Чарльз был мечтателем в реальности, нестандартным исследователем у себя в душе и журналистом, если судить по документам из института. Многие также знали его как «Профессора Икс», автора статей из околонаучного журнала «Сверхъестественное рядом». Пожалуй, он даже был одним из лучших публицистов журнала: его статьи всегда вызывали самый мощный отклик, а колонка о мутантах переместилась с последних страниц на первые всего через пару выпусков. (Через четыре. Не то, чтобы Чарльз считал, просто на определённые вещи у него была хорошая память).

Чарльз был обладателем твидового пальто цвета кофе с молоком, длинного шарфа и густых пушистых волос, которые приходилось заново расчёсывать каждый раз заходя с улицы в помещение. У него были светлые глаза, западающая в душу улыбка, а ещё способность покрываться чарующим румянцем в ветреную погоду. И, так как ветер здесь дул почти всегда, на первые лекции Чарльз перманентно являлся с пылающими щеками.

Из-за этого же ветра ему впервые за всю жизнь пришлось купить гигиеническую помаду. Она оказалась с блёстками. Свою ошибку Чарльз заметил слишком поздно, так что в свой первый же день успел прослыть самым гейским геем и, одновременно, самым привлекательным студентом на потоке.

А ещё он умудрился ввязаться в спор с преподавателем, которого негласно считали чудовищем.

Примерно двумя месяцами раньше Ксавьер сидел у себя дома, в библиотеке, с ноутбуком на коленях и кружкой какао на подлокотнике кресла. Как-то так получилось, что, будучи практически отличником, Чарльз совершенно не подумал об университете для поступления. Он точно знал специальность — стать журналистом было решение ещё времён седьмого класса; он отлично представлял свой уровень — результаты выпускных экзаменов пришли неделю назад, и там было, чем гордиться, но… С университетом дела обстояли чуть похуже.

Не мог же он быть идеальным во всём, правильно?

Первые два варианта оказались провальными.

На третий раз ему повезло. Фотографии демонстрировали красивое здание с тёмным каменным фасадом, стрельчатыми окнами, колоннами и арками, как у какого-нибудь древнего замка. Кампуса выглядели попроще, но тоже вполне уютно. Их окружали густые ветви сосен, несколько клёнов и пара потрёпанных кустов сирени, которые, как было указано под картинкой, высадили в этом году выпускники. Не хотелось расстраивать выпускников, но Чарльз подозревал, что торчащие из земли облетевшие палки не приживутся.

Преподавательский состав внушал доверие настолько, насколько это возможно сделать одними только фотографиями с именами. Чарльз не собирался изучать этот раздел слишком долго, но всё же остановился взглядом на двух личностях. Первой была ослепительно красивая женщина, с самоуверенной, даже слегка нахальной улыбкой, светлыми волосами и снежно-белым костюмом. «Эмма Фрост, доктор экономических наук» — гласила подпись к картинке. Глядя на неё, Чарльз обрадовался и одновременно пожалел о том, что не собирается изучать экономику — такую энергию излучала эта женщина.

Второй, на кого Чарльз обратил внимание, с гораздо большей вероятностью мог попасть в число его преподавателей. Это был высокий, широкоплечий мужчина, в клетчатом пиджаке и с выражением лица, ясно говорящим, что любой опоздавший на его курс студент будет «позорно выпорот на главной площади». Ну, то есть, скорее всего, дело обойдётся выговором, однако выговором таким, что будешь помнить ещё несколько лет после выпуска. Эрик Леншерр, как сообщала надпись, вёл мировую историю.

С этой личностью Ксавьеру ещё предстояло познакомиться поближе. Через два месяца, уставший после поезда Чарльз ступил на ступеньки общежития, катя за собой большой чемодан и одновременно прочёсывая сайт института в поисках расписания. Чуть не столкнувшись в процессе с парой студентов, он всё-таки узнал, что первая пара у него по истории, с тем самым профессором Леншерром.

***

Профессор Леншерр был педантом. Если при описании людей принято рассказывать о том, что им нравится, то для Эрика в этом правиле существовало отдельное исключение. При описании Эрика (которое, чаще всего, производилось шепотом и в безопасных местах) студенты всегда начинали с вещей, которые он просто ненавидит. В их число входили непунктуальность, неуважение к преподавателю — особенно его проявление в виде зевков на парах, часть современной музыки, переносные колонки, из которых она играла, нечищеные ботинки, загнутые страницы в книгах, безответственность, инфантильность и эскапизм, невежество, слишком самоуверенные молодые люди и многое другое. Иногда список пополнялся вещами, свидетельств ненависти к которым никто предоставить не мог, но которые очень гармонично смотрелись с образом Эрика. К таким вещам относилось веселье, жизнерадостность и молодёжь.

С утра Эрик как обычно пришёл в кабинет, заварил себе кофе, и сел за стол. Традиционно считалось, что он приходит чуть раньше, чтобы пугать своим тяжёлым взглядом невинных первокурсников.

Невинные первокурсники, словно рыбки при виде крупного хищника, расплылись по задним рядам.

Эрик заметил это, хмыкнул, но ничего не сказал.

С началом пары он взглянул на часы, медленно встал, заставив шепотки в аудитории мгновенно прекратиться, оглядел класс и улыбнулся. Улыбнулся так, что, будь у студентов полномочия, они бы уже давно запретили смотреть на это особо впечатлительным и беременным.

— Доброе утро, — сказал Эрик, — Первокурсники, я правильно понимаю?

— Да, — ответил какой-то парень.

— Это был риторический вопрос, — со вздохом, полным разочарования в человечестве, протянул профессор.

Он снова сел к себе в кресло, достал из стола толстую тетрадку с листком и представился:

— Меня зовут Эрик Леншерр, и до конца вашего обучения я буду преподавать вам великую и прекрасную науку — историю. Сейчас отметим посещаемость и начнём. Прошу, с первого… — он поднял глаза и осмотрел скучковавшийся в конце аудитории народ, — С третьего ряда, от окна, называйте свои фамилии.

Друг за другом немного ошарашенные первокурсники стали называть свои фамилии, после чего Эрик потратил какое-то время, переписывая их с листочка в тетрадь в алфавитном порядке. Когда он дошёл до буквы «Я», дверь внезапно открылась, издав пронзительный скрип.

Секунда — и все взгляды в аудитории были прикованы к опоздавшему студенту. Студент неловко кашлянул в кулак, прикрыл за собой дверь, сморщившись от повторного скрипа, и с нелепой улыбкой посмотрел на преподавателя.

Эрик смерил его холодным взглядом с ног до головы.

Это было настоящее чудо! Если до того страшный взгляд профессора Леншерра рассеивался, распределяясь понемногу на каждого ученика, то сейчас он был целиком сконцентрирован на одном провинившимся человеке. Опоздавший должен был, как минимум, свалиться замертво, но вместо этого он, не прекращая улыбаться, опустил глаза, и проговорил:

— Извините за опоздание.

Эрик удивлённо поднял брови.

— Я могу занять место? — немного постояв, спросил студент.

— Ну, займите, — хмыкнул профессор.

Парень живо скинул с плеча рюкзак, прошёл прямо к середине первого ряда и с невозмутимым видом принялся вылавливать со дна рюкзака ручку. Всё это время Эрик не открывал от него взгляда. По меркам старшекурсников, этого было достаточно, чтобы испепелить уже неживое тело.

— Перед тем, как вы нас прервали, — елейным голосом произнёс Эрик, — Мы представлялись друг другу.

— О. Прошу прощения, — опоздавший наконец достал ручку, и сел спокойно. — Меня зовут Чарльз.

На задних рядах кто-то нервно прыснул, но тут же угомонился. Чарльз обернулся и только в этот момент заметил, что от основной части студентов его отделяет целый пустой ряд.

— Вас тут не очень много, — заметил он, поворачиваясь к Эрику. Как только их глаза встретились, Чарльз вздрогнул.

Это было первое и последнее свидетельство влияния на него взгляда профессора Леншерра.

— Что-то не так? — догадался Чарльз.

— По фамилии, пожалуйста, — убийственным тоном отчеканил профессор.

— Ох, точно. Ксавьер. Чарльз Ксавьер. Знаете, я сегодня совсем рассеянный, наверное, не мой день. Звёзды не сошлись.

— Да вы что. Звёзды.

Эрик оглядел свой самодельный журнал. Очерченая по линейке колонка с фамилиями — все идеальным почерком и в алфавитном порядке. Эрик любил порядок.

И, конечно, он не оставил дополнительного места для фамилии на «К», на случай, если будут опоздавшие. Ему и в голову не могло прийти, что существуют студенты, способные опоздать на первую пару в учебном году.

Скрипнув зубами, он дописал фамилию Чарльза в конец списка.

Лекция началась.

Профессор начал с того, что «университет — это вам не школа» и «здесь вы не сможете увиливать от своих обязанностей». Он коротко рассказал о структуре обучения, сообщил, что в конце года они будут сдавать исследовательскую работу по его предмету, а также попросил принести на следующее занятие толстые тетради для конспектов. Когда часть учеников уже расслабилась, а пара человек приготовились засыпать, он вдруг торжественно объявил:

— А теперь посмотрим, что вы усвоили из школьной программы!

Традиционно в начале обучения Эрик проводил небольшой вводный опрос, чтобы понять, насколько его студенты плохи в истории. Вопросы касались абсолютно различных областей и временных эпох, были как открытыми, так и требовавшими односложных ответов. Некоторые можно было счесть спорными, некоторые — даже провокационными, но у всех была общая черта: чаще всего профессору приходилось отвечать на них самому.

Это было связано не столько с невежеством студентов, сколько с их робостью. Никто не ожидал, что опрос будет на первом же уроке, и уж точно не от преподавателя, который выражением лица напоминает злобную акулу в поисках добычи.

Однако… С началом лекции профессор как будто менялся. Это было малозаметно — некоторые так и выпускались из института, не заметив — но, когда он рассказывал свой материал, профессор Леншерр казался более живым. Его движения становились плавнее, голос чуть мягче, ироничные замечания теряли свой холод, а в глазах загоралась особая искорка, всегда выдаюшая людей, увлечённых своим делом. Эрик оставался строгим, но его строгость отходила на второй план, пропуская вперёд искреннюю любовь к истории.

Это была единственная ситуация, когда студенты могли видеть его таким. Возможно, если бы в остальное время профессор Леншерр не скрывал свои человеческие качества таким тщательным образом, то вокруг него не сложился бы такой мрачный образ. Но, как всегда бывает — те, кто распускает слухи, к лекциям не прислушиваются, а значит, могут видеть только одну сторону своего преподавателя.

— В середине десятого века, как мы знаем, сильно возрос интерес людей к алхимии, — вещал Эрик, прохаживаясь вдоль доски и внимательно оглядывая студентов, — В частности, к поиску некого философского камня, который мог даровать своему обладателю вечную жизнь и мудрость. Считалось, что он обладает и другим свойством, более приземлённым и, я бы сказал, привлекательным для человека того времени. Хотя, глядя на современные ценности, я делаю вывод, что эта способность была бы актуальна и сейчас. Кто-то догадывается, о чём я говорю?

Профессор Леншерр оглядел притихшую аудиторию.

Иногда у него складывалось ощущение, что вся его работа — говорить с самим собой на протяжение полутора часов. Студенты то ли не тянулись к знаниям, то ли считали диалог с преподавателем занятием скучным и непрестижным.

Эрик вздохнул и уже хотел, как всегда, ответить на элементарный вопрос самостоятельно, как вдруг с первого ряда послышался кашель. Профессор Леншерр перевёл взгляд на единственного студента, не побоявшегося сесть поближе. Чарльз держал руку поднятой и уверенно смотрел на него.

— Вы хотите ответить? — на всякий случай спросил Эрик. Он уже имел опыт общения с учениками, которые не отвыкли от школьных порядков, и просились в туалет на парах.

Но Чарльз только улыбнулся и кивнул.

— Мистер… Ксавьер, правильно? — Эрик вспомнил испорченный журнал и поморщился. — Я вас слушаю.

— Философский камень превращает любой металл в золото.

— Спасибо, — кивнул Эрик, стараясь не выдать удивления. Нет, он, конечно, понимал, что большинству людей известно о свойствах философского камня, но вот делиться этими знаниями до сегодняшнего дня с ним никто не спешил.

Быстро собравшись с мыслями, Эрик продолжил:

— Сейчас мы с вами уже понимаем, что, произведённое в большом количестве, золото обесценится, сохранение молодости неминуемо приведёт к конфликту поколений, а вечная жизнь больше напоминает проклятие, чем дар свыше, однако для того времени…

С первого ряда снова раздался кашель.

Эрик запнулся.

— Простите, профессор, — бодро сказал Чарльз, воспользовавшись паузой — Насчёт проклятия я бы с вами не согласился.

— Насчёт… А. Интересно.

Эрик хмыкнул, решил, что небольшая дискуссия уроку не повредит, и спросил:

— Я так понимаю, вы бы хотели жить вечно?

— Ну, не конкретно я, — смущённо улыбнулся Чарльз, — Говоря о золоте и молодости, вы ведь имели в виду всё человечество? То есть, если бы золотом обладал один человек, ничего бы не мешало ему сохранять высокую цену на рынке за счёт искусственного сокращения предложения, как это делает алмазная компания «de beers». Так что, вы явно имели в виду, что камнем будет пользоваться всё человечество.

Эрик нахмурился и медленно кивнул.

— И причём тут ваша вечная жизнь?

— Да я же говорю, не моя, а каждого человека. Если каждый будет жить вечно, то вряд ли это можно назвать проклятием.

Чарльз посмотрел на него так, как будто это было очевидным выводом из всей его пламенной речи.

— Приводить аргументы вы предлагаете мне? — саркастично выгнул бровь Эрик.

— О, простите, — рассмеялся Чарльз. — Сейчас… Человек, который живёт вечно не скован в выборе своей деятельности. Скажем, если я люблю и рисовать, и петь, и заниматься естественными науками, мне можно не беспокоиться о том, что мне не хватит времени. Я могу поочерёдно сделать карьеру во всех трёх областях.

— Правда можете? — хмыкнул профессор. Чарльз смутился.

— Ну вы же меня поняли. Человек может. Любой. Который живёт вечно.

— Допустим, — протянул Эрик. — Но можно ли это назвать свободой? Если человек вынужден существовать бесконечно, и никаким образом не может это прекратить, он не свободен.

— А смертный человек свободен? Вы же не считаете, что каждый ушедший из жизни человек принял взвешенное решение умереть?

Эрик открыл рот, но замер, не найдя, что ответить. Чарльз довольно улыбнулся и, для закрепления успеха, добавил:

— Кроме того, современная наука предоставляет массу способов сымитировать смерть для своего организма. Бессмертный человек может осознанно решить «отлучиться» из жизни. Он может принять какой-нибудь специальный препарат, или… Ещё как-нибудь ввести себя в состояние, близкое к коме. То есть, его разум будет отключён, а если воспринимать человека как существо разумное, то это тоже самое, что временная смерть. Представляете, осознанная временная смерть! Это ли не дар?

Эрик наконец отмер, и проговорил:

— Хорошо, это разумный довод. Но что вы будете делать с перенаселением, мистер Ксавьер? Люди не умирают — куда их девать-то?

— А его не будет! — вскинул подбородок Чарльз. — Люди смогут посвятить больше времени науке и покорят соседние планеты, а, в перспективе, и галактики.

Эрик вскинул брови.

— Вы, я смотрю, любитель фантастики?

— Профессор, мы с вами говорим про философский камень, чем это ближе к реальности?

Эрик не выдержал и усмехнулся.

— Ладно, представим, что проблема с перенаселением исчезла сама собой. Кто будет обеспечивать ваших коматозников? Их с каждым годом будет становиться всё больше, а средств на их содержание — всё меньше.

— Так у нас сотни других планет с нетронутыми ресурсами.

— Кто их будет добывать?

— Автоматизированные станции.

Эрик замолчал. Чарльз с совершенно невозмутимым видом сидел за партой. Наконец, профессор вздохнул:

— Мне не нравится, куда идёт этот спор. Он становится антинаучным.

— Люди называют антинаукой то, на что у них не хватает воображения.

— Чья-то цитата?

— Моя.

— Вызывающе.

— Спасибо.

Эрику впервые за много лет захотелось закатить глаза.

— Давайте всё же продолжим лекцию, — серьёзно сказал он, вспоминая, на чём закончил. — Десятый век, в Европе очередной рост интереса к алхимии…

— Профессор Леншерр, а вы бы не хотели жить вечно? У вас есть какие-то планы на использование своей… Свободу?

— Прошу прощения, мистер Ксавьер, но вы срываете мне лекцию, — отчеканил Эрик, поглядывая на часы.

— Тогда можете не отвечать.

Неслыханная наглость.

Прежде чем Эрик снова открыл рот, Чарльз успел добавить:

— Извините.

Эрик не удержался и всё-таки закатил глаза.

В конце лекции профессор Леншерр написал на доске задание, пожелал всем хорошего дня с таким видом, словно был уверен, что хорошим день не будет, и принялся заполнять какие-то бумаги. Мимо него шумной толпой проходили студенты, косились, будто боясь, что он подслушает их разговор. Чарльз направился к двери одним из последних, но, проходя мимо стола вдруг услышал: «А вас, мистер Ксавьер, я попрошу задержаться». Сказано это было совершенно будничным тоном. Когда Чарльз обернулся, то увидел, что Эрик всё ещё смотрит в свои бумаги, так что сперва решил, что ему почудилось. Но, после того, как пара студентов сочувствующе ему кивнула, а какая-то девушка похлопала по плечу, выразив соболезнования, сомнения исчезли сами собой.

Дверь за последним студентом закрылась. Эрик поднял глаза.

— Вы что-то от меня хотели? — спросил Чарльз, переминаясь с ноги на ногу. — У нас сейчас социология, боюсь опоздать.

Эрик вскинул брови.

— Я обычно не опаздываю на уроки, — пояснил Чарльз неловко, — Сегодня был частный случай.

— Это хорошо, — кивнул Эрик. — Тогда первая часть моего замечания отпадает. Если больше не будете опаздывать.

— О. Замечание, — Чарльз поджал губы. — Ну… Да, вообще-то я больше не собираюсь опаздывать. А вторая часть…

— Про болтовню на лекции, — подсказал Эрик.

— Я не болтал на лекции! — возмутился Чарльз. — С кем бы мне болтать, я один сидел.

— Со мной.

— Так вы же учитель. Вы сами спросили.

— Я спросил только про одно свойство философского камня, а вы развели демагогию о жизни и смерти.

Чарльз покраснел.

— Ну, знаете, вы сами меня поддержали. Вы ведь тоже спорили.

— И впредь не буду вестись на ваши провокации, — спокойно ответил Эрик. — Мне приятна ваша активность, особенно посреди этого мёртвого царства. Только не забывайте о том, что мы здесь занимаемся историей, а не философией.

Чарльз запнулся, нахмурился и немного недоуменно спросил:

— Но я же могу отвечать на вопросы?

— Конечно, — кивнул Эрик. — И у меня сложилось впечатление, что только вы и можете. Надеюсь, другие со временем возьмут пример. Отвечайте на вопросы, но в пределах самих вопросов, пожалуйста.

— Спасибо, — сказал Чарльз.

— Не за что.

Эрик посмотрел на него и вдруг прищурился.

— Что это? У вас блеск на губах?

Ксавьер нервно рассмеялся.

— Наверное, не стёрлось до конца. Это я с гигиеничкой перепутал, ничего такого.

— Ну если «ничего такого»…

— Да. Совсем ничего.

Чарльз покачался на месте и, немного погодя, двинулся к двери.

— Я тогда пойду, у меня сейчас социология.

— Вы уже говорили, идите.

— Ага. До свидания, профессор.

Чарльз скользнул в коридор, закрыв за собой дверь.

Эрик ещё некоторое время смотрел на дверной проём, прежде чем вернуться к заполнению журнала.