Если она и могла однажды возненавидеть чайную церемонию — этот переливчатый звон, когда дно чашки встречается с позолоченным блюдечком, едва слышное бренчание узорчатой ложки, когда он размешивает отборный сахар с нарочитой небрежностью и леностью, точно это стало для него столь обыденной рутиной, что даже в простых круговых движениях сквозит дамская лёгкость и заискивающая флегматичность, — то наверняка бы возненавидела именно в этот день.

Шарлотте не было чуждо подобное общество. Ей посчастливилось родиться в зажиточной семье, где её воспитывали в роскоши и строгости. Но именно это она сейчас считала главной проблемой — Шарлотта оказалась не приучена к мелким неровностям, шероховатостям жизненных ситуаций, и, оказавшись не в своей тарелке и почувствовав слишком волнительную атмосферу чуть ли не кожей, она заметно растеряла свою уверенность, которую ей прививали не то что с детства — всю дорогу сюда.

— Соболезную вашей утрате. Миссис Каррингтон была очень… добродушна.

Отец промолчал. Это была уже четвёртая миссис Каррингтон за его жизнь.

— Полагаю, ваше повышение ныне сопряжено с мелкими неприятностями.

Шарлотта давно перестала вдумываться в смысл сказанных сегодня в этом кабинете слов, её не покидали крайне бесполезные размышления о том, как ему удаётся говорить настолько бесцветно и ровно, словно голос стелется гладким шёлком, незримо соскальзывая с его бледных губ. При всей умиротворённой бесстрастности, такой тон вызывал у Шарлотты отторжение.

— Если я через три дня не отправлюсь в Лондон, тогда мои неприятности станут крупнее, — пробасил отец, наконец отвернувшись от камина. Свет от пылающих поленьев косо лёг на его немолодое скуластое лицо, озарив тянущийся от нижней челюсти до уровня верхней губы шрам — подарок, оставленный пиратом во время нападения на один из торговых кораблей, когда мистер Каррингтон был владельцем ещё скромной кампании. — Если бы эта жена разродилась мальчиком, всё было бы гораздо проще. Но мне придётся вновь жениться. И судя по всему, в Лондоне. Поэтому я вас так подгоняю, мистер Беккет, — более мягко объяснил он, массируя жилистые руки. — Всего три дня. Я не могу оставить поместье и уехать с Шарлоттой, на это уйдёт слишком много времени. Сроки поджимают.

— Почему бы вам в таком случае… — Беккет подался вперёд в кресле и отставил чашку, — …не оставить дочь в поместье?

— Как же можно? — опешил отец. — Она девица шестнадцати лет от роду, кто будет управлять поместьем?

Беккет, казалось, не ожидал подобного ответа вовсе. Шарлотта мысленно возликовала — всё-таки маска всеосведомлённого и безгранично спокойного собеседника дрогнула на его лице.

— А её сестры? Родня?

— У меня нет возможностей отправить её во Францию, лорд Беккет. Пока нет.

— На сколько вы в таком случае уезжаете?

— Не на один год, и не на два, — точно извиняясь, отозвался отец и подошёл ближе к столу. — Я думаю, пришло время вспомнить о нашей давней договорённости. Ведь если не сейчас, то когда?

— В спешке… В столь неблагоприятное время года… — Беккет задумчиво массировал подушечку большого пальца и глядел будто сквозь Шарлотту. Той стало ещё больше не по себе.

— Если вас интересует приданое, я готов предложить половину поместья.

— Половину? — с ноткой оскорбления и насмешки переспросил Беккет.

— Это моя последняя дочь. Чтобы их всех удачно выдать замуж, мне приходилось жертвовать и виноградниками, и даже одним рудником. Я не…

— И когда подвернулась самая удачная из всех сделка, вы можете предложить лишь половину поместья.

Шарлотта молилась, чтобы её дрожь так и осталась незамеченной. Беседа набирала неожиданные обороты, отец явно знал, что встретит преграды на своём пути, но даже понятия не имел, как их преодолеть. Ещё чуть-чуть, ещё немного разочарованно-бесстрастного голоса, и им, Каррингтонам, придётся свыкнуться с поражением, вернуться домой, где Шарлотту отдадут в жёны первому встречному, который не подумает просить и половины поместья…

— Этого слишком мало, — признал отец и опустил голову в знак понимания.

— Ничтожно мало, — охотно подхватил Беккет, и Шарлотта заметила, как его губы тронула мимолётная улыбка.

Он играет с ними!

— Что ж, если вы незаинтересованны…

— Этого я не говорил. Договорённость есть договорённость, если семь лет назад я согласился жениться на вашей младшей дочери, то следует соблюдать условия.

Отец расслабленно вздохнул, чтобы вновь напрячься, ловя каждое слово Беккета.

— Но вы ставите меня в слишком жёсткие рамки, — он оторвал пустой взгляд от дальней стены с висевшем на ней портретом и повернул голову к мистеру Каррингтону. — Я вынужден настаивать на том, что после вашего обогащения и женитьбы какая-то доля будет начисляться мне. В конце концов, речь ведь идёт о содержании вашей дочери.

Мгновение отец колебался. Он не хотел упустить шанс наконец прийти к соглашению в тяжких переговорах, но посмертно делить честно заработанный кусок хлеба с зятем, который отнюдь не бедствует…

Шарлотта растянула жалкие остатки чая на несколько глотков, хотя раньше никогда не допивала чашку полностью. Пальцы, слишком крепко зажавшие тонкую фарфоровую ручку, тряслись так, что Шарлотта с трудом могла уже скрывать это. Размякшие чаинки не хотели проглатываться и прилипли к верхнему нёбу. Приторность скопившегося на дне сахара едва не заставила её передёрнуть плечами, но Шарлотта вовремя сдержалась и стерпела.

— Приятно с вами иметь дело, — поспешно пробормотал отец, не в силах скрыть досаду в голосе, и протянул ладонь.

Беккет неторопливо встал, точно делая одолжение, и пожал ему руку.

— Напишу уже из Лондона, — пообещал отец Шарлотте, надевая шляпу.

Но Шарлотта знала, что не напишет.

И когда стремительные шаги за дверью уже стихли, она устало подняла хмурый, чуть жалобный взгляд на того, кто сидел перед ней. Беккет смотрел на неё оценивающе, даже слегка с угрозой, от былой напускной лёгкости и праздности не осталось и следа.

Теперь Шарлотта ненавидела пить чай.