Джисон не любила Сеул: он казался ей слишком людным, грязным и захламленным. Она терялась среди бездушных высоток, подолгу бродила мимо снующих туда-сюда людей, не видящих ничего, кроме серого асфальта, носков своих ботинок и картонных коробок душных офисов. Вольная душа Хан была создана для тех мест, откуда она родом: чистые, девственные хвойные леса, крупные снежинки зимой, сугробы, в которые так весело с разбегу прыгать на пару с рыжеволосым пажом Феликсом, который потом с яркой улыбкой руку подает и подниматься помогает, все никак не привыкая, что девушка на себя потянет и снегом кидаться будет. Джисон скучает по своим просторным покоям, где окна большие на сад выходят, и весной по утрам она просыпается окутанная волшебным запахом цветущей вишни. Там была мягкая кровать и шкаф с большим зеркалом, а еще спокойствие и умиротворение - родные стены любую рану залечивали.  

Да, сейчас все это есть у нее: и шкаф с большим зеркалом, и мягкая кровать, - но в большой квартире совсем пусто, будто нет души. Из-за окна раздается только шум колес и редкие голоса людей, пахнет выхлопами и грязью, а Феликс уехал обратно в далекую Австралию. Здесь она больше не принцесса. Просто дочка богатых родителей, и ничего больше.  

Джисон усердно учится в университете, всеми силами пытаясь забыть о том, что она королевских кровей. Выходит плохо, поэтому многие считают ее наглой и напыщенной, но девушка просто так привыкла - привыкла, что лучшая для всех, привыкла, что все внимание приковано к ней, привыкла, что для победы не приходится соревноваться - она победила уже тем, что родилась. Хан все меньше и меньше разговаривает с кем-то, запираясь в наушниках и вечно перечитывая конспекты, ходит домой в гордом одиночестве. От былого великолепия остается только шикарная одежда, а в особенности обувь, от которой принцесса без ума. Спасибо господу, что dolce&gabanna существует.  

Минхо же почти ничем не отличается от остальных студенток: милая, симпатичная и учится неплохо, стабильно получая стипендию. Она обожает широкие рубашки, черные скинни-джинсы и убирать волосы в высокий хвост. Минхо улыбается так, что не только у парней, но и у девушек колени подкашиваются, а танцует так, что в зале едва слышно чужое дыхание - все будто замирают, смотря на настоящее искусство.  

Ли иногда невнимательная и неуклюжая до ужаса, поэтому бегать по лестницам ей противопоказано. Но преподаватель, обещавший наказать, если девушка опоздает еще хоть раз, сейчас маячит перед глазами более угрожающе, чем подвернутая лодыжка или поцарапанные коленки. А вообще, Минхо не предполагает, что на полной скорости может влететь в милую миниатюрную куколку, сбив ее с ног. Ли только открывает рот, чтобы извиниться, как слышит сбивчивые слова незнакомки о том, что она очень сожалеет, а еще интересуется, все ли в порядке. Она быстрее встает, отряхивает платье и коленки и руку подает, чтобы Минхо помочь. Когда Ли в себя приходит, то пораженно узнает “высокомерную сучку Хан” и думает, что люди иногда такие глупые и недальновидные, раз это чудо могут вот так вот осквернять. Девушка сбивчиво просит прощения и все-таки бежит на пару, надеясь успеть в последние мгновения.  

***  

По выходным, когда освобождается время, Ли нравится зависать на Хондэ, иногда поражая зевак пластичностью и нахальной улыбочкой (от которой, как известно, ноги подкашиваются и колени дрожат). Она получает от танцев колоссальное удовольствие и уверена в том, что ни один человек в мире не сможет принести ей столько же никакими способами.  

Минхо любит втягивать на эту карусель безумия прохожих, окружая их, словно адское пламя, сжигая до тла энергетикой.  

Джисон абсолютно случайно попадает в объятия Ли, когда та уже не в первый раз, в черных брюках и на каблуках, покоряет Хондэ.

Она с ухмылкой на алых от помады губах смотрит на смущенную девушку, нервно облизывающую губы, придвигается ближе и ближе, не встречая сопротивления. Адское пламя разгорается, как от керосина, охватывая прохожих. На улице определенно становится жарко.  

***

На третий раз никто уже ни в чем не виноват. Минхо перехватывает одинокую Джисон под руку и почти нечеловеческими усилиями болтовни тащит в уютное кафе на углу, где долго и упорно выспрашивает, улыбаясь и внимательно слушая, и в ответ душу свою раскрывает, про танцы все-все рассказывает. И про то, что думает только о ней последний месяц - тоже. Джисон смущается, румянец уютно селится на ее щеках, персиково-розовым кажется, а она в ответ ни слова не говорит, улыбается только. Минхо неловко вообще-то, а Хан только смотрит в ответ, а потом неожиданно в щеку целует, быстро отстраняясь, будто на пробу.  

- Мягко, мне нравится, - все так же смущенно шепчет девушка.  

Когда Минхо по неосторожности пачкает ее dolce&gabanna растаявшим мороженым, Джисон думает, что ей не жалко ведь совсем, что для девушки вообще не жалко ничего. Хан прощает ей испорченные туфли из новой коллекции, берет за руку, по-прежнему чувствуя себя неуверенно, и ведет по парку.

Минхо учит Джисон находить очарование в бездушных высотках и снующих людях, в скудных парках и шуме шин об асфальт. Она распускается для Хан, как вишня, когда-то цветущая в ее саду, а теперь на расстоянии совсем крохотном.  

Джисон больше не нужны хвойные леса, крупные снежинки и игры в сугробах с рыжеволосым Феликсом. Ей не нужен больше полупустой дворец, у нее дом теперь там, где Минхо смеется и пальцы незаметно для прохожих переплетает.  

Ей бы теперь вечную весну и темноволосую танцовщицу рядом.