Круговорот

     Он бежал по тропе к сумеречному лесу, не обращая внимания на царапины – окно узкое, еле пролез. Побыстрее бы солнце, желтый шар, скатилось за верхушки сосен. В темноте они видят еще хуже, чем на свету, хотя и днем носят очки. Но он все равно боялся, ведь они превосходили его во всем – габаритами, силой, интеллектом. Они – Дед и Бабка – его создали, в конце концов.
     Не сразу он решился на этот шаг. Сначала терпел все; не имея примеров для сравнения, он не знал: может, это нормально, что родители избивают своего ребенка, тянут в разные стороны, тычут носом в белый порошок, запихивают в печь и держат, держат до ожогов, пока кожа не покрывается жесткой, бурой коркой. Может, это и есть любовь?
     А потом, лежа в деревянном темном ящике, он услышал такое, отчего его вера в благих творцов треснула по швам и развалилась. Он не дитя, не венец творения, а всего лишь еда. Запас питательных веществ в легкоусвояемой форме. Даже зарождение разума было не целью, а побочным эффектом некачественного подбора материалов. Бабку чистота сусеков волновала мало.
     Но вот зловещий дом остался далеко позади, за деревьями сумеречного леса. Беглец рискнул сбавить ход. Вдохнуть воздух свободы полным объемом. Корочка остывала после активного трения о грунт, но внутри, он чувствовал это, продолжались неведомые химические процессы.
     Из-за куста показалась серая морда с длинными ушами. Беглец напряг органы чувств. Ага, у зверя глаза по бокам головы, резцы длинные, в отличие от клыков – значит, травоядное. Беглец не удивился, откуда он это знает.
     «Кто ты? Растение? Животное?» – спросил ушастый житель леса.
     «Колобок, – не задумываясь, ответил тот и поразился, как легко всплыло в памяти слово, случайно услышанное пару раз на кухне. Ужасное прошлое не торопилось отпускать его, прикидывалось милыми домашними воспоминаниями. – А ты кто? Я здесь впервые и еще не знаю толком, как жить лесу. Ты не ответишь мне на пару вопросов?»
     Зверь подергал раздвоенной губой.
     «Вкусно пахнешь», – ответил он… и в один прыжок очутился рядом с беглецом и вонзил в него бритвенно-острые зубы.
     Колобок от неожиданности отшатнулся, упал с бугорка. Небольшой кусок корки остался в зубах зверя, не приспособленных, к счастью, для того, чтобы удерживать крупную, подвижную добычу. 
     И началась гонка разума и инстинктов. Что еще мог противопоставить Колобок мощным задним лапам зверя, созданным для бега и прыжков? Сам он имел в своем распоряжении лишь силы упругости пористой плоти, силы сцепления и тяжести. Интеллект… что толку от него в незнакомом лесу, против аборигена, не отягощенного гуманностью?
     Беглец тоже перестал думать и просто несся очертя голову (а другого ничего не было) через кусты и овраги. И не сразу заметил, как преследователь резко остановился, принюхался и кинулся вбок.
     Потом и сам Колобок врезался в чьи-то длинные лапы, покрытые серой шерстью и лишаем. Беглец отскочил на корпус, чтобы рассмотреть нового зверя целиком. Увиденное ему совсем не понравилось. Узкая, вытянутая морда, клыки хищника, в желтых глазах отражается луна. Зверь походил немного на Жучку, труса и подхалима, сторожевого пса в доме создателей. Вдруг этот такой же? Жучка любил потрепаться, остальные обитатели дома легко пудрили ему мозги.
     «Здравствуйте, – взялся за демагогию Колобок. – Я вряд ли вам подойду по вкусу. Я из растительных компонентов, а вы, как вижу, предпочитаете белковую диету. Вам лучше бы догнать того серого, длинноухого».
     Почти-пес мигнул, насторожил треугольники ушей. Черный нос втянул воздух, горячее дыхание вырвалось меж зубов, коснулось корочки.
     «А я чую жир. И яичный белок. И мышей».
     Колобок мысленно хлопнул себя по лбу и проклял Бабку с ее экспериментами и сусеками, где, помимо муки, чего только не хранилось.
     Желтые зубы уже смыкались на его боку.
     Беглец дернулся, но безрезультатно. Только когда почти-пес сильнее сжал челюсти и мотнул головой, Колобок отлетел в сторону. Он попытался броситься наутек, но не смог сдвинуться с места – поврежденный бок потерял округлость и гладкость и не давал катиться. А воняющий гнилым мясом оскал приблизился снова…
     Вдруг зверь чихнул один раз, другой, заскулил, стал тереть морду лапой. А заодно нечаянно перевернул Колобка на относительно целую сторону, чем тот и воспользовался и аккуратно, чтобы снова не застрять, покатился прочь.
     Он же предупреждал – растительные компоненты. Мысленно он поблагодарил Бабку за то, что среди прочей трухи в сусеках был и кайенский перец.
     Сучья больно тыкались в оголенную дыру, да и видимость с той стороны ухудшилась. Нескоро поверхность ссохнется и нарастит новую корку… Когда же кончится этот проклятый лес? А, вон, кажется, просвет, звезда мелькнула меж стволов.
     Колобок выкатился на поляну, притормозил у большого валуна перевести дух, привалился к мягкой, теплой поверхности. Теплой?! 
     Валун повернул морду к израненному беглецу и принюхался. Глаза гиганта терялись в короткой, но густой темной шерсти, и оценить интеллект нового встречного Колобок не мог. Но решил завести старую песню.
     «Я Колобок. Сделан людьми из человеческих продуктов, прошел термообработку, ни хищникам, ни травоядным не полезен. Двое уже не смогли съесть… Не подскажете, лес совсем кончился? Что там дальше за пригорком?»
     «А я всеядный», – выдохнул басом зверь. Чего-то в этом роде беглец ожидал и качнулся вбок от пасти, так что очередные челюсти клацнули в пустом воздухе. Колобок уже видел безлесный простор вдали, когда удар исполинской когтистой лапы отбросил его назад, на ствол сосны, да так, что корка с хрустом раскололась по периметру.
     Собрав все силы упругости и смелости в комок, Колобок сжался и отскочил от дерева, ядром пролетел между кривых лап, кубарем покатился вверх по пригорку, потом вниз, потом…
     Потом земля под боками кончилась, небольшой холм обрывался над неизвестностью, но уже через секунду полета холодная, темная среда ударила беглеца, расступилась, обволокла, снова вытолкнула и понесла куда-то.
     Столько текучей воды Колобок еще не видел, но догадывался, что это называется рекой. Вода медленно, но неотвратимо проникала вглубь пористого тела, охлаждала атипичные химические и биологические процессы, затуманивала сознание. И бороться с этим он не мог. За воду не зацепишься, не покатишься к берегу. Белая пелена и плеск волн окутывали мир.
     «Я Колобок. Я упал в реку. Я совсем промок. Я скоро утону. Распадусь на куски, и меня съедят рыбы и раки. Выходит, от судьбы не уйти?» 
     Внезапно чувство протеста накрыло его целиком. Разум отказывался принять бессмысленность своего существования. Пусть он зародился случайно, но неужели не способен сам себя поддерживать? Нет! Он что-нибудь придумает, обязательно!
     Для начала надо согреться. Колобок вспомнил, как тепло разливалось внутри при активном движении. Да, надо шевелиться. Он резко сжался, выдавливая воду, отчего его кинуло вбок. Не веря своим ощущениям, он повторил маневр. И точно – набравшаяся внутрь вода легче выходила из дыры от укуса почти-пса и толкала хозяина в противоположном направлении. Колобок заработал тканями быстрее и вскоре выкарабкался сквозь тину и камыши на другой, низкий берег.
     Выжал остатки воды, огляделся. Мир оставался белым и расплывчатым, влага постепенно снова собиралась на корке, и Колобок догадался, что вода не испортила его органы восприятия, а висит в воздухе. Вокруг проносились облачка поденок, молнии летучих мышей, иногда где-то совсем рядом гулко ухал филин. На потерявший форму и цвет комок материи на берегу никто внимания не обращал.
     Небо меж тем светлело. Значит, ночь на исходе. Скоро взойдет солнце, обсушит беглеца. Может, даже удастся получить энергию от фотосинтеза налипших на поверхности водорослей? Он прислушался к ощущениям. Внутри продолжались неведомые процессы. То ли бабкины сусеки не исчерпали сюрпризов, то ли грязь бурного пути въедалась в мякиш. Но Колобок чувствовал, что с каждой минутой меняется, становится сильнее, черствее. Приспосабливается к этому жестокому миру. Да, он будет жить.
     Легкую поступь четырех лап он услышал заранее и откатился за кочку. Из стены тумана и камыша выглянула рыжая любопытная морда некрупного зверя.
     «Это что такое?» – спрашивали глаза-бусинки.
     «Я Колобок. И уже четырем разным биологическим видам не удалось мною закусить», – ответил он не без гордости.
     «Ничего себе, – тявкнул зверь, – дай гляну. Я лиса, кстати».
     Она почтительно остановилась за пару шагов до него, принюхалась издалека.
     «Ага, от медведя ушел, чую. И волчья слюна осталась, и… совсем слабый запах. Заяц, что ли? Ну ты даешь. А чего ты раны не зализываешь?»
     «Как это?» – от удивления Колобок выкатился из-за кочки. Вопреки обыкновению, нужная информация не всплывала в сознании сама собой. Как и сведения о лисах. Наверно, остались в откушенной части. Но вроде зверь интеллигентный, можно ей верить.
     «От слюны всякие болячки быстрее заживают, – пояснила рыжая, провела языком по залысине на передней лапе. – Я на днях в капкан попала, чуть не осталась без ноги, а сейчас, сам видишь, бегаю как ни в чем не бывало. Ах да, у тебя, похоже, нет ни языка, ни слюны. Давай я тебя вылижу тогда?»
     И розовый язычок скользнул по грязной корке.
     «Щекотно!» – вспомнил Колобок, как называется этот легкий зуд. Он хихикнул, лиса ответила тем же, не прекращая лечебной процедуры. И они рассмеялись вместе, весело и беззаботно, от всей души; Колобок еле расслышал, как что-то хрустнуло под боком. А, нет, всего лишь сучок коряги. На секунду отвлекшись, он заметил и другие ощущения – как тело упирается в развилку корней пня, как щиплет лисья слюна оголенный мякиш, как сильный, шершавый, словно терка, язык с каждым движением отламывает и слизывает все больше крошек…
     «Эй, хватит!»
     «И правда, хватит», – согласилась лиса и впилась в хлебную мякоть зубами.
     Он бился о корягу и рыжие лапы, но лиса продолжала методично, с урчанием, вырывать кусок за куском, отбрасывая их в сторону, чтобы съесть попозже, когда перестанут дергаться.
     Когда под белыми клыками рвались последние связи хлебного сознания, Колобок вспомнил дом и еще успел пожалеть, что сбежал когда-то от творцов.

***

     Сытая и довольная, лиса лежала у коряги, подставив круглое брюшко полуденному солнцу. Набитый живот требовал сна. Лиса щурилась и в предвкушении того, что еще пару дней можно будет не охотиться, не заметила, как тяжесть в желудке из приятной стала неприятной. Тошнотворной. Рыжая хищница хотела было вскочить и избавиться от лишней еды, но задние лапы не шелохнулись, да и передние противно дрожали. И что хуже, она вдруг поняла, что забывает, как дышать. 
     Лиса давилась, разевала и захлопывала челюсти, словно хотела то ли вытолкнуть неподходящую пищу, то ли протолкнуть внутрь воздух. Не удавалось ни то, ни другое. И уж подавно не могла она остановить крошечные чужеродные белковые комплексы, что по капиллярам из кишечника расползались по всему телу, вклинивались в хозяйские клетки, перестраивали их по своему подобию.
     Чего только ни водилось в сусеках у Бабки.
     Солнце равнодушно скользило мимо. Наконец лиса поднялась и на негнущихся лапах побрела вдоль речки туда, где обрыв на другом берегу сходил на нет.

***

     Когда солнце скатилось за маковки сосен, к избе на опушке леса вышли три животных. Лиса, волк, заяц проковыляли, не обращая внимания друг на друга, через калитку. Где-то позади, в орешнике, ревел и ломал кусты крупный зверь. Медведь, наверно. Он ведь не так много крошек слизал с лапы, он крупнее – на преобразование уйдет больше времени. 
     Жучка крутился на цепи, но не лаял. Нюх уверял его, что перед ним не дикие жители леса, а так, куличи какие-то. Он хотел откусить от зайца ухо, чтобы убедиться в этом, но тут на его шее сомкнулись волчьи челюсти, сдавили с хрустом.
     Вот и дом. Родной дом. Он так хотел снова встретиться с создателями, сказать и показать, что нашел смысл своей жизни.
     Быть съеденным, чтобы съесть самому.
     Три пары матово-белых глаз-мякишей уставились на силуэты стариков в окне.