Данияр отправился в больницу с самого утра, забив на школу. Ребекка, его мать, была в курсе этих планов, и только озабоченно спросила о моём состоянии. Она была этаким женским вариантом своего сына — такая же черноглазая и темноволосая, со светлой кожей и острыми скулами. Я редко бывал дома у Рахмановых, но она всегда была добра и приветлива, впрочем, как и его отец.

В реанимацию ко мне Дани, конечно же, не пустили, несмотря на то, что главврач — друг его родителей. Василий Николаевич мягко отвёл его в свой кабинет, усадил на диван, налил чаю. Я знал, что он тоже был фанатом походов в горы и леса, они не раз ходили одной компанией с родителями Рахманова, и именно он учил Данияра оказывать первую помощь при ожогах, переломах, сотрясениях. Василий Николаевич поинтересовался, придут ли в больницу мои родители, но Дани только хмуро отмахнулся и пожал плечами.

Я уже был в больнице, когда покинул своё тело. Просто смотрел сверху вниз на самого себя, не испытывая никаких эмоций и удивления. Затем появилось что-то вроде брезгливости. Моё тело — пока ещё живой труп, уже без души. Оно было худым и измождённым, с синими кругами под глазами. Тёмно-рыжие волосы потускнели, побледнел даже уродливый двойной шрам, который тянулся от уголка губ через левую щёку к уху.

При жизни я был ненамного симпатичнее и не надеялся, что Дани когда-нибудь увидит во мне романтический интерес. Тем летом и в начале осени я любил его на расстоянии, не рассчитывая ни на что, как будто он был каким-нибудь красивым актёром, которого вроде как вижу каждый день, когда снова и снова запускаю любимый фильм, но в то же время он находится безумно далеко, совсем в другом мире.

К концу того лета наше общение постепенно сошло на нет — у него хватало своих дел, забот и поездок, а я не хотел навязываться. А может, и хотел, но не представлял себе, как вообще взять инициативу и начать общаться с человеком. В школе мы не здоровались, потому что он просто меня не видел, стоя в окружении своих друзей и товарищей по баскетбольной команде, а я и не пытался сделать так, чтобы он меня увидел. Можно было что-то придумать — зайти в курилку за школой, попросить у него сигарету, спросить о поездке в горы. Но во мне был какой-то внутренний блок, я не мог заставить себя пойти и просто заговорить с человеком, мышцы лица как будто деревенели.

Я видел его с одной девушкой, через неделю с другой. Относился так же, как если бы узнал, что любимый актер женился — вроде как и ревновал, но понимал, что это всё безнадёжно и просто надеялся, что он будет счастлив.

Выйдя из больницы, Дани позвонил кому-то и резко бросил: «Вали в пустырь». Я знал, что он говорит о старом здании котельной и дворе вокруг неё, огороженным покосившимся забором. Это заброшенное место часто становилось местом разборок между подростками и не только. У меня были кое-какие мысли насчёт того, с кем собирался разбираться Дани.

Андрей или, как его все называли, Дрон, был моим одноклассником. Раньше они с Данияром были приятелями, так как вместе играли за школьную баскетбольную команду. Я учился в этой школе с восьмого класса, когда мы переехали из Подмосковья в доставшиеся от недавно умершего деда, с которым мать никогда не общалась, две комнаты в коммуналке. Я не собирался заводить друзей и врагов, просто хотел привлекать поменьше внимания. За последний год до переезда в моей жизни случились очень дерьмовые вещи, которые оставили мне на память нервное расстройство, забитость, апатию и шрамы — один, хорошо заметный, на лице, и ещё один, идущий вдоль предплечья. Этот я сделал сам, больше не успел — мать отобрала лезвие.

Я был нелюдимым, вздрагивал, когда ко мне обращался кто-то из новых одноклассников, и не мог это контролировать, благодаря чему в первые же дни получил кличку «Аутист». Андрей и его приятели сначала пакостили незаметно и исподтишка, проверяли границы дозволенного. Они прятали мои вещи, бросали жвачки и окурки в рюкзак, но меня это действительно абсолютно не заботило, это было самой наименьшей из моих проблем. Отстали ли они, поняв, что жертва не испытывает вообще никаких эмоций, не плачет и не жалуется учителям и родителям? Увы, но нет, они только ещё острее почувствовали свою безнаказанность.

Когда дело перешло от морального буллинга к физическому, я пытался давать отпор, и это, очевидно, очень порадовало моих врагов. Против одного Дрона, который был выше меня и крупнее, я мало что мог сделать, а против троих мудаков и подавно. Они били меня, чтобы не оставить синяков на видных местах, несколько раз тушили окурки о мои руки и спину.

Я не знал, что именно было причиной такой злобы. Возможно, причин было много. Одинокий, забитый парень, который не может общаться с другими и не может за себя постоять. Ходит в обносках, мать пьющая. Как-то они украли у меня альбом с рисунками. Так как в нём в основном были рисунки мужских персонажей, ко мне прицепилась и вторая кличка — пидор. Хотя на тот момент это было неправдой. Я был абсолютно асексуален, меня не тянуло вообще ни к кому, пока я не встретил Данияра.

Но спасибо Дрону за то, что именно благодаря ему судьба снова столкнула меня с Дани.

Правда, предстал я перед ним снова в невыгодном свете.

Это было осенью моего девятого класса. Данияр же, как я к тому времени уже знал, потому что иногда его сталкерил, учился на класс старше.

Я обычно не брал свои рисунки в школу, но тогда я только устроился на подработку в небольшой книжный магазинчик, сразу после школы собирался идти туда и, если работы будет немного, порисовать. После уроков хотел незаметно прошмыгнуть мимо своих врагов, но не тут-то было — рядом с курилкой меня сцапали за шиворот и сильно встряхнули.

— А вот и наш аутист! Ты нос мне пытался сломать и думал, что я это так оставлю? — Андрей припомнил одну из моих жалких попыток самообороны.

Я дернулся и попытался его пнуть — инстинкт самосохранения у меня уже был напрочь отбит, да и боли я тоже давно перестал бояться. Но этим только развеселил его приятеля Виталика и разозлил его самого.

— Хуёво, Ром, очень хуёво. Мне не нравится, когда со мной так себя ведут.

Виталик тем временем пнул мой и так видавший виды рюкзак, из которого выпал скетчбук.

— Ну-ка, что там? Опять мужиков рисуешь, а, пидорок? — заинтересовался Дрон, протягивая свою загребущую лапу к альбому.

— Какого хуя, Дрон? А ну пустили его, — этот голос я услышал за спиной и узнал бы из тысячи. Потому что тысячу раз его переслушивал, лёжа в холодной обшарпанной комнате, и гладил свой старый телефон, будто это была рука любимого человека.

Данияр вышел из курилки со своим другом Саней. К тому времени я уже выучил имена всех его друзей, а самых близких у него было трое, и Саня один из них. Он был капитаном баскетбольной команды и одноклассником Рахманова.

— Вы оглохли что ли, утырки? — повторил Дани, подходя к нам вплотную.

Но Дрон уже, видимо, нашёлся что сказать.

— Здорова, парни. Вы не обращайте внимания, мы тут этому пидорку просто немного вправим мозги, — развязно начал он, обращаясь к ним, как к старым приятелям.

И тут же пошатнулся от резкого удара в челюсть. Данияр иногда мог заводиться с пол-оборота. Правда, причину его перепадов настроения и резких вспышек ярости я узнал не сразу.

Виталик в это время бросил мой рюкзак и чуть отступил. Они вдвоем не справились бы с двумя старшеклассниками. Со мной одним — пожалуйста, но не с ними.

— Спрашиваю ещё раз — какого хуя? — медленно сказал Дани.

— Блять! Дань, это наши с ним разборки. Он пытался мне нос сломать и… — начал было Дрон, потирая ушибленную челюсть.

— Что-то я ни хрена не верю, что без причины он хотел это сделать. Я бы такому мудаку не только нос сломал.

— Он просто из команды хочет вылететь, да, Дрон? — сказал Саня. — Так я тебе это устрою. Мне такие шакалы в команде не нужны.

Дрон застыл. Он собирался после девятого поступать в спортивное училище, и успехи в спорте, кубки и медали, которые он зарабатывал, играя в школьной сборной, ему были крайне важны. Поэтому он с явными мучениями перешагнул собственную наглость и гордость.

— Пойдем, — буркнул он Виталику. Я знаю, что потом Андрей писал Сане и просил не выгонять его из сборной. Тот вроде как его простил, но всё равно продержался после этого в команде Андрей недолго.

Даник протянул мне руку и резко дёрнул вверх, помогая подняться. Кожа на подушечках пальцев у него жёсткая и горячая. Мне было стыдно на него посмотреть и что-то сказать, хотя бы поблагодарить.

— Я так понимаю, тебе везёт на мудаков? — как-то заботливо усмехнулся он.

Поднял мой рюкзак, небрежно отряхнул и вручил мне. Наверное, это и было началом нашей дружбы.