Я с наслаждением потянулся, хрустя всей своей сущностью, и вернулся к наблюдению. Тощий мальчишка, не подозревающий о том, что сегодня ему предстоит стать закуской для великолепного во всех отношениях полиэфирного существа, мялся на остановке, поглядывая на застрявший невдалеке автобус. Наверняка последний. Автобус восьмую минуту безуспешно пытался выехать с перекрестка, мальчишка торчал на остановке не менее получаса и только что не подпрыгивал от нетерпения. Я прикидывал, не стоит ли попробовать ускорить события и сожрать его — мальчишку, не автобус — прямо здесь, без долгих проводов. Трудновато, конечно, но ничего невоз...
— Ми-и-илай! — гаркнули мне в ухо. Точнее, не мне, а моей будущей жертве, но ощущения были идентичны. Момент, в который на остановке материализовалась горластая старушенция, я как-то упустил. Что странно, учитывая количество исторгаемых ею децибел.
— Мила-а-ай, проводи меня до дому-у-у, — завыла старушка, глядя на мальчишку так жалобно, что и тирекс прослезился бы(судя по древности старушенции, на них она этот трюк и отрабатывала). "Милай" стушевался, затравленно оглядываясь и остатками подсознания явно вспоминая что-то о мошенниках, маньяках и коварных цыганках, выманивающих у бедных студентов последние сорок рублей, но вцепившаяся в рукав старушенция держала крепко, с каждой минутой становясь всё безобиднее и беззащитнее. Секунд через тридцать я начал подумывать о том, чтобы добавить приставучую бабульку в меню, а мальчишка почти сдался. Почти.
— Но я не отсюда, вон автобус до... — я не расслышал названия, но оно для меня роли не играло. — Последний, — добавил мальчишка, неслабо напуганный перспективой плестись через полгорода пешком. Старушка счастливо закивала.
— Да-да, мне тоже! Ой, спасибо, милок, по гроб жизни не забуду...
Всё. Сдался. "Гроб жизни", по виду старушенции, запросто мог наступить минут через десять, а с моей помощью и того раньше, но тут наконец подъехал автобус и замер в полуметре от всё ещё бормочущей благодарности старушки. Одна фара истерично моргала; впрочем, человеческий глаз вряд ли сумел бы это заметить, ведь люди не настолько развиты и совершенны, как, например, я.
Я поморщился и сместился левее, спасая себя от вопиющей световой асимметрии, раздражающей даже сквозь слои краски, обивки и металла; мальчишка, которого сейчас можно было ставить иллюстрацией к тому смертному греху, что зовётся унынием, и подслеповато щурящаяся старушенция, недовольно зыркающая по сторонам, погрузились в автобус и отчалили. Чихающий старый двигатель выплюнул пару клубов вонючего дыма, я тихо выругался и полетел следом.
Через три остановки из автобуса ласточкой вылетел неудачливый карманник, через пять с половиной — пьяный мужик, не проехавший и одной, через пятнадцать — вышли гастрономически интересующие меня объекты. Мальчишка чинно поддерживал старушенцию под руку, словно слуга престарелую леди на модном приёме, та же разглагольствовала о временах, о нравах и прочих вещах, ужасно изменившихся со времен её молодости, то есть, примерно с момента вымирания динозавров, которые, видимо, были прирожденными джентльменами. Потому и вымерли, наверное.
Я приготовился. Путь моей парочки лежал через несколько сомнительных мест, как нельзя лучше подходящих для моей цели. Полный переход на второй план, бросок — и вот уже моё пузо лоснится, набитое свежей энергией, а пустые тела бредут, едва передвигая ноги и слабо мерцая остатками души... Хорошо, что мне свойственно сначала немного думать, а потом уже действовать, не доводя ситуацию до того неприятного расклада, когда рефлексировать можно только в чужом желудке.
На втором плане мир немного меняется, наполняясь бледными завитками энергий: тонкие паутинки городских заклятий, пульсирующие капли свободной силы, хаотично перемещающиеся по пространству, обжигающие брызги эмоций, ровная подсветка аур, в конце концов... Мальчишка стал похожим на куколку какого-нибудь бледного мотылька, просвеченную рентгеном. Старушенция не изменилась.
Я протёр фасетки, каждую по отдельности, и уставился на старушку.
Старушка всё же не изменилась.
Я рискнул заглянуть на третий план и опрометью бросился в кусты.
На третьем плане безобидная дама сменилась таким клубком шипов и щупалец, что плод любви кальмара и акации удавился бы от тоски. С ковыляющей на первом плане старушкой ЭТО роднило лишь одно: Римская империя им действительно даже в правнуки не годилась.
А ещё она...оно меня прекрасно видело.
"Приятного аппетита...кгхм, мадам?" — робко помахал я из кустов. Существо оскалилось. С первого плана донеслось эталонное старушечье хихиканье.
"Мадемуазель", — почти кокетливо поправило оно. "Что вы, молодой эфирник, я не собираюсь есть этого прекрасного юношу. Я его провожаю."
Я не удержался и изобразил вопросительный знак.
"Хобби у меня такое — припозднившихся балбесов охранять", — пояснило существо. "От людей и от нелюдей, хе-хе."
"В таком случае приятного вечера, мадемуазель", — просигнализировал я и развернулся, соображая, куда бы податься на охоту — может, стоит попробовать добежать до канадской границы?..
"А ты умный, эфирник", — донеслось мне вслед. "Потому и живой, хе-хе."
Да, определённо стоит.