1459 г., за 19 лет до событий в Санта-Мария-дель-Фьоре

Свадьба Гульельмо и Бьянки. В большой зале палаццо накрыты праздничные столы и горит множество свечей и светильников. Вокруг полно гостей: на событие, объединяющее две знаменитые семьи, собрались все знатные фамилии Флоренции и окрестностей. Для люда победнее на площади расставлены столы с угощением и бочками вина. 
Франческо откровенно скучает – ровесников, не считая невесты, там немного, в основном, девчонки – о чем с ними говорить? Бьянка в подвенечном платье и с фероньеркой тонкой работы, обхватывающей высокий лоб, кажется совсем взрослой и такой серьезной. А его брат Гульельмо теперь настоящий женатый мужчина. Франческо делает шаг в сторону и едва не падает, натолкнувшись на малыша лет 5-6, спрятавшегося за колонной, наблюдающего за взрослыми. Не устояв на ногах, мальчик шлепается на пол и смотрит на Франческо снизу вверх, словно раздумывая, зареветь или не стоит.
– Эй… - подросток поднимает его, обтряхивает запылившийся от падения костюмчик. – Ты чего здесь делаешь? Ты чей?
– Меня зовут Джули, а тебя? – мальчик смотрит на него открыто и доверчиво. Потом тянет руку и трогает маленький кинжал в ножнах на поясе Франческо. – Настоящий?
Тот отстегивает кинжальчик и протягивает его мальчику. Малыш проводит пальцем по ножнам, осторожно тянет за рукоять. Даже в полутемном углу залы клинок блестит: Франческо потратил немало времени полируя и натачивая его.
– Красивый, - выдыхает с легкой завистью Джули, потом возвращает кинжал подростку.
– Меня зовут Франческо. Франческо Пацци, - отвечает тот.
– Франческо? - повторяет мальчик. – Чекко?
Франческо хочет было возмутиться – что за фамильярность? – но потом смягчается. Мальчишка совсем малёк, вон, даже имя еще детское – Джули. Наверное, это Джулиано Медичи. Его догадки подтверждаются совсем скоро.
– Джулиано ди Пьеро де Медичи! – восклицает статная женщина, спешащая к ним. – Как ты мог бросить свою бедную няню! Разве тебе не стыдно, что тебя уже полчаса ищут по всему дому?
– Не очень, бабушка, - отзывается мальчик с милой улыбкой. Контессина не может удержаться и улыбается ему в ответ.
– Идем, я отведу тебя в комнату и уложу спать, - говорит она и, наконец, замечает стоящего рядом подростка.
– Франческо? Тебя искал дядя. Спасибо, что присмотрел за Джули.
Франческо недовольно мотает головой. Присмотрел? Он что, нянька?
Контессина уводит Джулиано. Мальчик идет с ней за руку, поминутно оборачиваясь на нового друга. Спохватившись, Франческо бежит за ними.
– Вот, возьми.
На его ладони лежит маленький кинжал, так понравившийся малышу. Джулиано нерешительно смотрит – сперва на подарок, потом на бабушку. Та кивает, и мальчик берет оружие.
– Спасибо, Чекко.

***
1465 г., 6 лет спустя

– Чекко! – светловолосый подросток лет 12 бежит навстречу высокому худощавому юноше. Тот раскидывает руки и ловит его в объятия, поднимает в воздух. Мальчик смеется. – Чекко! Пусти, ну же, я уже не ребенок! Смотри, какой меч мне подарил отец. Я теперь могу тренироваться как взрослый!
В руках мальчишки переливается новенький клинок с красно-золотой рукоятью. Аккуратный, как раз под руку подростка.
– Хороший меч, - Франческо отпускает Джулиано на землю, одной рукой в жесткой перчатке треплет его золотистые кудри. – Где Лоренцо? Где твой отец?
– В палаццо, - мальчик машет рукой в сторону замка. – У нас гости. Кажется, для Лоренцо снова подыскивают невесту.
– Бедняга, - Франческо подмигивает Джулиано, оба смеются.
– Ты в гости? Надолго? – мальчик хватает его за руку. – Лоренцо обрадуется. Он говорил, что нужно было давно навестить тебя, а тут ты и сам приехал!
Так, болтая и смеясь, они идут через дворик, приспособленный для тренировки юных сыновей Медичи, прямо к палаццо.

«Чекко». Только Джулиано называл его так.
Франческо наблюдал, как мальчик взрослеет, мужает. Вон он подросток – а в следующий визит уже юноша.
– Куда ты так торопишься расти? – смеется Франческо.
– Хочу участвовать в настоящих турнирах, как ты и Лоренцо, - говорит тот. Его голос уже сломался и звучит как у взрослого, но в ярко-синих глазах искрится все та же мальчишеская беззаботность.
– Тебе всего лишь 16, - Франческо качает головой. – Потерпи, Джули.
– Не называй меня так, - морщится юноша.
– Джулианетто? Джулианино? – улыбка Франческо разъезжается до ушей. – Джу? А, может, Джуджи?
– Перестань! – Джулиано смеется в ответ. – Чекко…

Пролетает время – они видятся все реже, в основном, на турнирах и приемах. Из-за амбиций дяди Якопо отношения с семейством Медичи снова становятся напряженными. На людях они даже не подходят друг к другу и не разговаривают, могут лишь обмениваться взглядами. Франческо каждый раз жадно ищет глазами эту яркую синеву. И поговорить у них получается только во время редких визитов мужчины в палаццо Медичи, когда он приезжает навестить брата и невестку с племянниками.
И еще Джули.

***
Ок. 1476, 11 лет спустя

Лишь один раз он не увиделся с Джулиано – когда, в один из приездов, узнал, что тот скорбит по только что скончавшейся Симонетте Веспуччи. Сперва он не решился сразу заглянуть в комнату к юноше, как делал это всегда, если тот не сидел со всеми в зале, а потом тот просто не открыл ему дверь. Гульельмо тогда сказал, чтобы Франческо не обижался, и что Джулиано никому не открывает.
– Золотой мальчик, Принц Юности, - презрительно добавил он. Снова их ужин проходил в узком кругу: Гульельмо, Бьянка да сам Франческо. – 23 года, а вбил себе в голову невесть что. Эти романтические идеалы до добра не доведут.
– Гульи, пожалуйста, - Бьянка коснулась его руки. – Не будем…
– Если Лоренцо как глава семьи не в состоянии заняться воспитанием своего младшего брата, - продолжал возмущаться Гульельмо. – Этим должен заняться кто-то еще. И, похоже, кроме меня, всем безразлично поведение этого бездельника!
– Ему уготована карьера священнослужителя, - Бьянка попыталась прервать тираду мужа, но тот лишь рассмеялся.
- Джулиано – священнослужитель? Не смеши, дорогая. Об его амурных похождениях ходят легенды, думаю, тебе это известно так же хорошо, как и то, что его любовь к мадонне Веспуччи вряд ли была платонической. Говорят, мессер Веспуччи уже давно украсил себя развесистыми рогами, да только он настолько глуп, что покажи их ему в зеркале, и то не увидел бы…
Бьянка замахивается, чтобы отвесить мужу пощечину, но тот перехватывает ее руку.
– Ступай к себе, - говорит он жене.
Франческо тоже торопливо откланивается.

В следующий раз он навещает Медичи на Преображение Господне – все семейство в сборе. Сперва отправляются в церковь на мессу, после мессы – в палаццо, на праздничный обед. Джулиано идет рядом с Лоренцо, так что Франческо видна только его спина. В церкви он хочет сесть так, чтобы видеть лицо юноши хотя бы сбоку, но все передние скамьи уже заняты – и он снова оказывается за спиной Джулиано. Лишь после мессы Франческо видит его лицо: сильно изменившееся, изможденное, уставшее. И глаза – они больше не небесной синевы, а словно припорошены пылью.
– Я рад тебя видеть, Джулиано, – говорит мужчина негромко. Тот кивает в ответ – обычная вежливость на людях, не более. По возвращении в палаццо, юноша остается со всеми в зале, на обед, но почти ничего не ест, только отламывает кусочки хлеба и запивает вином.
Франческо видит, как Лоренцо что-то тихо говорит брату. Что именно – уловить невозможно; вероятно, что тому стоит больше разводить вино водой. Джулиано хмурится – о, Франческо знает этот взгляд. Чаще всего он означает, что сейчас последуют или колкая острота, или резкие слова. Но вместо этого Джулиано лишь резко опускает бокал на стол, да так, что остатки вина взлетают вверх и оседают на столешнице и на его руке. Слышится звук отодвигаемого стула – и Джулиано уходит, едва извинившись. Улучив момент, Франческо следует за ним.
Дверь в комнату заперта. Оглядевшись, убедившись, что его никто не видит, Пацци стучит в тяжелую дверь.
– Джули, это я.
Тишина.
– Пожалуйста, открой.
Ничего.
– Я пришел повидаться с тобой. Джули…
По ту сторону двери раздаются торопливые шаги. Дверь распахивается, и сильная рука втягивает его в полумрак комнаты. Франческо слышит, как снова хлопает дверь, а в замке поворачивается ключ.
– Ты тоже пришел высказать мне свои соболезнования по поводу кончины мадонны Веспуччи?! – тон Джулиано не предвещает ничего хорошего. – Или же рассказать, что все проходит, и душевная боль тоже? Оставь душеспасительные разговоры при себе. Для меня достаточно вина – оно хорошо усмиряет зверя, грызущего меня изнутри.
Франческо хочет обратить все в шутку и сказать, что зверь тот явно не больше полевки, но замечает, что юноша не улыбается. Его лицо выглядит так, словно грубо вытесано из камня. Возможно, это всего лишь игра неяркого света – пламени из камина, единственного источника освещения в комнате. Возможно, что-то еще.
– Я могу обнять тебя? – спрашивает Франческо, внутренне готовый услышать «нет». Джулиано медлит, но потом словно нехотя распахивает объятия. Франческо обнимает его, запуская пальцы в густые русые пряди, слушает, как тот тяжело и размеренно дышит.
– Мне жаль, - шепчет он. – Знаешь, Джули… я завидую тебе. Я, наверное, никогда так не любил ни одну женщину, как ты любил мадонну Веспуччи.
– Откуда тебе знать, как я ее любил? – гулко бубнит тот ему в плечо.
– Мне достаточно посмотреть в твои глаза, чтобы понять, что из-за нее ты уже никогда не будешь прежним, - с легким сожалением отвечает мужчина. Он отстраняется и вглядывается в глаза Джулиано. Но что это? Неужели в них скапливается влага?
Джулиано, быстро моргнув, отводит взгляд.
– Знаешь, Чекко, - устало говорит он. – Мне же никто не верит, понимаешь? Совсем никто. Все только и говорят, что Симонетта была прелюбодейкой, а я украсил ее мужа роскошными рогами.
Он помолчал.
– Я бы хотел, чтобы было так… Не в том смысле, чтобы Симонетта и вправду была прелюбодейкой. А чтобы мы могли быть вместе как муж и жена. Что она нашла в этом старом дураке?!
– Этот старый дурак, между прочим, на два года меня младше, - Франческо делает вид, что возмущен его наглостью, но усмехается, не удержавшись. Джулиано, наконец, тоже улыбается, и мужчина снова притягивает его к себе, похлопывая по спине. Юноша с облегчением прячет лицо у него на груди. – Я тебе верю, Джули. Ты ведь выбрал ее своей Прекрасной Дамой?
Джулиано елозит лбом по его плечу. Вероятно, это означает «да».
– Я не пишу сонетов как Лоренцо и не рисую разные картинки как Сандро, - продолжает юноша. – Так что могу лишь посвящать ей свои победы на турнирах.
– Думаю, она знала о том, что твои чувства искренни, - Франческо отмечает, что Джулиано постепенно успокоился, его спина уже не такая каменная, как в тот момент, когда они только обнялись. Юноша вздыхает, и Франческо едва успевает осознать, что этот вздох он, скорее, почувствовал на своем лице, чем услышал. В следующий момент губы Джулиано на мгновение соприкасаются с его губами, легко, едва ощутимо. Франческо чувствует запах вина.
– Они искренни, Чекко, - юноша смотрит на него внимательно, словно пытается понять, все ли он делает правильно. – С тобой я всегда искренен.
Франческо кажется, что впервые в жизни он понял, каково это, когда тобой овладевает дьявол. Ему захотелось снова почувствовать прикосновение этих сухих губ, пахнущих вином. Едва он успевает что-то произнести, как Джулиано, словно подслушав его мысли, целует его еще раз.

***

22 апреля 1478 г., за 4 дня до Пасхи

– Смертный грех – не меньшая радикальная свобода, Энцо, чем любовь, - говорит мне брат, когда я возвращаюсь в палаццо и отпираю дверь его комнаты.
– Долго об этом думал? – я стараюсь сдерживаться и говорить ровно.
– Ты предоставил мне достаточно времени наедине с самим собой, - Джулиано кивает и заглядывает в опустошенный кувшин из-под вина, потом ставит его обратно. – Посуди сам: смертным считается тот грех, который требует полного осознания и согласия. Любовь… пожалуй, что тоже. Насильно мил не будешь, сам понимаешь.
– Любовь – это светлое, возвышенное чувство, - говорю я, закрывая дверь и прислоняясь к ней спиной. – О нем слагают сонеты и песни, пишут картины, пьесы. Не смей называть то, о чем я узнал, любовью. Это мерзость и грязь. Ты должен покаяться, должным образом исповедоваться. И я буду молиться, чтобы тебе определили наказанием не смерть, а лишь изгнание из города.
– О чем я просил тебя сам! – восклицает он. – Вспомни наш разговор, тогда я просил тебя об этом сам! Я говорил тебе, что мы покинем Флоренцию и останемся в забвении, что не оставит пятна на нашей семьи и на семье Пацци.
– Ты губишь свою душу, Джу, - я качаю головой. Он явно глух к моим доводам, не желает меня слушать. – Ты же знаешь, что земная жизнь – лишь краткий миг перед вечностью. Наши отцы и деды находятся у светлого престола, в то время как ты делаешь все, чтобы твоя душа вечно горела в аду. Судьба нашей семьи – служить Богу. Любовь без продолжения рода – это самый страшный грех.
– А продолжение рода без любви? – Джулиано идет ко мне и останавливается почти вплотную. – А адюльтер?! А как же…
Он не успевает закончить – мое терпение лопается как мыльный пузырь, и я все-таки бью его. Пощечина получается звонкой, настолько, что почти оглушает меня самого. В ужасе я обхватываю лицо брата руками, прижимая ладонь к горящей от удара щеке, на которой только что остался ее отпечаток.
– Прости, - торопливо говорю я, заглядывая ему в глаза в поисках прощения. Или раскаяния? – Прости меня.
Джулиано отталкивает мои руки, отходит и садится на край своей кровати.
– Продолжать род – дело нехитрое. Сложнее полюбить так, чтобы не хотеть видеть никого из этого самого рода. У меня это, кажется, получилось.
Я чувствую, что этот спор ни к чему не приведет. Джулиано упрям и никакими уговорами его не переубедить, как бы мать ни была в этом уверена.
– Будешь сидеть под замком, - объявляю я свое решение. – До тех пор, пока не раскаешься, а я буду молиться, чтобы твой страшный грех был отпущен.
Брат не отвечает. Мне и не нужен его ответ, как и его раскаяние, они уже ничего не изменят. Сегодня, до того, как зайти к брату, я получил ответную весточку из Рима, где Клариче находилась в качестве моего посланника. 
Несколько минут проходит в молчании – Джулиано смотрит на меня, а я на него. Я выхожу из его комнаты, забирая с собой ключ, запирая дверь. Франческо Пацци больше не переступит порог этого дома. А домочадцы пусть по-прежнему считают, что все дело в горьких чувствах по отношению к прекрасной Симонетте – по крайней мере, пусть лучше думают так и обходят комнату Джулиано стороной. Ждать осталось недолго, до Пасхи – всего четыре дня.

***
26 апреля 1478 г., Пасха

– Зачем ты убил своего брата, Лоренцо? – повторяет Франческо.
Я молчу, изучаю его мертвенно-бледное лицо. Сказать ли?
– Я спасал его душу, Франческо, - отвечаю я. – Душу, тонувшую в пороке.
– В любви, - одними губами возражает он.
– Не смей! – резко обрываю его я, почти срываясь на крик. Мне хочется его ударить. Ведь если бы не он – Джулиано, мой дорогой брат, все еще был бы жив. – Не смей говорить такого.
Франческо усмехается, мотает головой.
– В мире есть только любовь. Даже такая любовь, Лоренцо, которой тебе не понять. Это любовь двух взрослых людей, которые сами для себя решили, что их чувства могут жить. Она, эта любовь, не мешала никому.
– Любой мужчина должен возводить семью и продолжать свой род, - отвечаю я. Франческо ухмыляется, мотает головой с растрепанными волосами.
– Младшие сыновья всегда передаются на служение церкви, - говорит он. – О каком продолжении рода может идти речь в этом случае? Это тебе надо плодить наследников и наследниц, чтобы потом половину выгодно пристроить замуж или женить, сделав разменной монетой в своих интригах. Или отправить служить святому престолу на земле, а одного оставить и растить как племенного бычка. Как растили тебя, Лоренцо Медичи!
– Так было, есть и будет, - я чувствую, что правда за мной. Пусть говорит, что ему вздумается, его судьба уже решена.
Франческо пожимает плечами.
– Когда ты узнал? – спрашивает он. – Джули сам рассказал тебе?
Я молчу, поэтому Франческо кивает и продолжает.
– Он сам рассказал тебе. Если бы ты знал, как долго я уговаривал его этого не делать. Но он слишком мучился и потому решил открыться тебе, искать твоей помощи. А ты вместо того, чтобы помочь ему, успокоить, посадил его под замок, словно дочь, входящую в зрелость. Но сломить его ты не мог. Вспомни…

И я вспоминаю. После траура по Симонетте, задолго до нашего февральского разговора, Джулиано ни разу больше не надел камзол багряного цвета, цвета дома Медичи. Только темно-синий, как щиты дома Пацци. Каждый раз, когда ему нужно было отправиться куда-то – одному или с семьей, даже будучи в палаццо – он выбирал одежду цвета дома Пацци. Я только сейчас это понимаю. И мать не замечала в этом ничего странного, считая, что Джулиано просто выбирает то, что выгодно подчеркивает его небесно-синие глаза.
Франческо, вероятно, читает это в моем взгляде и кивает.
– Бог или дьявол подарили нам почти два года любви. Я был счастлив.
– Ты убил его, - говорю я устало, опускаясь в кресло. – Мои наемники не смогли завершить свое дело. Но служка в церкви видел, как ты ударил его ножом. Я не рассчитывал на такой подарок судьбы. Это еще раз доказывает, что Бог на моей стороне. Ты убил его. Для всех – ты, Франческо Пацци, убил его!
– Я спасал его, - отвечает он.

***
В первую секунду Франческо не понял ничего – от начала мессы он находился в паре рядов от Джулиано, протиснувшись к передней скамье так близко, как только было возможно, с нежностью глядя на его немного растрепанные русые пряди на затылке. С недавних пор вход в дом Медичи был ему заказан, поэтому видеться с любимым он больше не мог. Оставалось только вот так смотреть на него со стороны, лишь изредка ловить ответный взгляд, который порой мог сказать больше, чем тысяча слов. Лишь когда раздался громкий и отчаянный женский вопль, он вдруг осознал, что происходит что-то страшное. Но было слишком поздно.
Толпа в панике повалила из церкви, подальше от места бойни, оттирая Франческо от передних рядов. Пацци зарычал, расталкивая стискивающие его тела, рывками пробиваясь обратно, туда, где продолжался ужас.
Ему казалось, что прошла вечность – на деле же промелькнули секунды. Вот он, Джулиано, совсем близко, буквально в нескольких шагах. Франческо отшвырнул одного нападавшего, не ожидавшего отпора, вырывая у него из рук клинок. Лезвие больно ранило ладонь, но боли он не почувствовал, она была неважна. Перехватив рукоять поудобнее, не обращая внимание на то, что она скользит в руке из-за размазывающейся по ней крови, Франческо стал прокладывать себе дорогу среди нападающих. Замах, еще один, еще – он наносил удары почти не видя, куда бьет, кого ранит. Один раз даже вонзил клинок себе же в ногу, настолько быстро и резко размахивала рука кинжалом. Ему нужно было добраться до Джулиано как можно скорее, чего бы это ни стоило.
Наконец, ему удалось раскидать нападавших и дотянуться до юноши. Тот едва держался на ногах, тяжело раненный, прижимая одну руку к груди, другую к животу. Франческо ухватил его за плечи.
– Джули…
– Энцо знает, - шевельнулись бледные губы. Кровь стекала по подбородку Джулиано, а глаза смотрели куда-то через плечо Франческо. – Это он..?
Пацци обернулся, проследив за взглядом Джулиано – чуть поодаль он заметил убегающего Лоренцо, зажимающего царапину на шее. Кровь бросилась ему в голову.

Догнать Лоренцо у него не получилось – тот успел улизнуть в ризницу. Помолотив от души в дубовые створки двери, Франческо обернулся, чувствуя собственное бессилие. Джулиано уже не стоял – лежал, все еще прижимая руки к ранам. Рассудив, что из ризницы может быть только один выход, Пацци отступил. Он подошел ближе и опустился на колени перед умирающим, приподнимая его голову.
– Я вынесу тебя отсюда, - Франческо был готов пообещать, что угодно, лишь бы тот не умирал. От осознания произошедшего его голос начал дрожать. Ему было больно видеть это когда-то прекрасное лицо, залитое кровью. Мертвенно бледное, с закрытыми глазами. – Только живи. Пожалуйста, Джули! Я отомщу твоему брату за тебя!
Ресницы Джулиано дрогнули, веки приоткрылись – Франческо вглядывается в эту милую сердцу гаснущую синеву.
– Никому… не говори, - через силу шепчет юноша. – Беги. Или…
Ему трудно говорить, кровь клокочет у него в горле, поэтому Франческо бережно поворачивает его голову в сторону, не обращая внимания на то, как кровь, хлынувшая изо рта умирающего, пачкает его камзол. Теперь он не может видеть глаза Джулиано, но зато может подарить ему еще минуту.
– Я буду ждать тебя, - говорит Джулиано едва слышно, так тихо, что на секунду Франческо сомневается, что действительно услышал его. – Там…
Юноша делает судорожный вдох.
– Больно. Как же больно…
Франческо словно сам чувствует, как тот мучается при каждом вдохе, продлевающем агонию. Вероятно, наемники попались не слишком умелые. Хотя Джулиано тоже умел постоять за себя и вряд ли дал бы себя зарезать просто так.
Тело любимого пронзает судорога, за которой следует еще один захлебывающийся вздох. Франческо знает, что делать. Бережно опускает умирающего на мраморный пол. Одним грехом больше – одним меньше, что это решает? Лишь бы рука не подвела, удар должен быть точным. Впрочем, подсохшая кровь на ладони надежно склеила его руку с рукоятью кинжала. Он не ошибется.
Когда клинок пронзает сердце, тело Джулиано подается к нему, слабеющая рука на мгновение обхватывает руку Франческо и тут же разжимается. Глаза, взгляд которых устремлен мимо мужчины, под купол, где струится слабый свет, гаснут.

***
– Он знал, что это твоих рук дело, - Франческо долго молчит, перед тем как произнести эти слова. Мое сердце замирает. – Вы братья, он слишком хорошо знал тебя и твои повадки.
– Это ложь. Он не мог знать, - отвечаю я. – Не мог знать и ты.
– Значит, это Бог подсказал мне, - улыбается Пацци. – Или дьявол. Так ли это важно?
– Даже если бы я оставил тебя в живых, тебе бы никто не поверил. Но твоя судьба решена. А за моего брата будет молиться вся Флоренция. Его грех будет смыт его же кровью и молитвами всего города. Его душа вознесется и будет у престола Господня, а твоя будет гореть в аду, так что вам никогда больше не встретиться. Род Пацци падет, а род Медичи поднимется на недосягаемую высоту. И пусть в этом будет и мой грех, но это грех во спасение нашего рода, а потому простится мне.
Я иду к двери, чтобы позвать стражу. Казнь нужно довести до конца.

Спустя несколько минут еще одно тело повисает из оконного проема Синьории. Толпа на улице встречает его радостным, почти звериным воем.

***
Я, Франческо Пацци, не смог избежать казни. Мне хватило часа после побега из церкви, чтобы понять: я не смогу жить без своего Джули. Куда бы я ни шел, надо мной было синее небо Флоренции – синее, как его глаза. Как будто его глаза смотрели на меня сверху. Даже когда меня притащили в Синьорию и оставили в комнате наедине с Лоренцо, в синем, безоблачном небе через окно за его плечом я видел глаза Джулиано.
«Я буду ждать тебя… там», - обещает он мне.
«Я иду к тебе», - мысленно отвечаю ему. Улыбаюсь. Великолепный не знает одного. Его младший брат был куда ближе к семье Пацци, чем хотелось бы самому Лоренцо. Никто, кроме меня, Сандро Ботичелли и еще пары человек, ни один из которых не был Медичи, не знал, что чуть меньше года назад Джулиано тайно обручился с моей кузиной – Ореттой. И теперь она носит под сердцем его дитя. Простил ли я ему эту измену? И да, и нет.
И все же, мне хотелось верить, что я прекращаю его страдания, а не мщу ему за свою ревность, когда мой клинок пронзил его сердце. Еще один клинок - мой последний подарок малышу Джули.