Куроо говорил – будет весело. Кенма верил, правда верил, с Куроо всегда весело, только вот ему хотелось сейчас совсем не этого. Пейнтбол – классная штука, если у тебя есть желание отмечать свой день рождения. Если у тебя есть желание отмечать свой день рождения без определенного человека.

Поступать с друзьями таким образом – отстойно. Действительно ужасно, но у Кенмы не было настроения праздновать. И уж тем более потеть в тяжелом, душном костюме, стреляя друг в друга краской. Кенме хотелось бы остаться вдвоем с Дайшо, возможно – несмело потянуться к его губам, оставляя на них не поцелуй даже – намек. Позволить обнять себя, вдохнуть терпкий запах табака и пива. А еще лучше самому обхватить Дайшо за талию и вдыхать ночной воздух, бьющий потоками по лицу.

Дайшо – ветер, скорость и адреналин. Дайшо – опасность и неправильность во всем. Но он так нужен. А Кенме шестнадцать и он по уши влюблен во взрослого парня-неформала. Козуме бредет к своему дому, останавливается на детской площадке, усаживаясь на качели и втыкая в приставку. Лучше отвлечься и не думать ни о Куроо и ребятах, которых он по-свински бросил в пейнтбольном центре, ни о Дайшо, занимающем и так слишком много его мыслей. 

На такой знакомый звук мотора сердце заходится галопом, спотыкается и, кажется, останавливается совсем. Дайшо – высокий, как обычно в коже и с ухмылкой на лице.

– Думал, ты тусишь с одноклассниками, – посмеивается он. – Не надеялся тебя отыскать.

Кенма не знает, что сказать. Он только знает, что сейчас ему хорошо. Пусть Дайшо приехал посмеяться или даже поиздеваться. Плевать. Если это даст несколько секунд, минут или, может даже – страшно надеяться – часов рядом с ним, Кенма готов терпеть. 

– Прокатимся? 

Козуме кивает, потому что: как можно отказаться? Запихивает приставку в карман и садится на черный, блестящий Кавасаки, цепляясь пальцами за чужие бока. 

– Детка, держись крепче, – кричит Дайшо, заводя мотор, и рвет с места.

Все так, как хотелось, сложно поверить, что мечты сбываются. Кенма прижимается щекой к кожаной спине, вдыхает запах – так пахнет только он. И становится так хорошо. Козуме не знает, сколько они едут, не знает, что будет дальше. Только старается записать в памяти этот момент, потому что неизвестно, сколько их еще будет – этих моментов. Дайшо привозит их к озеру совсем за городом. Снимает с байка сумку, вытаскивает плед, какой-то пакет и, расстелив первое, усаживает Кенму, приказывая не отвлекать его. Через пятнадцать минут Дайшо на полном серьезе организовывает настоящий пикник. Даже вино прихватил. Сумасшедший.

– С днем рождения! – Дайшо разливает вино в пластиковые стаканчики, и они пьют на брудершафт. Губы Дайшо пахнут ветром, свободой и немножко мускатным вином. Они целуются неторопливо, нежно, и это так не вяжется с обычными Сугуру. Нахальным, язвительным, часто ядовитым. Хотя этот яд больше не действует на Кенму, он и так отравлен, и вряд ли существует антидот. Дайшо сжимает его в своих объятиях, кутает в себя, как в кокон. Закуривает, выпуская в прохладный вечерний воздух облака сизого дыма. – Кенма, я не тот парень, которого одобрит мама, – шепчет он. Кенма вжимается сильнее, так страшно сейчас что-то говорить. – И твои друзья считают меня ублюдком, который тебя совратил. – В этих словах так и слышится: «Особенно Куроо». – Но я, кажется, слишком давно влюбился в тебя, чтобы теперь уйти. – Кенма замирает, боится даже дышать. – Ты позволишь мне украсть тебя навсегда? – спрашивает Дайшо. Глупый, глупый. Уже украл.

– Я люблю тебя, – выдыхает Кенма, утыкаясь носом в его грудь. Дайшо улыбается, щелчком пальцев запуская окурок в полет, и обхватывает его двумя руками.

– Маленький, глупый котенок, – шепчет он в волосы, прижимается губами, закрывая глаза. У них все получится, он верит.