Вы ведь слышали о том, что душа умершего человека не может покинуть этот мир, если у неё остались незаконченные дела?

А дела у всех разные. Любящая мать превратится в ангела-хранителя для своего ребёнка и будет оберегать его, пока он не станет взрослым. Мечтатель, не имевший при жизни возможности выбраться куда-то из своего пыльного города, улетит в горы, где в первый и последний раз вдохнет полной грудью.

Дела должны быть непременно очень важными. Если вы, например, не успели продать машину или закончить ремонт на даче, это считаться не будет. Как бы вы ни вкладывались в какое-то занятие при жизни, после смерти вы обязательно поймёте, что действительно важно… А затем либо останетесь и закончите своё дело, либо отправитесь дальше.

А вот что случится дальше, я не знал. Каждый получит по заслугам в зависимости от того, каким человеком был при жизни? Или просто растворится и превратится в блаженное ничто? Я размышлял об этом, глядя на своё тело, пребывающее в коматозе. Врачи искусственно поддерживали в нём жизнь, но душа его уже покинула.

А в коридоре рядом с палатой не было ни одного человека, который любил меня.

Это и есть моё незаконченное дело. Я просто мечтал о том, чтобы меня любили. Чтобы заботились. Я вернул бы всё это стократно, мне казалось, что нерастраченные эмоции через край переполняют мою душу. Но как бесплотному духу выполнить такую мечту?

Я видел тех, кто слишком долго оставался меж двух миров из-за того, что не мог завершить свои дела. Не мог, не хотел, упустил время. Такие превращались в бледные тени с пустыми равнодушными глазами, которые плыли по воздуху туда, куда дует ветер. Другие же, более ушлые, и, возможно, подозревавшие, что в другом мире их ничего хорошего не ждёт, намеренно тянули и развлекались тем, что пугали родственников и знакомых скрипом оконной рамы или упавшей со стола тарелкой.

Некоторые не сразу могли понять, что именно они должны сделать. Я тоже не совсем понимал, зато знал, с каким человеком это связано. Этим человеком была не моя мать, которая сейчас с пустыми глазами сидела в грязной коммунальной квартире над бутылкой водки. Мне не было её жалко сейчас. Она сама пустила под откос свою жизнь и мою.

То самое незаконченное дело, парень с растрёпанными тёмными волосами и чёрными глазами, сейчас задумчиво смотрел в окно на весеннюю Москву и перебирал струны гитары, медленно наигрывая мелодию про летящего вдаль ангела.

С Данияром я познакомился на одной из станций салатовой ветки метро. Он возвращался домой в грязных кроссовках и с большим рюкзаком, а я ждал ближайший поезд, чтобы броситься под него.

Как он разгадал, что у меня на уме, я не знаю. За несколько секунд до того, как поезд с бешеным грохотом заехал на платформу, я дёрнулся, сделал шаг к краю, но Данияр вдруг оказался рядом со мной и крепко обхватил поперек туловища. Я пытался вырваться, брыкался, но момент уже был упущен. Придётся ждать следующего поезда, а я и так с трудом наскрёб в себе эту решимость. Я не могу дать однозначный ответ на вопрос, нужно ли для того, чтобы убить себя, быть сильным человеком или, наоборот, слишком слабым. Но нужна решимость, и ещё кое-что, назову это не храбростью, а отсутствием страха. И, самое главное, отсутствие надежды.

— Извиняюсь, мой брат споткнулся и подвернул ногу. Я ему помогу, мы уже уходим, — на ходу соврал он подбежавшему охраннику. Интересно, сколько суицидников этот охранник успел повидать в московском метро?

Мой нежелательный спаситель назвал меня придурком, напоил зелёным чаем в ближайшем кафе и предложил представить, каково это — быть размазанным по платформе поездом.

— Ты, может, помер бы сразу, а может, и нет, кто знает? Может, почувствовал бы такую боль, что одна секунда стала бы вечностью. А каково было бы водителю поезда и тем, кто бы собирал потом твои кишки с рельсов?

Сомнительные слова для утешения он придумал, но заставил злиться на него, и это вывело меня из состояния апатии. Я сказал, что обязательно придумаю другой способ, чтобы никому не пришлось собирать потом мои внутренности или делать ещё что-то неприятное.

— Способов выпилиться, конечно, много. Но где гарантия, что всё получится? Останешься инвалидом-овощем. Или будешь подыхать в мучениях, обоссышься в петле, переломаешь все кости, прыгнув с крыши. Это решит твою проблему?

Я пробурчал, что мне плевать, главное, чтобы всё закончилось. Но я уже дал слабину. Растерял решимость от того, что меня совсем немного пригрели и напоили горячим чаем с круассаном. Показали мне, что, твою мать, ко мне тоже можно относиться по-человечески.

Он невесело усмехнулся, абсолютно точно уловив появившуюся неуверенность в моём голосе. Не стал лезть в душу и расспрашивать о том, что толкнуло меня. В одном из подъездных ларьков купил нам по банке пива, пользуясь тем, что продавщице было плевать на возраст. Мы погуляли по парку в Кузьминках, обошли пруд, посмотрели на качающихся на воде сонных ленивых уток. И на тот момент это был самый счастливый вечер в моей жизни. Я никогда за мои тогда ещё пятнадцать лет не гулял просто так с человеком, нет, пока ещё не другом, но тем, кто показал по отношению ко мне участие и сочувствие.

Я вернулся домой, прокрался мимо снова отмечающих что-то на кухне в коммуналке матери и отчима и улёгся в своей крошечной комнате. Он не обещал мне, что всё будет хорошо, но мне вдруг захотелось жить просто для того, чтобы ещё раз увидеть его бездонные чёрные глаза. Со мной такого раньше не было.

Мне даже не показались странными его неестественно расширенные зрачки.

<center>***</center>

Я не стал возвращаться к своему безжизненному коматозному телу. Не пытался лечь прямо в него, надеясь снова слиться, чтобы душа и тело стали единым целым, как делали некоторые отчаявшиеся и не желающие умирать духи. Как-то сразу осознал, что это не поможет. Вместо этого я сидел на столе в комнате у Данияра и не знал, что должен сделать.

Интересно, сколько людей успели посмотреть запись? Ему этот мудак Дрон точно отправил. Теперь мне нужно как-то заставить Дани не чувствовать презрение по отношению ко мне? Я не знал точно, но был уверен, что моя личная миссия связана именно с ним.

Он лежал на кровати, обнимал гитару и смотрел перед собой, а я лёг рядом, мечтая к нему прикоснуться. Мог бы попробовать, и, возможно, он бы почувствовал что-то: лёгкий тёплый ветерок или загробный холод? Но я не рискнул. Каждый из нас был глубоко погружён в свои мысли.

Я мало что помню из детства. Возможно, просто запомнить было нечего. Жили в одном из подмосковных райцентров в халупе с разбитыми окнами. Знаю, что у меня были две старшие сестры, одна старше меня на год, другая на четыре года. Их забрала опека ещё до моего рождения. Из-за хреновых условий для жизни, конечно. Девчонки неухоженные и голодные, в доме свистит сквозняк, на кухне ничего, кроме пустых бутылок и стада тараканов. Родись я раньше, забрали бы, наверное, и меня. Но тётки из опеки, видимо, решили дать матери шанс.

Были у неё периоды, когда она действительно пыталась исправиться, навести порядок в доме, найти нормальную работу. Когда мне было четыре, мы с ней даже навещали моих сестёр в детском доме, но родительских прав к тому времени она давно была лишена. Помню, что старшая сестра, Наташа, сильно болела, но не знаю, чем. Она была бледной и очень худой, её рыжие волосы потускнели и выпадали клочьями, глаза запали. Младшая, Таня, всё время держала её за руку. Мать плакала и говорила, что заберёт их. Но через некоторое время наши посещения резко прекратились, думаю и надеюсь, что девочек удочерила хорошая любящая семья и Наташу вылечили. А мать снова запустила себя и меня и окончательно пошла по наклонной.

Я рос хилым и слабым, с синяками под глазами, и, конечно, меня травили в школе — за алкашку-мать, за замкнутость и необщительность, за неумение ответить на нападки. Ещё в младших классах после школы я шёл помогать матери, которая периодически перебивалась то заработком продавщицы, то уборщицы. Бывало, что она била меня или хватала так сильно, что на руках и плечах оставались синяки. Я, конечно, не догадался пожаловаться кому-нибудь, потому что не знал другой жизни и что эта жизнь ненормальна.

Пока ты мне не показал, как может и как должно быть. Мой друг, спящий сейчас рядом со мной. Я протянул руку прямо сквозь гитару и дотронулся до его щеки. Струны негромко загудели. Он тут же открыл глаза, положил на струны ладонь, заглушая их. Нахмурился, поставил гитару рядом с кроватью и снова лег, уставившись в пустоту.

Я никогда не имел возможности находиться так близко рядом с ним и рассматривать его, не боясь, что кто-то заметит. Что он заметит.

Мы почти три года учились в одной школе и год из них друг друга не замечали. У тебя свои друзья, какое тебе могло быть дело до щуплого рыжего парнишки на класс младше? Я же пребывал в апатии, оживая, только когда брал в руки альбом и карандаш.

Неудивительно, что я моментально влюбился в первого человека, проявившего по отношению ко мне участие и заботу, не правда ли? Как бездомная побитая дворняга, которую впервые в жизни ласково потрепали по голове.

Влюбился бы я в него, будь он девушкой? Не знаю.

После того вечера, когда Дани спас меня в первый раз, я не видел его всё лето. Сначала он улетел в Грецию, затем отправился в поход куда-то в горы. Он добавил меня в друзья во «ВКонтакте» и изредка писал что-то в стиле: «Ты там живой ещё?» Жалел меня, облезлую дворнягу. Я отвечал ему, что живой, выпиливаться больше не собираюсь. Пока не собираюсь, грустно добавлял про себя. Спрашивал о его поездках, и он отвечал — иногда короткими сообщениями, иногда записывал аудио на несколько минут.

Эти аудио я потом буквально заслушивал до дыр и выучивал наизусть, включал в наушниках, укладываясь спать. Мечтал спуститься по неприметной каменистой тропинке в каньон и своими глазами увидеть водопад с кристальными каплями, горную реку и плескающихся в ней рыбок, поросшие мхом деревья на берегу. Искупаться в прохладной воде, растянуться на камнях, подставить лицо южному солнцу, чтобы на щеках появилось ещё больше веснушек. А вечером расположиться возле костра рядом с Дани или хотя бы таким образом, чтобы его видеть. Может, он взял бы с собой гитару? Для похода это слишком тяжёлая штука, но он рассказывал, что палатки и другие не слишком лёгкие вещи им подвозили на машине. Может, он сыграл бы какую-нибудь красивую мелодию по моей просьбе и как будто только для меня.