Может, тело его и ослабело, но взгляд оставался прежним даже спустя долгие годы. Жёсткий, пронизывающий, тяжёлый. Волчий. Придворный лекарь судорожно сглотнул, торопливо и дёргано поклонился и поспешил покинуть императорские покои – только полы длинной одежды шелестели, ударяясь о торопливо переставляемые ноги.

Император Кванджон умирал. Тяжёлые страшные хрипы с трудом вырывались из некогда сильной груди. Вдох. Ещё один. И ещё. Ослабевшие лёгкие отсчитывали последние секунды правления проклятого принца-волка. 

Скорей бы уже.

 Жизнь скоротечна. Она хрупка и напрасна.

Император Тхэджо произнёс эти слова на смертном одре, и когда-то Кванджон, молодой и гордый правитель, едва взошедший на престол, сказал своей Императрице, что его жизнь не напрасна, если он проживает её рядом с ней. 

Но ведь она уже давно не рядом. Значит ли это, что Его Величество был не прав? Если он потерял свою Императрицу, единственную женщину, что когда-либо правила его сердцем, значит ли это, что он прожил свой век напрасно? 

Горькая жалкая усмешка коснулась дрожащих в предсмертных муках губ: да.

Он обещал защитить её, обещал подарить свободу любить и быть любимой. Он обещал изменить ради неё весь мир и ради этого обещания сел на трон. Глупец! Ну и где теперь эти обещания? Где теперь его любимая? А трон ведь так и стоит, и будет стоять ещё долго, сияя золочёным символом обманчивой власти и мнимого богатства, подминая под себя всё больше искалеченных судеб невинных людей.

Вдох. Выдох. Ещё один вдох.

Император молился. Он не просил Небеса даровать ему жизнь, не утруждался желать о благополучном и спокойном правлении сына, ещё меньше правителя волновала судьба женщины, называвшей себя его женой. Кванджон молился о смерти. О, Небеса, как же долго он ждал её прихода! В долгие тёмные ночи, когда мужчина в исступлении выл, обезумев от горя, и в яркие, словно насмехающиеся над ним, дни, когда он чёрной тенью сидел на проклятущем троне, Кванджон хотел и с нетерпением ждал лишь одного: когда его тело наконец умрёт вслед за погибшей, сгоревшей дотла душой, обратившейся в пепел вместе с мёртвым телом возлюбленной.

По лицу, уже познавшему прикосновение старости, скатилась прозрачная слеза, оставив влажную дорожку поверх побелевшего за годы шрама. Он видел её. Он… Он слышал её. Слышал этот нежный тонкий голосок, напевающий неторопливую, немного наивную песню. Он видел её мягкие каштановые волосы, щедро обласканные летним солнцем, спадающие на узкие, совсем хрупкие плечи. 

Она была в белом. Она звала его и говорила, что любит.

Ещё один жуткий хрип, с усилием подавленное рыдание. Крупные горячие слёзы катились из крепко зажмуренных глаз Императора. 

Чи Мон сказал, что она была из другого мира. Сказал, что она должна быть из другого мира. Правда ли это? Смеет ли он надеяться, что это было не пустое утешение? Имеет ли Волк право желать, чтобы его Императрица и правда была в другом мире, ждала его и думала о нём? Он столько боли причинил, столько боли испытал, пытаясь удержать своё хрупкое ускользающее счастье, всё равно разбившееся о грязные интриги и грубую ложь. Неужели он столько вынес, столько людей искалечил и так изуродовал собственную душу только для того, чтобы потерять её и больше никогда не найти? Имеет ли он право надеяться, что его жизнь всё же не будет напрасна? О Небеса!

Император распахнул чёрные полные слёз глаза. Грудную клетку раздирало на части, он больше не мог дышать – хрипы отсчитали его последние мгновения.

– Хэ Су… – слетело с помертвевших губ.

Холодным зимним днём в богато обставленных покоях дворца Манвольдэ в полном одиночестве почил Его Величество четвёртый Император Корё Кванджон, покинутый друзьями и братьями. Теми, которых он предал, и теми, кто предал его.