкале от одного до десяти оцените ситуацию.

 — Восемь, — внезапно голос звонящего меняется. — Десять, господи…. Да, на десять кусочков разрежьте пиццу. И чтобы чили было побольше.

 — Вы можете оставаться на линии?

Гонхак несколько раз моргает, пытаясь понять, что происходит, но слышит лишь сорванное дыхание в трубку и тяжёлые удары, видимо, в дверь. Гонхак сжимает от напряжения пальцы, когда слышит громкий вскрик, а потом незнакомый грубый голос интересуется:

 — Кто?!

 — Доставка пиццы, вы заказали двойную с ананасами и двойную чили, я правильно вас понял?

 — Не нужна мне никакая пицца.

Звонок обрывается.

 Третья волна.

 — Мне никто не звонил. Да и не мог…

 — Почему это?

 — Да потому что Хванун умер пять лет назад. В тот день, когда я посчитал его звонок шуткой.

 — Ты хочешь сказать, что тебе звонил призрак?

 Четвёртая волна.

Каждый полученный Хвануном шрам расцветает на его коже. Гонхак ошарашенно смотрит, как его белая рубашка краснеет, а под табуретом расплывается лужа крови. Гонхак поднимается, тяжело опираясь на стол, но ноги не держат, и он заваливается на пол, утягивая за собой всё, что стоит на льняной скатерти, застилающей стол. Он отдалённо слышит голоса Сохо и Ёнджо, склонившихся над ним, но мир подёргивается кровавой дымкой боли, отключая его от сети жизни.

 Пятая волна.

События в парке. Мельчайшие детали. Яркие вспышки под веками, острой болью под кожей. Вилка под ноготь, булавка в ладонь. Неверие в глазах, страх и робкая надежда. Дни ожидания. Удары и крик. Горят рёбра, ноют места ударов, фейерверк взрывается в голове.  

И снова волны. По кругу. Торнадо и шторм, воронка, превращающаяся в водоворот. Везде есть Хванун и его голос, в каждой волне ему улыбаются Сохо и Ёнджо, каждый раз помогает Харин. Гонхака буквально волочит сквозь время и пространство, обрушая на него девятый вал.

 — Мне тогда звонила сама судьба, — сам себе шепчет Гонхак и открывает глаза, глядя на слишком серьёзное лицо склонившегося над ним Харина. Он пытается подняться, но крупная и тяжёлая ладонь на груди не позволяет этого сделать.

 — Лежи, ты отключился ненадолго. Такое бывает при сотрясении, а уж тем более после комы. Но мы успели даже МРТ сделать и капельницы подключить, пока ты изволил открыть глаза.

 — Как Хванун?

 — В порядке твой омега.

Гонхаку запрещают вставать, зато к нему каждый день в палату привозят Хвануна, который сидит рядом и говорит обо всём на свете. На прямой вопрос неохотно отвечает, что Сохо помог собрать недостающие документы, свидетельства молчавших от страха соседей, заключения врачей, и прочее и подать в суд на мужа. Больше о нём разговор не продолжают. Особо и не хочется говорить о монстре, который... Не надо. Даже думать о нём не стоит, и они не говорят, обходят тему. Остро хочется узнать, как дела у Сохо с Ёнджо, ничего ли не поменялось с Харином. Но сначала Гонхак спрашивает у заглянувших к нему супругов о муже Хвануна.

— Сохо неплохо его отделал, — усмехается Ёнджо. — Но в пределах обороны. Сидит сейчас в ожидании завершения расследования. До этого, как выяснилось, его всё-таки не закрыли. Уволить уволили, дело завели, а вот закрыли только за нападение при отягчающих и свидетелях...

— Разобрались с Харином?

— С каким Харином?  — бодро интересуется Сохо, выкладывая судочки с едой. Ещё немного, и Гонхаку потребуется помощь для передвижения, потому что Сохо его закормит.

— Как с каким? С твоим вторым соулмейтом.

— С кем? — Сохо замирает и переводит взгляд сначала на изменившегося в лице Ёнджо, а потом обратно на Гонхака. Ёнджо усмехается, а Сохо пытается понять, в чём соль шутки.

— Ладно, с моим лечащим врачом. Джу Харином, твоим несостоявшимся мужем.

— Гонхак, у тебя температура? — Сохо взволнованно касается губами лба, а потом внимательно смотрит в глаза, словно там пытаясь отыскать ответ на свой вопрос. — Твой лечащий доктор — Джин Ёнхун. Ёнджо — мой первый и единственный мужчина, с которым я согласился связать себя узами брака в этой жизни вообще. Я не знаю никакого Харина. Пожалуй, позову врача.

Пришедший мужчина ничем не напоминает смуглого узкоглазого альфу, доктор назначает несколько новых обследований, чтобы исключить упущенную травму мозга, которая могла дать такой странный эффект, но ничего не находят. Гонхак всё думает о том, где бы мог пересекаться с Харином, чтобы его образ наложился на происходящее, но так ничего в голову и не идёт. Он не понимает, кем является Харин,  воплощением судьбы или ангелом-хранителем, в любом случае он мысленно благодарит его, глядя в закатное небо за окном.  

В голову внезапно приходит мысль, и Гонхак гуглит имя Харина, пролистывая фотографии и пытаясь понять, где он мог его видеть, чтобы он так крепко вплёлся в происходящее. В этот момент в палату вкатывается кресло с Хвануном, и он подъезжает впритык к кровати, меняясь в лице, когда замечает, что именно гуглил Гонхак. Омега бледнеет и вцепляется в руку Гонхака, когда он собирается отложить телефон на по-больничному высокую прикроватную тумбу.

— Откуда ты знаешь Харина?

 — Неловко говорить, — Гонхак усмехается, касаясь забинтованного затылка, под бинтом уже немного зудит, —  но Харин мне привиделся, будто он мой лечащий врач и у него общее прошлое с моими друзьями. Но наш с тобой доктор — Джин Ёнхун, о чём мне любезно сообщили только что. А Харина, выходит, придумал мой мозг после травмы. Хотя я уверен, что увидел его до того, как получил по голове. Постой, а ты откуда его знаешь?

 — Сначала я покажу тебе фото, и если он покажется тебе знакомым, я отвечу.

 — Шпионские игры? Ну что ж, показывай.

Гонхаку спорить совсем не хочется, да и незачем, ну не тот будет Харин, что изменится-то? У Хвануна не сразу получается открыть дрожащими пальцами тот загадочный кулон, который всё время прятался под больничной робой. А когда выходит, он так глубоко вздыхает, словно собирается броситься со скалы в бушующие волны. Внутри кулона скрывается фотография именно того альфы, которого Гонхак помнит.  

 —  Что происходит?

 — Он?

 — Да, этого Харина я помню, но как у тебя оказалась его фотография?

 — Ты меня посчитаешь психом, — Хванун сжимается, будто ожидая удара, а потом и вовсе прикрывает глаза дрожащими ладонями. Гонхак обещает себе во что бы то ни стало помочь забыть всю боль и ужас пережитого, а пока лишь касается ладоней, отнимая их от лица, и выжидающе смотрит, пока Хванун собирается с силами. — Это мой старший брат по папе. Он был пилотом истребителя в войсках содружества.

 — Был?

 — Он погиб...

 Голос Хвануна подводит, и требуется некоторое время, пока дыхание восстановится, и хоть омега не плачет, всхлипы разрывают душу. Гонхак, вопреки советам врача поднимается с постели и садится в кресло, перетягивая Хвануна к себе на руки. Тот послушно садится к нему на колени и прячет лицо на груди, хотя вполне мог бы сбежать с криком о безумце, который всё выдумал, увидев фото в кулоне, пока он был без сознания в машине. Но в тот злосчастный вечер Гонхак даже не заметил украшения.

 — Он погиб три года назад, за полгода до того, как я вышел замуж. Он всегда меня защищал, и мой, на тот момент будущий муж, ему никогда не нравился, но я его не послушал... а потом самолёт Харина пропал с радаров... ни тела, ни истребителя так и не нашли. В последнем письме, что он отправил до очередного ухода в рейд, он пообещал защищать меня всегда, чего бы это ему ни стоило. И вот теперь ты говоришь, что его видел...Ты правда его видел?

 — Я был уверен, что именно он оперировал тебя, когда я привёз тебя в больницу, — Гонхак касается лица Хвануна, убирая прядь волос с глаз и укладывая её за ухо. Как бы нелепо ни звучала история о погибшем брате в отрыве от происходящего, его история о перемещении из будущего в прошлое ради того, чтобы спасти соулмейта, а потом и встреча с его погибшим братом, который пообещал защищать младшего брата во что бы то ни стало, уже не звучала так уж глупо. — А ведь действительно выходит, что познакомился с Харином за три недели до того, как я получил бутылкой по голове от твоего благоверного.

 — Не говори так, пожалуйста.

 — Прости... Я хотел сказать не это... у тебя очень мощный ангел-хранитель, и мы в отличие от многих людей знаем его имя. И каким бы странным всё это не казалось, я рад, что он дал шанс всё исправить.

Хванун лежит на его груди, словно к чему-то прислушиваясь, он снова крутит в пальцах кулон с фотографией брата, и Гонхак вновь накрывает некрупные ладони своими. От кулона идёт непривычная волна, словно внутри него сконцентрировалось тепло, которое опутывает их пальцы и ладони, прошивая насквозь. Хванун поднимает глаза на Гонхака и улыбается подрагивающими губами, потом касается его подбородка, очерчивает губы и усмехается, говоря совершенно неожиданное:

 — У тебя была эспаньолка когда-нибудь?

 — Была, — неохотно вспоминает свой неудачный эксперимент Гонхак. Это было в студенчестве, и тогда он страшно гордился своей бородкой, пока не увидел себя на фото у одного из бывших друзей.

 — Правда? — неверяще смеётся Хванун, хлопая здоровой рукой плечу Гонхака. — Правда-правда? Ты наверняка был очень смешной.

 — Эээээй.

 — Нет, ну правда. Дон Педро, где твоя любовь?

 — Хванун…

 — Чтоооо? — Хванун хихикает, морща нос, в глазах счастливые искры. Словно с плеч свалилась не гора, а целая планета. Гонхак смотрит и не может оторвать взгляда от него. Внутри колется и болит, а ещё остро саднит счастьем.

 — Вот она.

 — Кто?

 — Моя любовь.

Хванун больше не смеётся, смотрит на него серьёзно, глаза подозрительно блестят влажным блеском, и Гонхак на миг жалеет, что не сдержался, сказав всё в лоб. Ведь Хванун ещё не дал окончательного ответа, всё слишком закрутилось и ещё более неожиданно развязалось. Связь соулмейтов настолько сильна, что он не может представить, как будет жить дальше, если Хванун не захочет быть с ним. Хванун тянется к нему за поцелуем и тяжело выдыхает:

 — Моё сердце принадлежит тебе, не сомневайся.

Хванун прижимается к приоткрывшемуся рту Гонхака чуть влажными губами,  внезапно ощущая влагу на своих щеках.  Хванун плачет, открывая себя, доверяя. С ресниц скапывает драгоценная солёная роса, капает на лицо Гонхаку, скатывается по его небритой щеке, прокладывая путь не просто к вороту больничной робы, а находя дорогу к сердцу. Гонхак обнимает Хвануна максимально осторожно, чтобы не навредить ему своими прикосновениями, и целует, целует, целует.  

Вкладывая в каждый поцелуй обещание быть рядом, клятву верности и давая обет любить. Он благодарит судьбу за возможность спасти чужую жизнь и исправить всё, что произошло. Он не уверен, что может рассказать всё сейчас, но, возможно, расскажет потом, если Хванун начнёт сомневаться в себе и говорить о своих ошибках. Бывают ошибки страшнее. И Гонхак это докажет.  

Каждый, кого Гонхак впускал в своё сердце, уходя, забирал с собой его часть. Хванун же доверил ему своё сердце, ничего не отобрав, но приумножив.