Работа профайлера — одна из немногих вещей, что навевала Дэвиду иллюзию контроля собственной жизни. Стезя, в которой он был уверен целиком и полностью до тех пор, пока сам не позволял себе разувериться. Постоянная переменная, которая не исчезала в тумане даже тогда, когда кроме неё ничего не оставалось вокруг.

Он всегда видел то, что не должен был увидеть, и никогда не ошибался — не просто знал, когда люди лгут, а видел, как они это делают и что за этим стоит. И речь шла далеко не только о микро-эмоциях, ширине зрачка или подергивания конечностей, нет.

Дэвид видел больше, много больше, как причудливое насекомое, способное разобрать сотни оттенков цвета, не доступных человеческому глазу.

Абсолютная эмпатия без погружения, но с обнаружением — совершенная система, сочетающая в себе отточенную аналитическую и интуитивную составляющую.

И за это он должен был быть благодарен своим родителям, вынуждающим ребенка подмечать те знаки в лицах и жестах, в словах и реакциях, какие не должен подмечать ни один ребенок. Благодарен за то, что их эмоциональные реакции были столь противоречивыми, столь спонтанными и ранили его каждый раз настолько глубоко, что психика быстро нашла способ попытаться сбежать от этих ран.

Отец казался стабильнее матери, отстраненно-безразличный и не агрессивный, но глубоко внутри пронизанный струнами, каждый раз звучащими по-разному. Иногда он гладил, иногда отталкивал, и Дэвид адаптировался, понимая, когда и как. На нём было учиться тяжелее, чем на матери, но лёгкого пути не существовало вовсе.
Дэвид учился, пытался выжить, замечая за благосклонной улыбкой острую ледяную глыбу, что вопьётся в сердце секунду спустя. Учился подходить к взбешенной матушке, дрожа от страха, но видя, что её гнев вызван болью, которую она попытается компенсировать лаской, если он подойдёт ближе — обнимет сына и будет бормотать что-то невнятное, не вполне понятное для ребёнка его возраста.

Эмпатия, выработанная для того, чтобы не рассыпаться на части стала тем, что держало Дэвида на плаву.

Его родители не были виноваты в том, что он родился таким чувствительным ребенком. Его родители не были виноваты в том, что он выбрал единственный верный путь, который мог нащупать, будучи таким.

Вэн продолжал повторять это про себя и благодарить каждый раз, когда скользил острым взглядом по чужим лицам, подмечая самые незначительные детали, и когда сидел у себя в доме днями напролёт, прижавшись спиной к холодной стене, бесцельно вперив взгляд в противоположный угол.

Он был благодарен за то, что хотя бы так он чувствовал себя немного живым.

Тяжело дышащий молодой парень на кушетке тараторил, почти хныкал, словно перед ним был не худощавый мужчина с тёмным, внимательным взглядом, а сам Дьявол, дорвавшийся до грешной души.

— Ну что? — Реджинальд не отходил далеко от кареты скорой помощи, и обернулся с вопросом тут же, стоило Дэвиду вынырнуть на свежий воздух, недовольно цокая языком.

— Бесполезная трата времени. Ваш кренделек оказался из разряда приторных кексов. —  всегда становилось немного смешно от того, как быстро он перенимал манеру общения Лотча, стоило им заговорить друг с другом, поэтому слова звучали со смешком, — Он не лжёт и ничего не знает. Он помогал ныне покойному сторожу, получая крохотные чаевые за то, что позволял бандам брать контейнеры в аренду без записей в учетной книге. Неудачная смена.

Дэвид смотрел куда угодно, лишь бы не чувствовать на себе взгляд собеседника. Реджинальд не отличался терпением, не смотря на свою справедливостливую выдержку вселенского масштаба. Поговаривали, что он провёл четыре года в горах в монастыре, прежде чем спуститься в мир и пойти обучаться в академию еще мальчишкой, но это нисколько не сбило его мрачный пыл. Хорошая байка для того, чтобы назвать своего начальника пришибленным, не иначе.

— Чёрт! — Мужчина с чувством ругнулся, круто разворачиваясь в противоположную сторону.

— Так значит, это всё? — Дэвид чуть повышает голос, бросая слова в спину уходящего начальника, — Ты разбудил меня в 3 ночи, чтобы я просто спросил у пацана то, что ты мог и сам выведать?

Мужчина отмахнулся от Вэнса, как от мухи, тяжелой поступью ступая по влажному асфальту. Толпа оперативников, криминалистов и еще черт знает кого, поглотила его в мгновение ока.

Дэвид недовольно фыркнул. Пусть он и не спал на самом деле, вызов обещал быть куда более увлекательным, и от несоответствия реальности завышенным ожиданиям — это предсказуемо вызывало раздражение. Более не глядя начальнику вслед, профайлер принялся шарить по карманам куртки. Сигареты в бело-голубой пачке, размокшей из-за воды, оказались влажными и рассыпались в пальцах трухой. Дэвиду не оставалось ничего, кроме как чертыхнуться в тон Реджинальда, небрежно примяв всю испорченную пачку носком ботинка к асфальту.

Рокотание грома среди тёмных туч прошлось вибрацией даже по земле — Вэнс поднял голову вверх, наблюдая за мимолётными вспышками молний среди кучевой серости. Словно мифические рыбы в мутной воде, сине-фиолетовые молнии выныривали отблесками, освещая тяжелые грани облаков.

Грани, что невозможно разглядеть человеческому глазу в такой кромешной темноте.
Нужно было ехать домой, но дождь лишь усиливался, изо рта валил пар, успешно имитируя так и не закуренную сигарету — мужчина поёжился, отдергивая воротник куртки, и двинулся к одному из открытых, но внешне целых контейнеров.

Он мимолётно заглянул внутрь, прежде чем зайти — многочисленные ящики, промаркированные изображением спелых бананов, в беспорядке валялись на полу, образуя по углам корявые пирамидки. Вероятно, полицейские вскрыли и осмотрели этот контейнер, как и несколько других за пределами оградительной ленты, в тщетных поисках очередных залежей наркотиков.

Внутри пахло сыростью и сладостью, но Дэвид лишь фыркнул, прислонившись плечом к металлической раме на входе, и без интереса принялся наблюдать за тем, как поспешно криминалисты и оперативная группа пытаются свернуться, пока дождь окончательно не похерил все их планы.

Иронично, но чем дольше Дэвид смотрел, тем отчётливее видел, как их затмевает стена дождя — фигурки людей мутнели, отдалялись вместе со звуками, покрытыми шумом бьющейся об асфальт воды. От искусственного освещения порта осталась лишь дымка ярко-оранжевого света, рассеивающаяся во влажном тумане, что постепенно накрывал город.
В воздухе пахло озоном, солью и гнилыми водорослями — контейнерный пункт находился достаточно далеко от воды, но запах моря был слишком ярким и даже самый слабый ветер разносил его повсюду.

Непогода действовала успокаивающе, в какой-то мере убаюкивающе — Дэвид не раз в своей жизни удивлялся, почему именно так. Когда он был маленьким, даже старшая сестра, храбрая и бойкая, съеживалась комочком в кровати, стоило молнии сверкнуть за стеклом и грому огласить округу. Дождь ли, сильнейший ветер, что трепал деревянные оконные рамы так, словно хотел выдрать их, или снежная буря, из-за которой все оставались дома, и отец не гасил камин весь день — Анора хмурилась, дрожала и таскала за собой большое пуховое одеяло, в которое кутался и сам Дэвид, обнимая сестру поперек живота.

Она всегда боялась, расстраивалась, ловила на себе недоуменный и сочувствующий взгляд матери, что говорила:

— Ну же, ты уже большая девочка, а это просто ветер.

Ветер выл для Аноры сотней оголодавших волков, что сновали по округе эфемерными тенями, огромными чудовищами, притаившимися среди укрытых дождём зарослей шиповника и крапивы. Анора всегда тянулась к солнцу, погожим летним дням и еще не совсем холодным, но ярким мгновениям осени перед началом сезона дождей.

Дэвид никогда не понимал. Для него буря была тем, под что он засыпал быстрее и спокойнее, чем под колыбельные, слушая музыку среди скрипа голых веток и перешептывания внутри крохотных щелей в оконной раме. Дребезжание стекла под хлесткими ударами, грохот грома, похожий на звук, с которым небо вот-вот упадет тебе на голову — всё это никогда не тревожило его, а совсем наоборот. Безопаснее было разве что во снах.
Иногда, Дэвид тайком выбирался на улицу, мочил ноги в лужах хлюпающей грязи, запрокидывал голову, позволяя каплям воды омывать лицо, и возвращался домой абсолютно продрогшим, с чувством, которое он мог бы условно назвать совершенно непонятным счастьем.

В его жизни всегда было больше вопросов, чем ответов на что-либо.

Вэнс закрыл глаза, вслушиваясь в металлические переливы и отголоски посторонних звуков, проходящих через всепоглощающий шум дождя: Лай служебных собак, снующих меж контейнерами, низкие ругательства офицеров, шелест брезентов.

Время близилось к четырём часам утра и Дэвида предсказуемо клонило в сон от вполне понятной усталости, подкрепляемой успокаивающим шумом вокруг.

Тревога, колышущаяся внутри проросшими семенами горьких трав, медленно отступала, освобождала место неудовлетворительной пустоте, среди которой мужчина слышал эхо, такое же отчётливое, как и фоновый шум небесной воды вокруг.

«Я здесь»

Он встрепенулся, едва ли не соскользнув за пределы рамы, заморгал быстро, нахмурив брови и оглядываясь по сторонам. Эхо звенело в контейнере удаляющимися отголосками прямо к задней стенке.

— Кто здесь? — Дэвид шагнул назад, оглядывая металлические стены с ржавыми пятнами, таким же тёмными, как если бы это была засохшая кровь.

В ушах звенело разнобойно, невыносимо, до головной боли, и окружающая темнота расползалась неясной мутью. Один ящик, другой, третий — Дэвид обогнул несколько десятков, прежде чем потянулся за телефоном, освещая свой путь слабым фонарём от гаджета.

Сердце колотилось о грудную клетку, больно выбивая из легких судорожные глотки воздуха, что Дэвид делал каждые несколько секунд.

Ему было больно.

Ему было больно, холодно, тоскливо.

Но вокруг не было ничего, кроме сотен коробок, насквозь пропахших сладкими фруктами.

«Внизу»

Шепот звучал хрипло, сдавленно — Вэнс бездумно ломанулся на звук в правую сторону, сшибая пирамиду из пустого картона. Боль перетекала вниз по затылку на позвоночный столб, пока он отбрасывал в сторону всё, что подворачивалось под руку с остервенелостью взбудораженного животного.

Он швырнул телефон в кучу коробок, прежде чем неровный шов металла на полу проступил под пальцами. Прямоугольный, с зазубринами неаккуратных надрезов — вспоротая кожа от прикосновения к ним не ощущались болью, лишь холодом, и мужчина потянул вверх за крохотные неровности. Металлическая крышка поддалась неохотно, соскальзывая по испачканным в крови пальцам, пока Дэвид не вытолкнул её с грохотом, от которого содрогнулись стены.

«Здесь»

Под крышкой показалась лестница, плохо освещенная ультрафиолетовыми лампами из недр тайника, такая же неровная, спаянная из штырей, покрывшихся рыжим налётом, осыпающаяся стружкой, что оставляла на коже такие же рыжие следы.

Дэвид спуститься больше, чем на половину, когда в контейнер заглянул привлеченный шумом офицер.

— Что за… Эй!

Вэнс вздрогнул, соскользнув влажным ботинком по хлипкой лестнице, и рухнул на земляной пол спиной. К счастью, высота была небольшой, и боль от удара острыми лопатками оказалась скорее отрезвляющей, чем травмирующей.

Шум в голове зазвучал новыми нотами, жутковатыми стонами и мольбами, а в нос ударил тошнотворный запах гнили, крови и экскрементов — от вони тут же заслезились глаза.
Офицер заглянул вниз и закашлялся:

— Твою мать, что за …эй! Все сюда! Здесь что-то есть!

Дэвид несколько раз моргнул, переворачиваясь на живот, прежде чем смог подняться во весь рост и оглядеться, прикрывая лицо ладонью из-за отвратительного смрада.

Ультрафиолетовые лампы, закрепленные на земляных стенах с помощью металлических крюков, освещали небольшое помещение, выкопанное прямо под контейнером. Земля, рыхлая и казавшаяся грязно-голубой в свете ламп осыпалась тоннами пыли, засыпая собой огромные тканые мешки, что лежали у самих стен, словно подпорки.

— Какого ху… — Дэвид прищурился и обомлел, переведя взгляд на центр помещения.
Стоны и мольбы были не просто шумом, который казался продолжением эха в его голове.
Клетка. Старая, но крепкая, с поврежденными решетками, словно бы их раз за разом пытались выломать или распилить, но безрезультатно — на толстом металле оставались лишь многочисленные зарубки и отчаянные царапины.

Клетка, с копошащимися в ней словно крысы, ободранными людьми. Грязными, травмированными, зараженными — они, заметив Вэнса, тянули через прутья тонкокостные руки с изрезанными ладонями и вонь, бьющая в ноздри, становилась лишь сильнее вместе с тем, как они открывали свои рты, местами беззубые и покорёженные, выстанывая мольбы о помощи.

Дэвид застыл, широко распахнув глаза, и тут же встретился с отблеском, подсвеченным в ультрафиолете других, светло-карих глаз.

Эти глаза улыбались точно так же как и губы высокого истощенного человека с растрёпанными черными волосами.

И Дэвид явственно слышал в своей голове вместе с движением этих губ:

«Ты нашёл меня»