С чердака раздавались шорохи.

По вечерам я долго смотрела в потолок, вслушиваясь в успокаивающе-шебуршащие звуки. С детства я привыкла к ним. Мне особо нравилось думать, что это кошки скребут. Тогда, в детстве, объяснения, что это такое на чердаке, сами собой появлялись в голове, и не было у меня на этот счет ровно никаких сомнений. Так было до тех пор, пока ночью мне не приснился кошмар.

Я тогда была в восьмом классе. Достаточно взрослая, чтобы, начать запоминать кошмары. Это было важно. Хотя бы просто потому что у бабушки мне никогда не снились кошмары. Так что, можно считать, день, когда я проснулась от страха не помня своего имени, особенным...

Было тихо. Я лежала в своей кровати и будто бы не могла заснуть. Все вокруг казалось таким реальным: мягкая перина на кровати, в которой я топла, как принцесса. Все было вполне обычным за исключением того, что почему-то я не спала. Не знаю, с чего начался этот сон. И если честно, чем закончился. Не знаю, чего я, — та, которая из сна — вообще хотела, но в голове было пусто. Спать мне (ей) не хотелось. Мыслей в голове никаких не было. Легкие шторы колыхались от ветра. 

Я услышала шорох. Дом, в котором я жила, был старым. Деревянным к тому же. Было бы странно обращать внимание на едва различимые скрипы, прятавшиеся в каждом углу дома, но тем было удивительно. Во всем доме стояла благоговейная тишина, если не считать тикания настенных часов в некоторых комнатах. Единственные шуршания, топот, негромкое ворчание или похлопывание будто птичьих крыльев всегда раздавались исключительно с чердака.

Шорох раздался рядом. 

Я затаила дыхание, когда почувствовала поток теплого ветра, едва коснувшийся левой руки. 

Оно стояло рядом.

Скелетообразное нечто, обтянутое сухой кожей. Оно смотрело на меня, но не приближалось дальше бортика кровати. Возможно оно думало, что я его не вижу.

Истошный крик застрял в горле.

Страх сковал тело и мне было не пошевелить даже головой. Я лежала, неистово желая позвать на помощь. Хотелось расплакаться. Но все заперлось внутри. Не находило выхода, давя на грудную клетку. Я видела его краем глаза.

Крупный череп, жидкие пряди тянущиеся к полу, впалые щеки. Глаза, затопленные тьмой. Он стоял смотрел на меня, и я могла слышать его глубокое спокойное дыхание.

После той ночи я проснулась в солнечное утро за минуту до будильника. Я встала, заправила постель. Посмотрела на совсем слегка колышущиеся занавески на окне. Утро ничем не отличалось от десятка и сотни других в бабушкином доме. Мне стало легче.

Но после того сна я прислушивалась к шорохам на чердаке. Легкие пошкрябывания. Топот, которого я раньше не замечала. Я все еще была уверена, что это кошки, так как привыкла верить в это с детства. Моя вера не подверглась сомнению даже когда я слышала еле разборчивое поскуливание и упрекающие реплики незнакомого мне голоса.

Но однажды ночью

Я решила туда подняться.

Мой семнадцатый день рождения. Подружки напоили шампанским. Я легла спать, но мой одурманенный мозг все не унимался.

Шорх. Шорх.

Тыгдык.

Бадум.

Шорх.

Ну точно кошки.

Я вспомнила свой сон из восьмого класса: спустя столько времени он ощущался не менее ярко, чем тогда. Хотя больше в моей памяти он не всплывал даже случайно до этого самого момента. Неприятный холодок пробежался по позвоночнику, посылая уже знакомую информацию телу, отчего на кончиках пальцев, как рук так и ног, чувствовалось неприятное покалывание. Но на этот раз, собрав всю волю в кулак, я заставила двигаться немеющее тело.

Я поднялась на чердак.

Никогда это не было запретным для меня.

Но сейчас чувствовалось, будто я делаю что-то запрещенное, хотя я и поднималась сюда бесчисленное количество раз. В основном летом.

Легкий запах сырости от устланного соломой пола ударил в нос.

Я прошла вглубь небольшого чердака, который, тем не менее, тонул в густой темноте. Единственное круглое окошко было в конце просторного помещения. Пришлось включить фонарик на телефоне (это почему-то добавило еще больший дискомфорт, чем отсутствие света). Я двинулась по рядам коробок. Летние вещи, зимние вещи, сани. Подвешенный к перекладинам за зеленые перья лук. Все было обычно. Пока перед одним из рядов не проскочило нечто. Единственное, что я успела заметить: оно было худым. Но далеко оно не убежало. Я повернула фонарик вслед за ним. Завороженное светом, оно остановилось где-то посередине чердака. Черные, топнущие в темноте глаза. Остриженный «ежик». И впалые щеки, будто на кости натянут тонкий почти истлевший пергамент вместо кожи. Я сглотнула. Тот страх, но усилившийся в десяток раз, вновь сковал меня, и я знала, что если вдруг понадобиться: на помощь я позвать не смогу. Зато на этот раз я хотя бы могла двигаться. Хотя это я поняла не сразу. Оно смотрело на меня. И чем дольше мы так стояли, тем отчетливее я ощущала контроль над своим телом. Я сжала телефон покрепче. Существо вдруг пошевелилось. Оно чуть шелохнулось в мою сторону (что, вопреки ожиданиям, меня не напугало), и затем произошло это. Скрюченное горбатое существо, которое как и в моем сне и до этих пор передвигалось на четвереньках, выпрямилось и неустойчиво встало на двух кривых иссушенных ногах (одна из ног выглядела несколько странно. Даже для того состояния, в котором они и без того пребывали. Но в тот момент для меня это, конечно, не имело значения). На вытянутом лице отразилась неожиданно приятная улыбка, чего нельзя было, к сожалению, сказать о зубах, которые она оголила (или точнее о том, что от них осталось).

— Милая моя.

Похожий на песок голос, будто существо давно не разговаривало, едва зашуршал на утепленном чердаке, но я разобрала сказанное. Не успела я сделать вдох, за которым наверняка бы последовала еще одна волна неконтролируемой паники, которая уже без сомнения схватила бы в плен теперь и мое тело, как со стороны лестницы услышала шорох приближающихся шагов. Откинулась с глухим хлопком дверь в полу, впуская в темное помещение желтоватый свет из коридора. В люке показалась бабуля. Придерживая шерстяную юбку, чуть поетую молью, она бойко взобралась наверх (ее бойкость всегда была удивительна, учитывая ее габариты). Она едва взглянула на меня, тут же направилась к существу, крепко сжимая в руке веник.

— Я тебе щас дам!

Я заметила, что существо, только что продемонстрировавшее улыбку, — которая внутри меня, пробившись через слои страха, вызвала теплый отклик, — потихоньку начало скукоживаться назад на четыре «лапы».

— Я что тебе говорила, а?! — дребезжал голос с типичными для женщин в возрасте противными звонкими нотками.

Бабушка подскочила к существу и начала его колошматить. Из тех причитаний, что я еще услышала, я разобрала только «что я тебе говорила насчет того чтобы выходить, пока Таська здесь?!». Существо прикрывалось и пятилось.

Я посмотрела на открытый люк в полу. Пока бабушка была занята избиением существа, я побежала к свету.

***

Тогда я едва ли могла предугадать, что поздним вечером того же дня я буду не в своей постели крепко спать, а у подруги в другом городе. В полицию я обратилась так скоро как смогла и рассказала, что у моей бабушки на чердаке живет странное создание. Позже со мной связались. Полиция нашла мою бабушку бродящей по деревне, обеспокоенную моей пропажей. Она искала меня во всех деревенских оврагах и небольших рощах рядом с дорогой. Словом, в любом месте, где я могла бы спрятаться. Она и подумать наверное не могла, что тогда я была уже за много километров от родного села, хоть и выбежала босая с всего лишь накинутым пуховиком поверх пижамы. Живущее на ее чердаке «существо» тоже удалось обнаружить. Она даже и не подумала, что после моего исчезновения ей могла грозить опасность. А когда полиция наведалась, бежать и что-то (кого-то) прятать было уже поздно. И пускай офицер мне так и не доложил, кто был тем «существом» с чердака, на самом деле я уже все знала. Я знала все с того момента, как «существо» со мной заговорило.

В последний раз я видела отца года в три. Он меня обнял, ярко улыбнулся и ушел за порог, отправившись на похороны матери. После этого он мне только изредка звонил. Раз в два года (дважды — если везло). Последний раз был, когда мне было семь. Тогда он уже сидел у бабушки на чердаке. Я не уверена, был ли он заперт там все эти годы. Просто это был последний раз, когда он мне звонил. И если мои воспоминания не врут, в чем я сомневаюсь, в тот самый раз его голос мне казался выплаканным. Честно, мне трудно испытывать особое сострадание к человеку, которого я не знала. С трех лет меня воспитывала бабушка. А отца и мать я знала только по единственной фотографии на серванте. Темноволосая женщина и мужчина в сером пиджаке, улыбавшиеся на камеру с ребенком на руках, с которой мне всегда было сложно себя ассоциировать. Но как любого человека, конечно, мне было его жаль. Как и сон, приснившийся в восьмом классе, я не вспоминала об этом еще несколько лет. 

Я стала жить отдельно уже в конце старшей школы. Работала, оплачивала съемную квартиру, ела на что денег хватало. Не богато, зато всегда сыто. Такая простота и рутина как будто бы были со мной всегда. Как будто бы я всегда была двадцати однолетней официанткой с убойным графиком без особых целей в жизни, наслаждающаяся каждым спокойно проведенным днем. 

Прошлое решило напомнить о себе достаточно необычным и в то же время будто естественным способом. Однажды на подработке в городском архиве я наткнулась на старую газету. На первой странице были громкие заголовки. «Берегитесь Северной Маньячки!» гласило одно из них. И прежде, чем я успела задуматься, статья уже была открыта. 

Еще задолго до моего рождения в нескольких километрах от той деревни, в которой мне предстояло вырасти, объявилась преступница, жестоко издевавшаяся над своими жертвами в течении нескольких лет и затем убивавшая их. Преступница поймана не была. В молодой девушке с приложенной к статье фотографии трудно было угадать мою бабушку. Если бы это не была та же самая фотография, которая стояла на серванте рядом с фотографией моих родителей, ее не признала бы и я. С помощью интернета и архива, за несколько недель поисков я нашла еще пару журналов, в которых обсуждался этот случай. Но то были лишь пересказывания статьи из газеты. Бабуля снова «объявилась», спустя пару-тройку лет, в газете, вышедшей незадолго до моего рождения. Статья предупреждала, что «Маньячка с Севера» вернулась. Тогда была найдена лишь пара трупов с характерными признаками: иссушенные тела с обглоданными ребрами, руками и ногами. Никто из экспертов не понимал, зачем было доводить людей до истощения, если позже преступница пожирала их мясо (которого практически там уже и не было). Это звучало жутко. И, конечно, для меня крайне отвратительно. Я вспомнила ногу отца в ту ночь. Она выглядела странной, и сейчас я понимаю что видела. Белеющие кости с протянутыми по ним остатками скрепляющих тканей. Тогда меня вывернуло прям среди железных полок архива.

Больше никаких упоминаний о моей бабуле найти не удалось. История, в которой мне «посчастливилось» принять непосредственное участие, была погребена в беззвестии полицейских рапортов.

Шорх. Шорх.

Мягкий скрежет.

Самые уютные постели и вкусные пироги были в доме убийцы. Отец наблюдал за взрослением дочери через щели в полу, терпя издевательства старой психопатки.