Хенджин не умеет любить. Что уж говорить, она никогда и не пробовала — все ограничивалось легким флиртом, почти повседневным для Хван, улыбками, чуть розовеющими щеками и взглядами из-под ресниц, хитрыми и для кого-то совершенно непонятными, хоть на деле и очевидными. Для девушки непривычно стоять и чувствовать, как сердцебиение болезненно-глупо учащается, отдаваясь стуком в ушах, как ладошки потеют и становятся холодными, как взгляд невольно зацепляется за чужие гольфы или бантики на рукавах свитера. Хенджин никогда не думала, что можно хотеть заключить кого-то в объятия так сильно.

По вечерам Хван непривычно долго смотрит в окно, медленно расчесывая волосы, водит тонким пальцем по холодному запотевшему стеклу, оставляя волнистые линии и кривые звездочки, а потом безжалостно стирает, оставляя разводы; на стене мерно тикают часы — она смотрит на них уныло, зависает, наблюдая за секундной стрелкой, без остановок бегущей по циферблату, а примерно в полдевятого будто приходит в себя, вздыхает и шагает на кухню за чашкой остывшего чая, который забыла на столе несколько часов назад. Думать вот так вот, в каком-то отдельном пространстве, становится для Хенджин привычкой, вредной или нет — она так и не поняла, но смирилась.

У старшей в груди что-то щемяще теплое, когда она на Сынмин смотрит. Та в ответ улыбается, замечая чужой взгляд, машет раскрытой ладошкой и возвращается к какому-то разговору с Феликсом, периодически смешно закатывая глаза и что-то шепча ему на ухо, а Хван даже завидно немного — она для Ким почти никто, одноклассница, не больше, но для нее в девушке целый маленький мир — старшеклассница периодически страшно хочет хорошенько прокашляться или постучаться головой об стену, чтобы такие мысли наконец-то исчезли из головы и желательно там никогда больше и не появлялись. Но мечтать не вредно, конечно. Поэтому Хенджин склоняется над тетрадью и печально вздыхает, смотря на задачу по геометрии. Еще не понятно, что хуже.

Хван абсолютно потеряна: она будто на распутье, где тысяча дорог перекрещивается в одном месте, и чем заканчивается каждая никогда не будет известно. Девушка снова приходит в школу раньше, неловко мнется и осматривается воровато, а потом оставляет в проеме шкафчика Сынмин записку, напечатанную ярко-зелеными чернилами, и маленькую шоколадку, стремительно розовея щеками и желая спрятаться где-нибудь на другом конце земли, где никто и никогда не найдет, и не будет там всяких влюбленностей и других глупостей, которые только голову забивают и жить спокойно мешают. Хенджин почти бежит с места преступления и усаживается в другом конце коридора, доставая книгу и заставляя себя дышать медленно, чтобы сердце, бьющееся как после утренней пробежки, наконец-то вернулось к нормальному темпу. Она считает себя ужасно глупой.

Иногда Хенджин кажется, что жизнь — огромная система, которая работает не переставая, но иногда ломается именно на Хван, то ли посмеиваясь, то ли преподнося подарок. Потому что объяснить, что происходит сейчас и почему Сынмин подсаживается к ней в столовой с ослепительной улыбкой, старшая иначе никак не может. Щеки в мгновение ока пунцовеют, превращаясь в подобие помидоров, и девушка снова хочет сквозь землю провалиться, а Ким только тихо смеется, по плечу гладит и тихо говорит:

— Спасибо за записки и шоколад, это правда делало мой день лучше.

Хенджин сначала с трудом понимает, о чем идет речь, а после резко начинает жалеть о своем существовании, смущаясь так, что ей хочется уменьшиться до размеров атома и снова пропасть, да.

— Ты давно знала, да?

Сынмин кивает и снова мягко улыбается. Хенджин чувствует, как внутри нее что-то плавится и растекается.

— Если тебе неловко, я могу прекратить, правда, — начинает Хван, а младшая удивленно приподнимает брови и перебивает:

— Даже не смей! — А после тише добавляет: — Я последнюю неделю только ради тебя и твоих маленьких посланий в школу-то и ходила.

Повисает молчание: обе девушки не знают, как поступить дальше, но Сынмин, на правах той, кто правит балом, говорит:

— Может быть, встретимся вечером в парке? Говорят, там сейчас продают очень вкусные яблоки в карамели.

Хенджин не может выдавить из себя ни слова, только кивает и пораженно смотрит вслед уходящей Сынмин, которая возле дверей оборачивается и бесстыдно подмигивает. Сердце старшей делает сальто.

Фонари у входа в парк мягко горят белым светом, везде снуют прохожие, не обращая внимания на других, рядом переключается светофор и машины шинами скрипят о ровную поверхность асфальта. Хенджин, пришедшая на двадцать минут раньше, переминается с ноги на ногу, жалея, что надела черные, а не белые кеды, нервно покусывает губу и теребит значок, держащийся на рюкзаке на честном слове. Сынмин появляется будто из ниоткуда, снова улыбается своей фирменной, удивительно смело подходит к Хван и берет ее за руку, утягивая вглубь парка. Они долго бродят, пару раз останавливаясь, чтобы сделать фотографии, едят те самые яблоки в карамели и слушают дей сикс через одни наушники, смеются и много разговаривают, и старшая удивляется, как долго она могла терять такое счастье, ведь с Ким разговаривать как-то совершенно невероятно.

— Ты когда-нибудь задумывалась, как это — любить правильно? — спрашивает Хенджин, серьезно глядя в глаза младшей.

— А разве можно любить как-то правильно? Представляешь, если бы все любили правильно, это было бы так скучно, и от того, что должно быть, следа бы и не осталось. Невозможно любить правильно, и неправильно нельзя тоже. Любить — это вообще по-другому, ни на что не похоже, это чувство и описать-то никак, что уж говорить о каких-то рамках? Нет, любовь — это без рамок, свободно, так, чтобы два неподходящих кусочка паззла все равно составляли единую картинку, может, и странную, но по-своему необыкновенную, неповторимую. Представляешь, как это — не сочетаться по всем параметрам и все равно быть чем-то особенным? Быть набором недостатков и крошечных изъянов, которые кто-то любит настолько, что считает их неотъемлемыми кусочками тебя? Быть неправильным, но все равно быть любимым?

— Что будет, если я буду любить тебя неправильно, Сынмин? — спрашивает Хван, осторожно сжимая руку младшей в своей.

— Я так же неправильно буду любить тебя в ответ.