Чонгуку десять, когда он случайно касается руки своей одноклассницы, разливая по её коже интенсивное персиковое свечение. Оно ослепительно яркое и пульсирует, и девочка в ужасе отталкивает Чонгука, крича, что её отец убьёт его, если он ещё хоть раз посмотрит в её сторону.

Её тут же окружают сочувствующие подруги, одноклассники укоризненно шепчутся за спиной Чона, а он просто смотрит, как его первая любовь напряжённо трёт руку, по которой всё ещё пробегают его световые всполохи, и чувствует себя брошенным и раздавленным, не способным ни осознать, ни исправить произошедшее.

— Я не хотел ничего плохого, она просто мне нравилась! — вскоре оправдывается он перед психологом, молодым высоким парнем, который сочувственно переглядывается с учительницей и не отпускает слегка подрагивающей руки мальчика.

— Ты и не сделал ничего плохого, Чонгук. Это абсолютно естественная реакция твоего организма, её не нужно бояться или стыдиться. Виён первая, к кому ты ощутил особенные чувства, поэтому свечение было таким сильным и обожгло ей руку. В следующий раз реакция будет более умеренной.

— Не будет следующего раза, — Чонгук всхлипывает, — она сказала, что её отец убьёт меня, если я даже просто буду смотреть на неё!

Психолог устало вздыхает, и, похлопав Чонгука по плечу, отходит к своему столу заполнять справку об отгуле.

— Её родители просто никак не привыкнут к новым правилам этого мира, Чонгук-и. Таких, как родителей Виён ещё много, но ты должен понимать, что их мнение никак не должно быть для тебя важнее твоего собственного. — Учительница успокаивающе гладит чонову макушку, и мальчик позволяет себе расплакаться, уткнувшись в её коленки. — Как думаешь, если ты посмотришь на это свечение с интересом и добротой, оно может оказаться чем-то хорошим?

— Нет. Я больше никогда не коснусь того, кто мне понравится, — упрямо заявляет мальчик, пряча слёзы в ткани платья учительницы, когда к ним подходит психолог.

— Это целиком твоё право, Чонгук. Давай успокаивайся, вот твоя справка, сейчас ты пойдёшь домой, поговоришь о случившемся со своей мамой, скушаешь конфетку, — мужчина, как заправский фокусник, очерчивает рукой круг, в конце которого в его пальцах появляется разноцветный леденец, — а завтра принесёшь мне рисунок про двух людей, которые вместе празднуют день сияющих сердец. Договорились?

Чонгуку не хочется рисовать, особенно по такой, отныне ненавистной ему, теме, но он хочет получить сладость, так что соглашается.

*

Майя такая же, как он: она считает проклятием то, что у людей сияют руки, когда они влюбляются. Она мечтает найти себе не карманный фонарик, который до бесконечности тебя слепит, едва ты его коснёшься, но надёжного друга, и прожить с ним всю жизнь, никогда не влюбляясь.

Богатым на жару и краски июлем, они заключают пакт никогда не заставлять тела друг друга сиять и в подтверждение клятвы обнимаются, отчего Чонгук ощущает непомерное счастье. Прикосновения, от которых нет ни света, ни дрожи, которые не грозят ответственностью или раскрытием чего-то личного во всеуслышание — прекрасны, и ему хочется получить их ещё больше.

Он, тринадцатилетний, наконец начавший получать карманные деньги, так счастлив, что покупает девочке целых две порции сладкой ваты, провожает её до дома, а на следующее утро даже притаскивает ей самодельные  закуски. Они проводят всё лето вместе и, вконец изголодавшиеся по прикосновениям, ни на секунду не расцепляют руки. Чонгук горд собой, горд Майей, горд своим городом, в котором большинство отказывается праздновать день сияющих сердец. Он чувствует, что смог обыграть природу, смог посмеяться над ней тем, что будучи не светящимся, не остаётся одиноким.

Сияние — ничего не значит. Когда эта странная аномалия обрушилась на всё человечество, Чонгуку был всего месяц, и ни у его матери, ни у отца, свечение не проявилось, хотя они были образцовой семьёй и всегда прекрасно ладили друг с другом.

Осенью Майя уезжает, Чонгуку исполняется четырнадцать, и он в компании друзей рисует граффити про вредоносное влияние сияния, пока дома его родители равнодушно смотрят друг на друга, обсуждая раздел квартиры и развод.

*

Майя теперь высокая, у неё роскошные чёрные локоны и хорошо заметная грудь. Чонгука это не трогает, он знает, что перед ним всё та же юная девочка, с которой они могут быть близки без всякой люминисцентной фигни, и при встрече он, не раздумывая, тянется её обнять, но Майя отстраняется. В её, буквально год назад, открытом взгляде, теперь глухая, недоверчивая пропасть.

Они проходят уже третий круг по парку, обсуждая старшую школу, почившего кролика (фотографии которого Майя любила отправлять, когда их переписка заходила в тупик) и последние новости о снижении проходных баллов в университеты, когда Чонгук всё же не выдерживает и хватает её за руку.

Свет ярко-оранжевый, он струится по руке Чона расплавленной магмой, слегка обжигая.

— Майя…

— Прости меня! Боже мой, Чонгук, пожалуйста, прости! Я правда смогу сдерживать это, это не повлияет на нашу дружбу!

Чонгук разочарован и зол, весь его идеальный мир рушится, и он одёргивает от девушки руку, совсем как его одноклассница когда-то. Ему совсем не важно, как она себя сейчас чувствует.

— Ты не сдержала клятву! — Он ощущает себя одураченным, чувствует нечто тяжёлое, что давит его к земле, и он готов на любые жертвы, лишь бы уйти из-под пресса: с Майей всё равно покончено, теперь она тоже жертва этой отвратительной системы. — Прости, кажется, здесь наши пути расходятся. — Майя изумлённо смотрит на него, и её ротик почти открывается, чтобы попроситься остаться, но она одёргивает себя и кивает, первая разворачивается, чтобы уйти, и Чон не думает её останавливать.

*

О свечении говорят повсюду. Дебаты по этому поводу приводят к закреплению новой особенности как абсолютно здоровой и естественной, а люди наконец смиряются с неизбежным и приучаются носить более закрытую одежду и удлинённые до плеч перчатки.

В университете же лишь единицы скрывают тело и почти никто не боится здороваться друг с другом за руку. По стенам развешаны плакаты с призывом проще относиться к своему свету, парочки не стесняясь ходят разукрашенные цветом партнёра, а на день сияющих сердец студенты поощряют друг друга знакомиться и, ради развлечения, участвовать в конкурсе на самую крепкую пару (чем дольше партнёры друг с другом и чем сильнее их связь, тем более точечным и стойким становится их сияние).

Чонгук поначалу сбит с толку, но быстро осваивается со взглядами нового города и нового окружения и ко второму семестру уже носит в сердце твёрдое намерение найти себе истинную пару.

Мин Юнги не душа компании, чаще всего он молча сидит с лицом лица и лишь иногда вставляет комментарии, которые могут характеризовать его только как человека, желающего залезть в петлю, но вокруг него всё равно всегда полно народа, и он едва ли не самая знаменитая личность всего университета.

В харизме ли дело? Или таланте, который нельзя не заметить, когда он за микшерным пультом? Чонгук сначала просто наблюдает за ним со стороны, потом начинает записывать все его эфиры на студенческом радио, где Шуга болтает о музыке, смысле жизни и лайфхаках в её изживании, а в конце ловит себя на том, что сталкерит все его странички в соцсетях и подаёт заявку на радио, чтобы хотя бы на собеседовании пообщаться с ним.

— Привет, Чонгук, я Мин Юнги, можешь обращаться без формальностей. Готов поработать?

— Конечно готов, хён! Наконец-то смогу поделиться своими увлечениями на широкую аудиторию.

— Отлично, не стесняйся болтать много и не фильтруй мысли. Мы в эфире через 3, 2, 1…

*

У Юнги невероятно красивые мятные волосы, очаровательнейшие округлые щёчки и забавно причмокивающие губки, когда он целиком погружается в работу.

Юнги самобытный, уверенный и красивый юноша. Он увлечён музыкой, умеет подколоть толпу и, благодаря своему удивительно быстрому метаболизму, без вреда для фигуры любит пончики. Именно их Чонгук и таскает ему, когда у старшего завал с курсовой, а минов лучший друг Хосок лежит дома с ангиной и не может быть музыканту моральной поддержкой.

— Хёён! Еда! Совсем ещё горячая, представляешь, получил сразу две пачки по цене одной. — Чонгук врывается в комнату без стука, и покой помещения тут же рассыпается от его гиперактивного копошения.

— Ммм, — Юнги довольно фырчит и поднимает голову от ноутбука: он сонный, лохматый и закутанный в несколько слоёв одеял, и это настолько соблазнительное зрелище, что Чонгуку больших усилий стоит положить покупки перед Юнги, попутно не расцеловав его глазки. — Ко дню сияющих сердец клиентуру собирают, что ли? Вторая акция за неделю.

— Да, видимо, наживаются на празднике. — Чонгук разувается и залазит на диван к Юнги, и между ними точно заданное расстояние, в которое спокойно поместится ещё один человек.

Юнги не особо тактильный. Дело не в сиянии, просто он чувствует себя гораздо комфортнее, когда между ним и людьми присутствует пространство, и Юнги открыто этого требует. Он вообще во всех смыслах прямолинеен, после первого совместного эфира он сразу выложил Чонгуку правила их взаимоотношений: поверхностных отношений он не желает, в сексе не заинтересован, но простой дружбе препятствовать не станет, главное не переходить границ личного, не подлизываться ради выгоды и не лгать. Чонгук с готовностью соглашается со всеми пунктами, и совсем скоро становится постоянным спутником Мина, и вхожим в его компанию.

— Хён, с кем будешь праздновать? — осторожно спрашивает Чонгук, когда Юнги жадно обкусывает бока дымящегося пончика и слизывает со слегка обожжённых пальцев сахарную пудру.

 — Кому я нужен, Чонгук? — отвечает тот с набитым ртом и тихонько матерится, когда пудра засыпает клавиатуру.

— У тебя кожа от каждого второго сияет, — скептически замечает Чонгук, тянясь через весь диван к столику с влажными салфетками.

— А от меня — ни у кого. Ну как, мир выстроился в удручающую картинку? — Шуга кивает в благодарность за салфетку и снова погружается в курсовую.

Чонгук хочет отвесить что-то по типу «да ты и не трогаешь почти никого после первого знакомства», но решает, что это нарушит правило про личное, и поэтому просто наваливается на кокон из одеял сбоку, чтобы подышать едва уловимым запахом, в котором мятная жвачка, пончики и порошок, пахнущий какими-то цветами. Чону нравится, как пахнет Юнги.

— Это как-то обидно… Я видел наброски того, что Намджун-хён и Тэхён-хён сделают друг с дружкой на конкурс, и это миленько, но они такие ванильные, что начинает хотеться им как-то подгадить. На мне бы их рисунок смотрелся куда выразительнее.

— Бред, ты будешь как ёлка с их сердечками и звёздочками. — Юнги хмурится, но потом с издёвкой добавляет. — И вообще, завидовать надо молча, Чонгук. Кто бы ни пытался тебя изукрасить, всё быстро улетучится без той временной закалки, что есть у Тэджунов.

— Не важно, всё равно стоит попробовать! Хён? — Чонов голос становится вкрадчивым, и он позволяет себе заглянуть в глаза старшего как бы снизу, из-под ресниц, что одновременно выглядит и трогательно и горячо. — А в теории… Если ты мне прям очень нравишься, а я тебе ну чуть меньше, какова вероятность получить прям очень сильное и устойчивое свечение с самой первой попытки?

— Если бы все эти штуки с устойчивостью были действительно важны, бизнес по производству высоких перчаток не стал бы таким прибыльным… — уклончиво шепчет Шуга и слегка покачивается из стороны в сторону корпусом.

— Не уходи от вопроса!

— Чонгук. — Юнги откладывает так и не надкушенный пончик и поворачивается к младшему. Его взгляд спокоен и прохладен, и ни единой трепещущей эмоции не проскальзывает в нём, когда Чонгук упрямо смотрит в ответ. — Я в курсе, к чему ты клонишь, и поэтому напоминаю: мы хорошие друзья друг для друга, но для отношений я тебе не подхожу. У нас слишком разная природа.

— Чуууушьььь… — Чонгук первым отводит глаза и обиженно дует губы. Мин пододвигает ему коробочку с вкусностями, и Чон не глядя берёт пончик. — Просто ты боишься. Не знаю чего, но боишься.

Шуга вздыхает и снова принимается печатать. Больше в тот вечер они не говорят, и Чонгук уходит от него раньше, чем обычно, не в силах терпеть скуку. Дома он в сотый раз переслушивает музыку, которую ему советовал Юнги, пересматривает все его доступные фотографии, читает записи с его блога и думает о том, как всё же красиво на его бледной коже смотрелось бы персиковое свечение.

*

— Что ты можешь сказать по поводу этого праздника?

— Ну, во-первых, он действительно важен для людей, особенно предшествующего поколения, которое столкнулось с этой аномалией в середине своей уже укоренившейся и сложившейся жизни. В городе, откуда я родом, детям прививали мысль о дьявольском происхождении света, наставляли избегать личностей, которые заставляли их светиться, и это, мягко говоря, слабо помогало в адекватном принятии неизбежной реальности.

— Да, эта проблема до сих пор актуальна во многих регионах и требует скорейшего решения.

— Именно. Домыслов и исходящих из них конфликтов много, и принятие даты появления аномалии как дня любви и единения, а не какой-то трагедии, благотворно влияет на общество в целом. К тому же, это отличная возможность неплохо провести время, организаторы не скупятся на приготовления.

— Да, народ, Чонгук абсолютно прав, студенческий совет и сеульское правительство подготовили действительно зажигательную программу на всех основных площадках города, и вы не должны пропустить такую халяву. Знакомьтесь, влюбляйтесь, или же просто веселитесь на празднике: делайте что хотите, главное любите себя и уважайте других, тогда всем нам станет комфортнее сосуществовать на этой планете. Что ж, наше время вышло, Шуга и Джей-Кей прощаются с вами до завтрашнего большого перерыва, всем автомата и отменённых лекций. Пока!

Красная кнопка эфира погасает, и Чонгук, чуть ли не подпрыгивая от волнения, стаскивает с себя наушники.

— Уже послезавтра, хён! — его глаза сияют, и Юнги даже может разглядеть в них практически материальные отсветы фейерверков.

— У тебя всё равно нет пары, чего гоношишься. — Юнги же наоборот, куда более уставший чем обычно, но активность Чонгука заставляет его слегка улыбаться. — Или уже успел найти?

Чон хитро скалит зубки и проходит студию по кругу, выключая аппаратуру. 

— Не думай, что так легко отвертишься от моей любви. Выбирай: фастфуд, пиццерия или пустой кофе. Хочу покормить своего хёна вкусненьким, пока столицу поливает дождь.

— Как банально и поэт-и-чно! — смешно тянет Юнги, и уже привычно игнорирует часть с признанием, но зато его усталость всё сильнее стирается с лица, что несказанно радует Гука. — Поедим гамбургеров, всё равно после лекции профессора Кима будет тошнить.

Чонгук кивает, и, сияя вместо закрытого тучами солнца, придерживает дверь перед Мином.

— Юнги-хён, ты самый невероятный человек этого города.

— И всего-то?.. Хватит стоять в проходе, я голоден!

Чонгук влюблён в Юнги, и предел его мечтаний, чтобы этот суровый пушистый кот улыбался и выглядел довольным как можно чаще.

*

Сегодня всё решится. Чонгука трясёт, и букет каких-то жёлтых уродливых цветов трясётся с ним, грозясь лишиться всех лепестков ещё до того, как Юнги зашвырнёт их в помойку.

Сегодня Чонгук признается. Вообще-то Мин и так прекрасно осведомлён о его чувствах, но, кажется, относится к ним с недостаточной серьёзностью, и Чон твёрдо намерен это исправить.

Чонгук любит Юнги. Ему нравится Юнги весь, без остатка: его ворчливость и мерзлявость, пофигизм и прямолинейность, крепкие руки и тонкая талия, каждое выражение лица и каждая родинка, всё, начиная с внешности и заканчивая музыкальным вкусом.

Чонгуку нравится ощущать себя влюблённым. Он просыпается каждое утро в искристом волнении, и первым делом лезет в телефон — теперь ему есть на кого смотреть — и пересматривает фотографии Юнги. В общении он больше не просто плавучая неопределённость — каждый из его друзей знает, что он серьёзно влюблён, и Чону нравится, когда его предостерегают от отношений, будто его чувства ещё можно изменить.

У Чонгука Юнги везде. Заставка, тетради и мысли. Юнги много, и Чонгук доливает себе ещё, храня каждое слово и каждую исписанную им бумажку, словно в коллекционировании этих мелочей и есть его истинное предназначение.

Чонгуково сердце замирает, дыхание перехватывает и в внутренности щекочут бабочки, когда Юнги подходит к нему в парке.

— Боже, Чонгук, букет? В последнее время у тебя сёдзе манга вместо мозгов.

Чонгук смущённо улыбается на эти слова, потому что чувствует истинную беззлобность фразы и протягивает цветы.

— Я впервые влюблённый мальчик, дай мне побыть слащавым. — Чонгук сияющий от надежды, а минов взгляд словно грустнеет. Старший без охоты принимает цветочный веник.

— Я вообще-то не на свидание к тебе пришёл.

— Разве? — Чонгук, кажется, сейчас сможет обернуть в сияющую фольгу счастья любое, даже самое трагичное, событие. Он ослеплён эмоциями ко всему окружающему миру, и заражён энергией, от которой его пальцы физически чешутся сделать фотографию со своим прекрасным, нежным хёном. — Сегодня важный праздник, и я в любом случае не пущу тебя домой, пока мы не поедим гранатов.

Зёрна ягоды сладкие, и Мин уплетает их со вдумчивым аппетитом. Чонгук же свой гранат уже доел и ждёт старшего, чтобы приступить к основной части: вокруг умерено народа, фонтан украшен розовыми лентами и подсвечен прожекторами, а сердце Чонгука замирает от нетерпения и готовности.

Прямо сейчас, прямо через минуту его сияние украсит холодную кожу до этого не прикосновенного Мин Юнги, и не важно, будет ли любовь взаимна: чувств и восторга у Чона обязательно хватит на двоих.

В чашке Мина остаётся пара зёрен, но старший медлит. Чонгук уже вплотную смотрит на него, и Юнги выглядит слегка потерянным в этом розовом, сладком антураже парка. С противоположной стороны улицы за ними наблюдают три разодетые девчушки, и от их ожидающего хихиканья Юнги чувствует себя пойманным в ловушку.

Зато Чонгука чужое внимание, кажется, нисколько не смущает.

— Юнги, ну посмотри же на меня.

Чонгук счастливый и ласковый. Он сияет весь, улыбается, демонстрируя зубки, и наверное он может расположить к себе любого, кого хочет расположить. Юнги с сомнением поднимает глаза.

— Я люблю тебя, Юнги. Это не блажь и не шутка, я правда влюбился в тебя с первой секунды, как увидел.

Шуга слабо улыбается и качает головой.

— Так ли?.. — он замолкает, и с другой стороны доносятся одобрительные возгласы, которые заставляют его нахмуриться.

— Так! Я не принуждаю тебя любить меня ответно, Юнги, ты вообще можешь не менять наших взаимоотношений, пока сам не захочешь…

— Тогда зачем всё это? — перебивает Мин грубовато, но тут же прочищает горло и вновь опускает глаза, как бы извиняясь.

— Затем, что ты всё равно не веришь мне. — Чонгук смотрит пронзительно и протягивает Юнги руку. — Теперь у тебя есть возможность убедиться.

— А если я не хочу убеждаться?

— Тогда я докажу тебе сам.

Чонгук больше не тянет время и довольно грубо хватает Юнги за руку. Вспышка яркая, заставляет Чона вздрогнуть, а прохожих обернуться. Тепло приятно оплавляет тело.

«Вот оно, вот оно! » — Чонгук жмурится, его трясёт от волнения, и он пару секунд не решается открыть глаза.

Когда он всё же решается взглянуть, ресницы Юнги слегка влажные, а губы изогнуты в насмешливой, разбитой улыбке: только по коже Чонгука разливается свечение, в то время как бледная пустая рука Мина на его сияюще-мятном фоне кажется совсем тёмной.