Это какая-то ненормальная боль в теле. Просто не поймешь, что именно болит. Хотя кости могут так ныть из-за начинающейся простуды, но определить сложно. На грани едкого холодного сна нет сил разобраться в том, что происходит, и Чуя то и дело пытается натянуть на себя хоть что-то, что поможет скрыться от ветра, что так и лезет своим мерзким языком к нему.

 – Ты бы поаккуратнее все же, а?

 Голос возле самого уха сначала воспринимается чем-то далеким, но затем откатывает к воспоминаниям, что были прежде этого отупляющего состояния, и Накахара дергается, разлепляет глаза, хочет податься назад, но ему сильно давят на спину, чтобы сидел тихо, и парень упирается еще сильнее, вырывается из чужих рук, оттолкнувшись от костлявых плеч.

 – Пригрел его, а он чуть не растоптал. Ну-ну, припомню тебе еще, слизень рыжий, – Дазай шмыгает замерзшим носом, а потом трет щеку, которая быстро начинает остывать, лишившись жалких намеков на тепло.

 Чуя молча озирается и со стоном констатирует, что они все еще сидят в этом старом, забытом людьми и богиней храме, чтоб вас всех! И тут его взгляд в очередной раз застывает на фигурах кицунэ, что в сгущающихся зимних сумерках выглядят особо зловещими, чернея своими силуэтами на фоне утопающих все быстрее во мраке деревьев. Блядь! Он вспомнил!

 – Здесь кто-то был! – Чуя выпалил это, не подумав. К нему тут же вернулись все страхи, что просочились в него перед тем, как он все же отрубился. Он тяжело поднимается на ноги, ощущая головокружение, но все же находит в себе силы выйти из храма. Плохо видно, но, кажется, еще можно различить следы постороннего пребывания. Или мерещится. Чуя не поймет. Ему все еще жутко холодно, а от голода мутит просто ужас!

 – Кто здесь мог быть, Чуя? Если мы с тобой все еще живы, а не валяемся с пулями в висках или разодранными, что выглядело бы не очень, то едва ли нас мог кто-то найти.

 – Здесь кто-то был. Ты дрых, что тебя было не растормошить. Оно… Я не знаю, что это было. Ты не слышал звон? Колокольчики, что звенят в танце кагура.

 Дазай пытается сесть поудобнее, при этом смотрит на напарника, словно тот совсем крышей поехал.

 – Да ебать, тут был кто-то! Не знаю, похоже на женщину, будто бы старую, но что-то в ней было не так. Она бормотала какие-то странные фразы, словно заклинания. Нахера мы вообще ввалились в этот храм, а если это что-то плохое?

 Осаму то ли не знает, что ответить на такие заявления, то ли просто ждет, когда кончится поток непонятного ему бреда. Он молчит, немного хмурится, а потом вытирает нос рукавом своего плаща и вымученно вздыхает.

 – Я видел лисят, – зачем-то добавляет Чуя. Словно надеется, что это может что-то прояснить. И тут же жалеет, потому что Дазай опять разглядывает его, словно вера в рассудительность окончательно сейчас была утеряна. Блядь, теперь ведь будет доебываться с этим то и дело.

 – Знаешь, мне всегда не нравился твой круг общения.

 – Чего? – Накахара в полной растерянности опирается рукой в деревянный столб у входа, но тут вспоминает, что здесь все вымазано в крови, и брезгливо отходит.

 – Все твои друзья. Наверно, от них ты набираешься всякой дурости.

 – Причем тут мои друзья и эта ебучая ситуация, в которой мы оказались? Это у тебя с мозгами что-то не так стало…

 – Это ты, Чуя-кун, сейчас придумываешь какую-то ересь. Вот я и пытаюсь разобраться, где ты такого набираешься? Явно влияние со стороны. Не думаю, что я или Мори-сан могли бы…

 – Заткнись, Дазай! Просто заткнись! Не твое дело, с кем я общаюсь, это вообще сейчас не предмет обсуждения…

 – Да? А я как раз нашел сказать повод, что мне не нравятся те, с кем ты общаешься. Забыл? Собачонка должна служить одному человеку.

 – Убил бы тебя прямо здесь, – цедит Чуя сквозь зубы, не понимая, чего этот долбоеб опять к нему цепляется. Было бы у него больше сил, он бы точно ему вломил, а так… Он осматривается, не понимая, то ли ему мерещатся следы на тонком слое снега, то ли они в самом деле были. Вот здесь – словно следом тянулась ткань по земле. Накахара жмурится. Ему тут совсем не нравится. Нехорошо. Дурное место. Труп так и лежит, словно непринятая дань богине Инари. Чуя снова совсем не ко времени вспоминает, как его головы касалась рука – неприятно, проводит рукой по волосам, смотрит, куда же делась его шляпа, стараясь не реагировать на колкости Дазая, который вдруг стал слишком разговорчивым, тянется за ней, берет в руку – и совсем легкий звук затрагивает его слух, из-за чего Чуя едва не роняет свой ценный предмет гардероба. Пальцы слегка ломит от холода, и вообще ему уже кажется, что он должен сейчас начать шмыгать носом, но это едва ли имеет значение! Он хватает мелкий предмет, что завалился в его шляпу, и на ватных ногах сокращает расстояние между ним и Дазаем, буквально падая рядом с ним на колени. – Смотри!

 Тот аж затыкается, когда ему под нос суют что-то. Вглядывается, переводит глаза на Чую, мол, к чему это вообще?

 – Это я в своей шляпе нашел!

 – Колокольчик? – Дазай берет его в руку и слегка встряхивает, звон не такой яркий, как если бы их было больше. – Нахрена ты это таскаешь на своей шляпе, когда щеночку лучше прицепить это к ошейнику, – Дазай вытягивает руку и пытается примерить золотистый шарик к чокеру на шее Чуи, за что получает ощутимо по руке, и находка падает, глухо звеня.

 – Блядь, ты совсем отупел, что ли? – Чуе на самом деле не хочется сейчас с ним тут выяснять отношения! Он весь продрог, все еще жутко усталый, до смерти голоден, и рядом с ним придурок, от которого вообще нет никакого толка! – Это не мое! Я нашел это! Я слышал, как кто-то бродил рядом с храмом и звенел судзу! Вот! Это доказательство, что тут кто-то был, как тебе еще объяснить?

 Дазай молчит. Смотрит сначала на Чую, потом снова на звенящую побрякушку.

 – Может, тебя духи прокляли?

 – Иди ты, – Чуя вообще-то тоже думал о всякой такой херне, но не предполагал, что именно Дазай ее озвучит, правда, явно с расчетом над ним поржать.

 – Ну а что? За осквернение храма. Богиня Инари наслала какого-нибудь своего ёкая… И теперь ты труп, Чуя!

 – Блядь, почему я?!

 – Тебе же подкинули судзу! – да охереть, какой разумный довод! – Все, жди проклятий на свою голову!

 – Но ты тоже! Это ты вообще первый вломился сюда! – Чуя хоть и понимает, что его паника – глупость полная, и волноваться сейчас надо совершенно об иных вещах, но в нем все сильнее просыпается тот странный первобытный страх, что он испытал перед тем, как отключиться от бессилия, и он уже не знает, куда себя девать.

 – Ну, видимо, было решено, что тебя не так жалко пустить в расход. Кому ты тут еще нужен, кроме меня…

 – Блядь, Дазай! – Чуя, что есть силы на данным момент, ударяет его прямо в плечо, и слышится недовольное шипение и ворчание. – Хватит херь нести! Поднимайся, живо! Я не собираюсь здесь больше сидеть, мы тут быстрее подохнем, нас никто не найдет в этом заброшенном месте. А если найдут, то только те, кто хочет убить!

 – Поднимайся… легко сказать, – Дазай тяжело упирается в стену и пытается выпрямиться. Он тоже, кажется, испытывает головокружение, и Чуе приходится его ловить, и ему на миг кажется, что тяжесть и касания другого тела – есть его спасение, как это было до этого, когда они пытались согреться. Бля, что за чушь? Он быстро выпускает его, и Дазай пытается отдышаться. Слабак. Физическая форма у него и без того дрянь, как вообще его выпускает Мори на здания? Хоть бы витаминки ему какие давал.

 Осаму не жалуется, хотя видно, что в его версии лучше сдохнуть тут. Сладко заснуть и не проснуться, но он молчит, догребает до своего пистолета, всматривается в него, а потом пинает носком ботинка – толку никакого, все равно все патроны растрачены. Чуя бы съязвил, что от мумии пользы теперь вообще никакой, когда он безоружен, но потом прикусывает язык: он и сам-то сейчас максимум может заставить мелкие камешки взлететь, ресурсов питать тело все меньше, а о способности и говорить не приходится.

 Когда они все же движутся прочь от храма, Дазай еще зачем-то тратит силы на то, чтобы опуститься возле трупа. Брезгливость отступает на задний план, пока он прощупывает его карманы, но потом со вздохом поднимается медленно, отшвыривая в сторону оружие, в котором также закончился заряд патронов, и запасов нет.

 Идти в потемках тем же путем, сквозь заросли, каким они сюда примчались, спасаясь от преследования, не легче. Корни деревьев коварно стелются по земле, обещая двум заблудшим мальчишкам целый квест по преодолению трассы с препятствиями; здесь еще где-то местами торчат остатки плит, коими ранее была выложена тропа, и об них тоже то и дело спотыкаешься. Чуя попытался поднять себя гравитацией, но тело лишь едва озарялось свечением, а оторваться от земли – так тяжело вдруг оказалось, тут еще Дазай, что плелся следом, немедленно схватил его за руку.

 – Сколько раз предупреждать, чтобы не лапал меня в такие моменты?!

 – Какие мы нежные! Быстро прекратил! Спали нас еще, совсем дебил?

 Чуя недовольно дергается, выдирая руку, но спорить не решается. Ему меньше всего хочется сейчас привлечь чье-то внимание. Особенно, если это будет кто-то, кто раскидывается тут колокольчиками. Тории над их головой закончились, что немного радует, потому что эти старые врата навевали какие-то нехорошие ассоциации своим покореженным видом, и Чуя в самом деле не мог теперь отвязаться от мыслей о злобных духах, представляя, как эта вся дрянь сейчас взирает на него из темных зарослей.

 Он ведь никогда не считал себя особо впечатлительным в таких вещах, но тут атмосфера располагала, что ли… Если бы Дазай не рассказывал всякую чушь, то Чуя мог бы и не задуматься, но сказки этого придурка и собственное воображение – одно, и совсем другое – парень был на сто процентов уверен, что та женщина, или кто это был, не примерещилась ему. Он точно чувствовал ее пальцы на себе, он точно помнил бессмысленные бормотания, и ему бы точно не хватило фантазии придумать то, что она говорила своим бесполым голосом. И лисята… Он без понятия, водятся ли в этих лесах лисы, и вообще откуда они могут тут взяться такие маленькие в это время года, но он уверен, что все это не было частью работы усталого мозга. И нужно было в срочном порядке придумать какое-то оправдание, разумно все расставить в голове, но в такой обстановке это было жуть, как сложно!

 – Знаешь, заблудиться и сдохнуть в лесу – тоже своего рода вид самоубийства. Если сделать это намеренно, – Дазай отстает от него на несколько шагов, слышно, как он тяжело дышит, и этот звук жутко бесит, так как мешает следить за всеми посторонними шорохами.

 – Если так стремишься сдохнуть – оставайся. Я не держу, – Чуе меньше всего сейчас хочется слышать рассуждения о возможностях откинуться!

 – Ты бессердечный, Чуя. Неужели правда бросил бы меня тут одного?

 – Легко.

 – Те твои друзья, наверно, даже не знают, какая ты эгоистичная гнида.

 – Не ставь себя с ними в один ряд.

 – Ах, ясно, – тянет как-то меланхолично Дазай. – Хорошо, буду смиренно ждать момента, когда же ты воспользуешься моментом и дашь мне сдохнуть во время задания.

 Чуя молча оборачивается, не понимая, чего на него нашло вообще. Он больше сосредоточен на том, чтобы не свалиться, поэтому не сразу как-то до него доходит мысль о том, что Дазай совершенно не прав. Ну, вслух он часто желает ему смерти, только реально никогда не думал о том, чтобы помочь ей отдаться. Он никак не прокомментировал его последнюю фразу, и зачем-то теперь думает о том, чтобы указать на то, что Дазай ошибается. Даже хочет открыть рот, но только вот вовремя соображает, что нечем ему аргументировать свое заявление будет, поэтому так и собирается идти молча дальше, даже радуясь тому, что не стал унижаться под напором непонятного порыва, но его вдруг резко дергают за край куртки, что Чуя только чудом нашел в себе силы устоять на ногах, а затем тянут куда-то вбок, и вот тут он уже спотыкается, наваливаясь на Дазая, который больно проворно для почти помирающего потянул Чую на себя, заставляя пригнуть голову.

 – Блядь, ты чего снова…

 – Заткнись! Прислушайся лучше!

 Они оба замирают, стараясь даже не дышать, из-за чего грудная клетка начинает болеть. Чуя слушает, слушает очень внимательно, даже улавливает вдали шум и нечто, что можно принять за голоса сразу нескольких людей, но все это меркнет, потому что сначала ему неприятно больно от того, как Дазай придавил его к земле коленом и вцепился в плечо со всей дури, словно это и не он сейчас брел следом за ним из последних сил, но и это быстро уходит на второй план, когда Накахара снова начинает внезапно заморачиваться на том, как снова близко к нему оказывается Дазай.

 Да… Ебаные черти! Что за странная реакция! Чуя теряется и одергивает себя в самый последний момент, прежде чем притянуться ближе, как вот совсем недавно, пока они сидели под навесом храма. О, это совсем что-то ненормальное, и хочется отхлестать себя по щекам, но он все еще помнит, что нельзя шуметь, поэтому просто замерев, бесшумно втягивает в себя воздух и посматривает на сосредоточенного Дазая.

 Если честно, и раньше мог так за ним следить. Но как-то не придавал этому какого-то значения. Или просто не доходило?

 – Дазай, – сам не знает, зачем позвал его в этот момент, но тот лишь отмахивается, да и Чуя все равно не знал, что хотел такого ему сказать.

 – О, вашу ж мать, наконец-то! – внезапно выдыхает вслух да громко Осаму, что Чуя пугается, не понимая, в чем дело, но стоило немного отвлечься от своих собственных мыслей, все еще сосредоточенных на том, как крепко его держат, не позволяя никуда удрать, он тоже улавливает звуки знакомых голосов. – Хироцу-сан! – Дазай наконец-то поднимается, хватаясь за тонкий ствол дерева, из-за чего с него сыпется сухая листва, да капает растаявший снег – и все это прямо на Чую, который еще не успел подняться.

 – Ай, блядь! Кретин, смотри, что творишь!

 Но Дазай, как обычно, не реагирует на возмущения, практически перешагивает через развалившегося Чую, ладно, хоть топает не по нему, а то с этой скотины станется, и отправляется показаться поисковому отряду.

 А Чуе уже похуй на то, как с ним сейчас обошлись. Вообще похуй на Дазая. Он мысленно ликует – он не сдохнет, его сейчас отогреют и накормят! Где-то маячит, правда, мысль о том, что задание-то они просрали, но сейчас и это может катиться к чертям, потому что именно в тот момент, когда их находят, наступает осознание, что сил-то реально не осталось.

 Только Чуя все же немного погорячился относительно всех своих желаний. И рано расслабился. Потому что из леса на ручках их выносить никто не собирался, и пришлось топать еще около двадцати минут, при этом никто даже не додумался взять с собой не то что там какую-нибудь несчастную булочку, а хотя бы просто теплую одежду! Хироцу-сан был молчалив, ничего не комментировал, и что-то подсказывало, что пусть их и нашли, но никто особо не радуется этому факту, и Чуя совсем сник от такой атмосферы. Ему все еще жутко холодно, от голода уже мерзко тошнит, ноги едва двигаются, и он буквально падает на заднее сиденье машины, где – наконец-то – относительно тепло, но этого мало. Хочется забиться под одеяло, нет, лучше оказаться в теплой воде, а потом уже укутаться и заснуть. Ему плевать на недовольство руководства, на то, что им придется оправдываться, как они так лопухнулись, остались без средств связи, позволили себе загонять и едва не окочурились.

 Чуя чувствует, как рядом приземляется Дазай, который почему-то не сразу забрался в салон. Этот гад пихается, освобождая себе пространство, но Чуя не сдается, за что получает по ногам.

 – Черт, такой мелкий, а места дохера занял! – слышится ворчание, и затем скулеж, потому что Дазай тут же получает за свой комментарии куда-то в бок. – Мелкий сученыш!

 Второй раз вдарить не получается, Дазай так сильно дергает его за ногу, что Чуя скатывается вниз, ударяясь головой о подлокотник на двери, где пытался пристроиться, забившись в уголок.

 – Совсем охуел? – Чуя трет затылок, чуть приподнимаясь на локте, Дазай смотрит сначала на него недовольно, а потом себе на колени, на которые Чуя наглым образом сложил ноги, раз уж его пытаются потеснить. – Не нравится – сядь в другую машину.

 Дазай лишь недовольно сужает глаза, и Чуя ловит себя на мысли, что ему совершенно не нравится вид Осаму с повязкой на глазу – сейчас лучше, и он тут же мысленно опять лупит себя по лицу за очередную дурацкую мысль, но ног своих не убирает – тут есть момент превосходства над этим гадом. Хироцу-сан садится на переднее сиденье.

 – Босс дал указание привести вас в чувство, как только найдем. Но задание придется закончить. Сегодня в Йокогаму мы не вернемся. Мы отвезем вас съемное жилье в Миуре. Все остальные инструкции будут позже.

 – А поесть дадут? – вяло спрашивает Дазай, все еще не спихнувший с себя ноги Чуи, а тот даже не спешит задуматься, что явно что-то не так в том, что ему до сих пор за это не отомстили.

 Хироцу что-то бормочет, а затем протягивает им коробки с сэндвичами, купленными в FamilyMart. В темноте он не видел этих дико голодных глаз, зато мог заметить самое быстрое в мире вскрытие упаковок с сэндвичами. Может, он ожидал, что мальчики начнут капризничать и возмущаться, учитывая, что они и так едва живые брели до машины, потребуют вернуть их домой, но в итоге рад, что не надо разбираться с капризами, и разрешает водителю тронуться, но они не успевают еще даже выехать на нормальную трассу, как резко тормозят, пропуская внезапно появившегося из потемок человека, которого едва не задавили. Торможение было не столь сильное, чтобы Чуя слетел на пол, но Дазай постарался ему это устроить, и бедный Накахара, едва не подавившись, улетел-таки в пространство между сиденьями.

 – Блядь, гребаный Дазай! – сердце аж ухнуло куда-то от такой резкой смены положения! Не говоря уже о том, что у Чуи и так все тело ныло, а тут еще и ему досталось! – Тварь, лучше бы ты там сдох!

 – Ты сам свалился, нечего было тут разваливаться! Всякое бывает. Эй, Хироцу-сан, мы никого там не сбили? – Дазай, дожевывая свой сэндвич и игнорируя попытки Чуи вцепиться в его галстук и придушить, подается вперед, вглядываясь вперед, дабы рассмотреть в свете фар, кто там им дорогу перегородил. – Эм, Чуя…

 – Ты заплатишь за это, сволочь! Как только мне станет лучше, я перееду тебя чем-нибудь, мстительная гадина! – тот уже вполз обратно на сиденье вместе с ногами и пытался встряхнуть засмотревшегося вперед Дазая. – Ты вообще слушаешь меня, а?

 – А? – отзывается он эхом, переводя взгляд на разгневанное лицо. – Смотрю, тебе уже лучше, раз столько активности проявляешь. А вот у меня вообще сил не осталось, – Дазай пихает в рот оставшиеся куски своей порции и вдруг наглейшим образом наваливается прямо на Чую, – ты громко не истери только, а я посплю.

 – Почему снова на мне?! – только потом соображает, что вопрос дурацкий, и вообще нахера он спросил это вслух? Да еще таким образом? И почему его так приятно кольнуло, когда этот набор костей снова навалился на него? – Съебись, сука ты такая охуевшая!

 Хироцу многозначительно кашляет, и Чуя прикусывает язык. Еще один нашелся. Что он, что Коё – каждый раз достается за сквернословие, и Чуя в чужом обществе старается выбирать слова, чтобы видели, что из него в самом деле может выйти что-то толковое, но в обществе этого забинтованного иных слов не находилось, и Чуя срывался.

 Кое-как отпихнул от себя, решив, что потом отомстит ему за подлость, Чуя все же попытался снова устроиться, так чтобы лишний раз не задевать эту дохлую тушу рядом, и доесть то, что он чудом не повалял на полу; они уже поехали снова, и он так прикинул, что добираться будут где-то меньше часа, и он все же сможет немного вздремнуть. Конечности по-прежнему немного сводит, холод никак не вытравится из-под кожи, но это лучше, чем спать на камнях в странном месте, где бродят то ли духи, то ли что… Черт, он ведь все равно уверен, что видел кого-то! И лисята… А сколько у них было хвостов? О, бля, надо засыпать, а то он докатится.

 Он, наверно погрузился в дрему всего минут на двадцать. Но сон, который остался потом в памяти ошметками, показался ярким, и в нем точно было полно лис, которые исполняли какие-то ритуальные танцы, а затем решили принести нарушителя покоя богини в жертву. Да после приговор сменили, и, кажется, хотели заколдовать. Чуя точно не понял. Он проснулся, когда машина сделала резкий поворот, а он долбанулся головой о стекло. Все еще пробирает дрожь, может, даже озноб, но не это внезапно волнует: Дазай снова завалился на него! Рыжий раздраженно дергается, да без толку! К его плечу только сильнее жмутся щекой, да еще и обхватывают за ноги, чтобы не посмели так легко отодвинуть, и Чуя на миг теряется, ощущая, как краска бьет в лицо, а ему хочется заскулить и слезно попросить Осаму прекратить, потому что это, блядь, дико смущает! Но он все же берет себя в руки и злобно пихает его.

 – Хватит спать на мне! Отодвинься! – шепот со свистом вылетает сквозь зубы, Чуя вообще не уверен, что Дазай его слышит, но тот ворочается и едва слышно бормочет:

 – Но ты такой мягкий… Еще чуть-чуть…

 Боже! Чуя надеется, что этого никто не слышал. И дело не в том, что это его смущает, нет, и в этом тоже, но… Он замирает. Ничего не поймет. Бывало, конечно, что они могли сказать друг другу несколько нормальных реплик, не прямо редкость, но вот что-то подобное… Опять Дазай сводит с ума его своими странностями. Если бы только сегодня. Все можно было бы свалить на стресс. Вот Чую прошедшие сутки окончательно довели. Он косится на Хироцу. Тот то и дело говорит по телефону, едва ли слышит, что там за слова звучат на заднем сиденье. И правильно. Чуя не хочет, чтобы нечто подобное, адресованное ему, слышал кто-то еще. Не совсем понимает, в чем тут дело, но позволяет себе на миг проникнуться моментом, от которого непривычно и даже как-то стыдно пробирает. Это нехорошо, что он позволяет Дазаю дрыхнуть на нем, но хочется сделать вид, что он сам все еще не разлепил глаза, поэтому и не реагировал.

 Заспанно Чуя разглядывал светящиеся домики за окном. Ему вроде и в сон хочется провалиться, но он все думает о том, что произошло с ним в храме, и из-за этих мыслей никак не может почувствовать себя в безопасности. Общее состояние дерьмо, кажется, еще и начали болеть полученные ушибы, может, они и тогда болели, а он просто не замечал, но сейчас как-то особо мерзко. Жутко хочется на самом деле вернуться домой. Вслух об этом не скажешь, но Чуя ощущал это подступающее уныние, которое не могло не захватить его на фоне последних дней. Заснуть бы поскорее.

 Поза неудобная, и он тянет в сторону руку, чтобы хоть как-то размять уставшую затекшую спину. Под лопаткой что-то нехорошо так щелкает, и Чуя морщится, при этом путаясь пальцами в мягких волосах, а затем резко отдергивает руку, сообразив, куда угодил невольно. Чуть приподнимается на локте – Дазай вроде бы спит. Поколебавшись, Чуя пытается сдвинуть его с себя, но только будит, о чем тут же жалеет, хотя особо расстроиться по этому поводу не успевает. Машина замедляет ход, тормозя возле довольно компактного маленького коттеджа в два этажа, окруженного заборчиком, на котором даже висела табличка с фамилией хозяев, но в потемках не особо получилось разглядеть иероглифы. В домах в округе горели огни – здесь же было темно.

 – Ключи, – Хироцу-сан развернулся к ним, протягивая связку Дазаю, с трудом приподнявшемуся и наконец-то отлипнувшему от Чуи, у которого уже кровь перестала нормально поступать к затекшей из-за неудобной позы ноге. Осаму пытается разлепить глаза и даже толком не понимает, что ему всовывают в руку, он это роняет и потом еще шарит по полу в поисках. Чуя с трудом сдерживает комментарии, а потом просто вылезает на холодный воздух, о чем тут же жалеет – его сразу пробирает дрожью. Не обратно же теперь забираться!

 Дазай тянет, видно, что он пытается выслушать какие-то инструкции от Хироцу, очень пытается, даже кивает, а потом с трудом выбирается с другой стороны и подбирается к калитке, пытаясь выбрать нужный ключ.

 – Не особо надежное место, – Чуя скептически разглядывает дом, задрав голову. – Нас тут легко будет прихлопнуть.

 – Никто сюда не сунется. Да и тут все свои рядом, я уже был здесь однажды, – Дазай побеждает все же замок, и далее дела у него идут легче, хотя код с сигнализацией он набирает не с первой попытки – пальцы подрагивают, и он мажет.

 Едва получив доступ в помещение, Чуя тут же проскальзывает вперед, чуть не снеся напарника, который ворчит что-то, запирая дверь и включая тусклый свет. На вид обычный жилой дом, мебель имеется, но в остальном – пусто. Выглядит тут все не очень уютно, да и здесь до жути холодно! Накахара заглядывает в помещение, что, возможно, служит тут гостиной, надеясь отыскать взглядом нечто, похожее на котацу, ну или хотя бы простой обогреватель, но ничего подобного не видит. Может, наверху?

 – Тут заледенеть можно, – ворчит он, испытывая уже отвращение к собственной холодной и сырой одежде. Он никогда раньше так не замерзал, в машине толком согреться не получилось, и все еще колотило. – Скажи, что тут есть обогреватель!

 – Маловероятно. Если вода горячая бежит, уже хорошо. Тут давно никто не был. Идем наверх.

 Чуя настолько сейчас расстроен тем фактом, что их бросили в холодном помещении после того, как пришлось мерзнуть на улице, что не сразу реагирует на то, что Дазай гасит свет и тянет куда-то в потемках. Лестница тут хреновая, ноги в носках по ней скользят, что наебнуться можно на раз, особенно, если быстро спускаться и ты в данный миг усталый повелитель гравитации; Чуя ни черта не видит, лишь очертания запертых дверей, приходится довериться своему проводнику, который быстро замирает у двустворчатых дверок и впихивает Чую в помещение, перед этим щелкнув выключателем.

 Но что-то ничего не произошло.

 – Блядь, – ругается Дазай, протискиваясь следом за Чуей, а тесно тут до жути даже им двоим.

 – Что ты творишь? Ай, бля! – вертящийся на месте Чуя чисто случайно получает локтем в нос, но зато Дазай смог включить тусклую лампу дневного света где-то внизу, что загорелась над зеркалом, установленным у самого пола. Они оба оглядываются, понимая, что кому-то придется отсюда выйти, чтобы можно было хотя бы раздеться, но оба замерзшие, и никто уступать не хочет. – Даже не думай, – Накахара в этой битве легко выдерживает намеренно пристальный взгляд Дазая. – Я первый.

 – Я тоже замерз, – тот стаскивает с себя плащ, выкидывая его наружу, а следом и пиджак. – Так что придется потесниться. Или ты стесняешься?

 У Чуи ступор. Он сначала хотел выкрикнуть что-то вроде: да ему совершенно похуй! Чего ему стесняться, но лишь слегка размыкает губы, да так и таращится на Дазая во все глаза.

 – Моргни хоть, – ухмыляется тот и, чуть повернувшись боком, пытается стянуть с шеи галстук.

 Чуя, конечно, моргает, а затем кусает губы, так и продолжая стоять в растерянности. Вообще-то он не был из стеснительных, да и если вспомнить место, где проходила та часть детства, которую он помнил, там было не до подобных вещей. Но вот с Дазаем он еще ни разу не оказывался в столь щекотливой ситуации. В замкнутом пространстве, из которого вроде бы можно легко сбежать. Да и что ему, в самом деле, мешает взять и потерпеть, не будет же он тут плескаться вечность (хотя, как знать, учитывая отсутствие других источников тепла), но Чуя стоит, замерев, словно в каком-то благоговении созерцая, как Осаму раздевается. И только в последний момент до него доходит, что он ни разу не видел, до куда доходят его бинты, не говоря уже о том, что под ними. Накахара постоянно поддевал его на тему излишней замотанности, порой довольно резко, но тот всегда острил что-нибудь в ответ или загадочно отмахивался, таким образом показывая, что не его, рыжего, это дело, а тут – спокойно раздевается, и при неярком белом свете Чуя видит, как ленты бинтов вьются вокруг тела, скрывая синеватую при таком освещении кожу. Вжимаясь спиной в стену, Чуя не может оторвать глаз, видя перед собой не вечно раздражающий элемент, а такого же, как и он, мальчишку, ну, разве что повыше его, но все еще есть надежда догнать, и такое сравнение становится открытием, в которое не особо верится, и хочется даже прикоснуться, чтобы убедиться, что это не духи, утянувшиеся следом за ним, колдуют, призывая обманчивые картины и непривычные мысли. Но Чуя не решается: он совсем застывает, когда видит, как оголяются тонкие запястья, на которых словно бы сияют серебристые ниточки-шрамы. Он никогда не видел их прежде, и он уже даже перестал верить в то, что по бинтами вообще может быть нечто подобное, а тут – они тянутся вдоль вен. Есть свежие, с почти содравшейся корочкой. Некоторые сделаны поперек, может, просто в порыве какого-то приступа, они совсем тонкие, но остальные четко указывают на то, что Осаму в самом деле был серьезно настроен свести счеты с жизнью.

 Чуя даже не слышит, как учащается его дыхание, когда Дазай оттягивает бинты на шее, так толком и не разобравшись с руками. Если там в самом деле есть след от веревки или что-то подобное, Чуя не хочет этого видеть. Совсем не хочет! Но знает заранее, что глаз не сможет оторвать: из любопытства и из желания быть тем человеком, возможно, единственным, кто будет знать, что у Дазая Осаму под бинтами.

 Да только все происходит немного не так. Дазай внезапно поворачивается к нему, так и не обнажив свою шею, а Чуя пропускает момент того, что он буквально попался, словно подглядывал. Затем уже поздно, но он дернуться даже не успевает.

 – И чего ты замер? – Дазай хмуро осматривает его, а потом вдруг хватает за куртку. – Она вся влажная изнутри, ты не заметил? – он стягивает ее с чужих плеч и выбрасывает наружу, а затем вообще сдвигает дверцы. – Мне потом еще выговор устроят, если ты разболеешься, – Дазай внезапно ныряет своими ледяными пальцами под не особо плотную толстовку, задирая и тонкую футболку, и Накахара вздрагивает даже не от холода, лизнувшего кожу на пояснице, а от такого бесцеремонного вторжения в личное пространство, шарахаясь в сторону.

 – Совсем охренел? Я и сам могу, – голос аж пару раз дрогнул в таком коротком наборе слов, но Дазай ничего не сказал и вернулся к своим бинтам.

 Чуя, продолжая опасливо коситься в его сторону, расстегнул на шее чокер, словно таким образом тянул время и не торопился, но потом все же стягивает с себя толстовку через голову и все равно невольно замирает с ней в руках. Дазай довольно ловко разматывает марлевые ленты, словно намеренно позволяя впиться посторонним глазам в свои увечья. Чуя хорошо видит, несмотря на призрачное освещение, все еще не верит, что в самом деле это сейчас происходит, так как ситуация кажется какой-то даже более фантастической, чем явление странного видения с судзу там, в храме.

 – Зачем ты это делаешь? – вопрос вырывается сам по себе. Исходя из какой-то банальной логики. Потому что ему никогда не понять желания убить себя. Во всяком случае, когда это пытается сделать кто-то его возраста.

 Дазай и так прекрасно понимает, что его пристально разглядывают. Он вбирает в себя воздух, видно движения ребер под бинтами; Осаму сматывает их с своей шеи и пытается уложить на крохотную стеклянную полочку, вписанную в угол, но те падают на пол, да уже без разницы. Кажется, ответа не будет. Чуя, все еще смущенный, неуверенно бросает свои вещи на пол, стараясь уже не смотреть в сторону, хотя это сложно, когда тонкие конечности так и маячат перед носом.

 Наверно, этот день, начиная с момента, когда их силой сложившихся не в их пользу обстоятельств занесло в чертов лес, можно считать самым до глубочайшего идиотства наполненным компанией суицидального маньяка. Уже порой приходилось существовать с ним рядом более двадцати четырех суток, Чую с тех пор как бы это не смущало, работа есть работа, и Огай обещал много привилегий, если Накахара будет стараться, чем он активно и занимался, просто не всегда получалось, как в этот раз, но только вот в те разы не было ничего подобного! Он не застревал с Дазаем в богиней забытом месте, куда, видать, одни заблудшие духи и забредают, не засыпал с ним в обнимку все там же на холодных камнях, пытаясь найти хоть какой-то источник тепла. И застрять в одной ванной комнате. Что ему мешает взять и выйти? Подождать? Он ловит себя на том, что пальцы замерли на пряжке ремня, будто он не знает, что делать дальше. И вообще уже, кажется, не так холодно, наверно, надышали в этом маленьком помещении.

 – Дазай, – Чуя не успел еще подумать, что вообще собирается сказать ему, как обнаруживает, что тот, уже совершенно голый, забирается в небольшую ванну и тянется к душу, вытягиваясь во весь свой рост.

 Дазай, наверно, слышал этот громкий щелчок в голове своего напарника, потому что смотрит на него как-то странно, а потом хмыкает:

 – Так и будешь там стоять и думать? Могу сверху полить.

 Какой он хочет от него реакции? Чуя, наверно, должен огрызнуться в ответ, но он молчит и долбит себя мыслью о том, что надо отвести глаза, что это, блядь, ненормально, так разглядывать, что он там вообще не видел? Он вроде как на девушек заглядывался, а на Дазая взглянуть – чем там любоваться? Но Чуя вовсе не любуется – он поражен тем, что оказался в такой обстановке и Дазай так себя ведет, не понимая, как это расценивать, а еще хуже – как себя вести. Его слегка потряхивает, он мотает головой, склоняя ее низко и сам весь сгибается, пытаясь стянуть с ноги носок, но, блядь, неудобно, едва не падает и вынужденно садится на край ванны. Хватит уже! Надо просто быстро со всем покончить, принять душ, согреться, насколько это возможно, а потом найти в этом странном доме место, где он сможет завернуться в кокон – должны же быть здесь футоны, хоть какие-то! – и все это выкинуть из головы, начиная с самого начала.

 – Ты всегда так долго возишься? – голос Дазая слышится прямо за ухом, но Накахара решил не реагировать, стягивая с себя джинсы и ощущая, как ноги покрываются мурашками, он снова присаживается, мотая головой и зачем-то хватаясь за волосы: пальцы нащупывают в кудрях какой-то инородный предмет, и Чуя пытается от него избавиться, выдирая всего лишь обыкновенную веточку, которая попала туда, пока они лазали по лесу, но он снова начинает грузить себя всякими дурными знаками, видя в этом чуть ли не послание от тех грозных кицунэ на постаментах.

 – Боже, пока ты едва шевелишься, я закоченею совсем! – возмущается Дазай, помогая развернуться и перекинуть ноги в ванну, а затем заставляет подняться.

 Юноша подчиняется, так и продолжая сжимать в руке веточку и совершенно не сопротивляясь, когда с него резким движением стягивают белье. Чуя чуть пошатывается, хватаясь за худосочное плечо опустившегося перед ним Дазая, который не сразу снова выпрямляется. Кажется, он сам слегка теряется от своих действий, впивается взглядом в острые колени, не рискуя поднять глаза выше, но потом все же снова встает, хватаясь за края футболки Чуи, прося шепотом поднять руки, но не спешит ее даже задрать, о чем-то напряженно думает, отвернувшись в сторону. Зато сам Накахара, замерев в дурацкой позе, задрав руки, со спущенными до самого низа боксерами, пытается упорно поймать чужой взгляд, но лишь для того, чтобы просто самому не смотреть на голое тело, что так близко сейчас к собственному, а в горле будто бы свербеть начинает, а поясницу тянет и все тяжелеет. Чуя догадывается, на что похоже это чувство, но пугается и не соглашается с ним, даже уже думает вылезти отсюда нахрен, но Дазай все же тянет остатки одежды с него, да еще и, кажется, намеренно задевает пальцами обнажаемую кожу.

 Они выдыхают в унисон, и Дазай чуть подается вперед, Чуя не смотрит на него, намеренно отвернулся теперь, и глаз улавливает мелькающее рядом с его бедром движение: пальцы задевают совсем слегка, и он прикусывает язык, стараясь сдержать все судорожные вздохи там, откуда они берутся, хотя все равно Дазай слышит, как он давится. Он сам дышит тяжело, прерывисто, постоянно облизывает губы, его холодные пальцы подушечками поглаживают кожу совершенно безнаказанно, и он позволяет себе завести вторую руку Чуе за спину, но снова слегка лишь касается, на этот раз скользя пальцами вверх-вниз, и Чуя ощущает давящее на него инстинктивное желание прижаться, и если Дазай сейчас потянет его к себе, он даже не попытается сопротивляться, хотя на периферии сознания его же собственный голос призывает прийти в себя и яростно напоминает, с кем он сейчас застрял в этой маленькой ванной комнате, в совершенно не подходящей для двоих ванне, в которой проще убиться нахуй, нежели как-то извернуться, и Чуя вроде как его слышит, полностью согласен, но что-то его тормозит, и он чувствует, как тело полнится тяжестью, что вовсе не похожа на смертельную усталость, что до этого одолевала его, и этому хочется поддаться, но Чуя пока еще не совсем опьянен эмоциями, тем более его не отпускает мысль о том, что он в здравом уме вообще не может до чего-то такого докатиться, и где-то есть подвох, но вычислить не получается, и он выдает, ощущая, как сухость во рту начинает скрести горло:

 – Включи уже воду, дебил, блядь, холодно.

 Дазай послушно отстраняется, при этом взгляд у него все равно какой-то затуманенный, или просто его темные глаза так выглядят при этом призрачном тусклом свете лампы, что светит куда-то там в пол. Чуя, ощущая, как ноги наливаются свинцом, позволяет себе сесть прямо на задницу, стаскивает с ног белье, перекидывая через край ванны и кривясь из-за глупости ситуации, а затем едва не задыхается, когда его вдруг окатывают ледяной водой прямо с головы.

 – Ебать, ты совсем ополоумел?!

 Дазай просто чудом умудряется не свалиться, так как получает по ногам, когда Чуя рефлекторно дергается, затем подскакивает и пытается спастись от мощной струи. Брызги попадают незадачливому повелителю крана и на его же собственное тело, и если честно, визжать от холода хочется, ну или материться, чем один из них сейчас активно и занят, но Осаму, прежде чем у него попытались отобрать душ и засунуть ему в задницу (данная угроза прозвучала за короткий срок сражения с кранами не один раз), все же переключает температуру, и их обоих обдает теплым потоком воды.

 – Мудак, ты чего творишь вообще? – Чуя подается вперед, чтобы все же отобрать душ, и пользуется случаем – в отместку ебашит Осаму по заднице, из-за чего тот вскрикивает и едва не поскальзывается, хватаясь за все подряд, включая и самого Накахару, как придется.

 Это «как придется» – за талию, крепко, прямо к бедрам – выбивает все остатки здравого смысла, что могли все еще храниться в голове. Чуя понятия не имеет о жизни Дазая, у него даже и мысли не возникало на этот счет задавать вопросы, хотя они все же порой откалывали пошлые шутки в адрес друг друга, но это все равно было столь невинно… Сколь был он сам. Чуе как-то казалось, что случайно откуда-то полученных знаний теории о взрослении с него достаточно, а все остальное… Ну, оно подступало, и он несколько раз тайно пробовал касаться самого себя в ванной или в постели, при этом жутко боясь быть обнаруженным, даже если двери закрыты на замки, но пока это все в рамках постыдных тайн, щеки не так заливает краска, да и никто с ним о таком не говорил. Он глазел на девушек, и даже помнил журналы, что притаскивали ребята, что были вместе с ним, пока он не стал частью Портовой мафии, но то было – лишь смех и детские шутки, облеченные в, казалось бы, нечто взрослое, но ощутить чьи-то касания на самом деле… Когда он обнимался, спасаясь от холода, с Дазаем там, в храме Инари, в этом ощущал что-то интимное, но не рассматривал настолько глубоко, чтобы… Блядь, Чуя только сейчас понимает, что вообще ни черта не соображает в этом, и все чувства не просто так охватывают его, он просто не может их правильно истолковать.

 Но тут уже сложно как-то не додуматься, что именно за жар расползается по телу, когда к тебе пусть и невольно, но так близко прижались всем телом, пытаясь не свалиться и не долбануться башкой о стену – тогда Дазаю точно пиздец ведь, но Чуя сам чисто по инерции удержал его от падения, при этом сам схватился рукой за стену.

 Чуя уверен на сто процентов: его совсем не привлекают парни. Более того – его не привлекает Дазай (и особенно то, как он порой пытается строить из себя невинность, распахивая свои глазищи – обманчивая сука!). Но именно от его близости сейчас все тело прострелило, и Чуя даже боится представить, что будет, если накатит сильнее.

 Он так и смотрит на дно ванны, где поблескивает слабо вода, не замечает, как у него отбирают несчастный души и поливают сверху. Тело согревается, ему приятно, но от тепла ли? Струи разбегаются от головы, по плечам, по спине, стекают в ложбинку между ягодиц, по ногам, это приятно, но почти не ощущается, потому что свободной рукой Осаму водит по его плечам, словно пытается стереть всю собранную пыль или разогнать кровь по венам, хотя та и так уже бурлит безумием. Он время от времени брызгает на себя воду, поливая с головы, и фыркает как-то забавно, когда струи попадают в нос, и Чуя зря решается поднять затравленный взгляд, потому что капли воды, стекающие с губы напротив – слишком будоражащее зрелище!

 Ну как так? Он же не совсем стукнулся? Или он так упахался, стараясь угодить руководству, что не заметил, как у организма возникли естественные потребности и, блядь, хочется с кем-то потрахаться, что он так сейчас реагирует, едва ему показали голое тело, причем пацана, который толком-то еще не окреп даже. Это точно все не от здравого ума!

 В поисках причины Чуя начинает перебирать в голове все подряд, даже не понимая, что по-прежнему позволяет Дазаю поливать себя из душа и время от времени касаться руками, вдавливая пальцы в кожу и задевая на теле точки, о чувствительности которых мальчишка прежде не догадывался. Приятно, но в том-то и загвоздка! Надо найти ответ! Дазай Осаму ему не нравится, тем более в таком ключе, он вообще не замечал в себе никогда подобных наклонностей! А какие замечал? Чуя распахивает глаза, понимая, что не имеет ответа на свой вопрос, и вообще это все запредельно невыносимо, но в ванной становится сейчас так тепло, температура оптимальна, и еще он боится показать, что что-то не так, поэтому и остается, не сбегает, хотя хочет забиться в какой-нибудь угол и все обдумать без источника этих дум, который не отрывает от него глаз, и даже уже не пытается скрыть, что изучает голые участки тела напарника. И то, как он то и дело убирает липнущие Чуе на лицо от воды пряди, явно намеренно оглаживая щеки, почти задевая губы – да так невозможно!

 Отвернувшись, Чуя садится, подбирая к себе ноги и утыкаясь лбом в колени. Дазай не совсем понимает его, замирает сначала, а потом тоже усаживается, укомплектовываясь и вжимаясь в чужую спину. Это не особо удобно: Чуя горбится, из-за чего позвонки сильно выпирают, крепкие мышцы не делают вид его тела хилым, но он сам по себе слишком стройный, что все кости наружу, вот и сидят так, скобля друг другу спины хребтами. Осаму уронил душ на дно рядом с собой, заткнув ногой слив, и вода медленно наполняет ванну.

 Если честно, Чуе легче не стало. Они сидят тут в почти что темноте вдвоем, шумит вода, оба голые, он понятия не имеет, что сказать, а сыпать ругательствами – совсем уж по-детски. Самое пугающее – непонятно, что по этому поводу думает этот разбинтованный. Чуя пытается составить в голове общую картину, внезапно осознавая, что порой слова и действия у того, чью спину он сейчас так близко ощущает, слишком разняться. Если так внимательно перебрать все моменты их взаимодействия, то Чуя обнаруживал, что все эти касания были и раньше, только едва ли в них можно было уловить нечто сокровенное и интимное, но все же… Порой Дазай слишком даже картинно демонстрировал нежелание быть с ним рядом, что сейчас вдруг начинаешь думать, а не переигрывал ли он…

 Ой, да чё за хуйня?! Чуя вот сидит сейчас и сам притягивает за ноздри все это, просто сопоставляя с этим странным уходящим днем, находя в этом для себя что-то приятное. Только за каким хуем ему вдруг это надо? Его что, так колышет отношение Дазая? Он точно башкой где-то херакнулся! Или стресс! Это все стресс! Чертов храм! Это все его дурное влияние, это… Чуя дергается от своего самого дурного предположения, но оно внезапно расставляет для него все по местам! Кицунэцуки! Что там Дазай об этом болтал? Или как там это вообще? А что, если это все какой морок? И он просто сейчас бредит или все это не своими мозгами вершит? Та странная женщина? Что за ритуалы она проводила над ним? Что она делала? Она что-то такое бормотала о потере сознания, о духах, о лисах, что сожрут? А если проклятье? Это ненормальная мысль, но она оправдывает то, что Чуя додумался забраться голым в ванну с Дазаем и позволить себя касаться и при этом на двинуть гаду по яйцам, чтобы не тянул свои ручонки к нему! Юноша не уверен, что стоит делиться подобными мыслями, но они так захватывают его и решают все проблемы разом, мол, это не я был, кто полез с тобой и позволил себя раздеть! Меня заколдовали! На фоне того, что происходит, объяснение приобретает наивысшую степень адекватности, и Чуя почти что радостно улыбается, найдя причину не в своих странностях, даже думает смело подняться, ополоснуться и уйти, но Дазай тоже чего-то зашевелился, да еще и за руки перехватывает.

 – Не уходи так быстро, – это звучит едва слышно на фоне шума воды, но Чуя слышит и тут же теряет весь свой запал. Ему смотрят прямо в глаза, снова скользят пальцами по его пояснице, и Дазай, не встречая никакого сопротивления, подается вперед, совсем легко касаясь согретых горячей водой чуть распухших губ.

 Плечи напрягаются, вся спина. Словно тест на выдержку. Вдох удается сделать через нос, но воздуха мало, он влажный, будто разъедающей, и слишком теплый, неприятный, но даже так Чуя не размыкает губ, да и Дазай не пытается напирать. Он просто прижимается своими, чуть сильнее на долю секунды, отстраняется, а затем повторяет, но снова без напора, без попытки вторгнуться туда, куда и любопытно впустить, и жутко страшно.

 После третьего раза Осаму отстраняется немного, касаясь своим носом кончика того, что самую малость усыпан веснушками, размыкает губы – потому что так дышать чуть легче, и будто бы хочет что-то сказать, но – ни звука. За предплечье цепко хватаются – пальцы Чуи явно оставят синяки, если сожмут еще сильнее; он сейчас может видеть, как в этот момент на него смотрит Дазай, будто готов к тому, что его оттолкнут, но Чуя не настолько в этот миг проницателен, чтобы пытаться разгадать эмоции. Он ведет большим пальцем по рубцам на коже, вдавливая, задевая более свежие порезы, но уже давно не больно. В маленькой ванной комнате уже даже жарко, но все равно по телу бегает холод, словно нитями оборачивает, и хочется как тогда, прижаться, как несколько часов назад, когда единственным слабым источником тепла служил человек, что дико бесит, а сейчас ему вроде как дозволено то, из-за чего щеки нещадно алели.

 Чуя сам позволяет себе прикоснуться: ребра под пальцами так легко прощупываются, и Дазай подается еще ближе вперед, склоняя голову, но прежде замирает. Его тоже пилит нерешительность, а Накахара все думает о том, околдовали ли их обоих, или это он сейчас с ума сходит, обнаруживая внезапно в себе желания не останавливаться. От этого страшно, но страх глушится, и Чуя уверен, что не его собственными силами, а чужими шепотами, что окутали его в том заброшенном храме, потому что сам бы он никогда такому не поддался. В здравом уме ни за что бы ни ткнул Дазая носом себе в шею, вздрогнув всем телом от того, как в тот же миг его крепко обхватили руками. Он смотрит куда-то в темный угол, словно пытается разглядеть там того, кто все это с ним сотворил, одурманил; тяжело сглатывает, ощущая, как его шею слегка, словно на пробу, прикусывают. Где-то тут должен быть предел, но Дазай ныряет рукой меж их телами, что еще никак не наберутся смелости вжаться плотнее друг в друга, и он лишь едва задевает ладонью уже и без того напряженный член, как Чуя все же шарахается назад, но его крепко обхватывают за ягодицы, чтобы не упал в этом скользком и маленьком даже для одного пространстве, и они оба соприкасаются бедрами, моргая резко от яркости вспышек перед глазами.

 – Ах ты ж, блядь, – Чуя вцепляется Дазаю в плечи. – Что творишь…

 Дазай напряженно и по-прежнему жутко неумело касается своим ртом чужого, хочет поцеловать в щеку, но мажет, попадая куда-то в челюсть потому что напарник уворачивается пытаясь следовать остаткам здравого смысла и закончить все это, вырваться, но бесполезно – касания тел слишком чувствительные, не оторваться, и Чуя слишком поздно реагирует, и мокрые горячие пальцы слишком чувствительно давят на уретру, что вскрикиваешь, дергаешься, и уже из тумана, а может, просто пара, что окутал сейчас их, следишь за тем, как сначала смотрят в глаза снизу вверх, а потом губы неуверенно, но мягко пробуют обхватить головку члена, и Чуя едва сдерживает скулеж в горле, когда его душит смущение от того, что он позволил и кому.

 Осаму не берет глубже, он и сам смущен, и вообще не предполагал вставать на колени, что еще и жутко неудобно: кости впиваются в жесткую поверхность ванны, скользко, у Чуи такой вид, будто с воплем сейчас удерет от него, и вообще ощущения странные. То и дело вскидывает взгляд, пытаясь понять, делает ли он правильно, но в ответ смотрят и испуганно, и с сомнением, и даже затравленно, но при этом не отстраняют. Чуя так тяжело дышит, не знает, во что вцепиться пальцами, и даже хочется попросить его, чтобы сам толкнулся в рот, словно тогда станет проще, но тот пошевелиться лишний раз боится, и Дазаю приходится импровизировать, раз уж сам довел до такого.

 До таких ощущений Накахара сам явно никогда себя не доводил. У него все тело дрожит, и он меньше всего хочет, чтобы Дазай это заметил, но сложно как-то себя сдерживать, когда будоражит один уже вид того, как его язык старательно проходится по венам, и, честно говоря, от напряжения становится даже больно. Больно во всем теле, и сложнее не дать себе удрать с воплем. Чуя в жизни не представлял себе подобного и даже в самом страшном сне не представлял Дазая рядом с собой в такой ситуации, но патока, словно ядовитый заколдованный сироп, сладко отяжеляет тело, сгущаясь все сильнее от каждого касания, что становятся пусть не увереннее, но напористее, с явным желанием, и Чуя не может не видеть, как Дазай сам заводит руку меж своих бедер, выпуская напряженную плоть на миг изо рта и стискивая зубы, сильно жмуря глаза. На это нет сил смотреть, и Чуя вжимается спиной в стену, отворачиваясь, с трудом сдерживая свои стоны, потому что и эти пальцы, и губы на собственном члене – слишком невероятный способ закончить столь пиздецки тяжелый день. И откуда вдруг в этой безжалостной твари столько неуверенной нежности?

 Все слишком размеренно, а Чуя просто не в состоянии терпеть, он сам тянется рукой, пытаясь наконец-то закончить пытку, уже плевав на то, что его бесит то, как Дазай при этом сосредоточенно смотрит. Что он там с собой в этот момент творит, знать вообще не хочется, но воображение коварно по своей природе, и закидывает образами, из-за чего Чуя обильно кончает, сжимая член дрожащими пальцами и совсем тяжело сползает в ванну, чувствуя головокружение и вообще на какой-то миг теряясь, где пол, а где потолок.

 Он чуть приходит в себя, когда чувствует, как его гладят по пальцам, смывая с них следы спермы. Они все еще сидят в этой чертовой до жути тесной ванне, практически друг на друге, тяжело дышащие, и Накахара боится опустить глаза, чтобы увидеть, что именно касается слегка его бедра с внутренней стороны, но он молча позволяет обливать себя водой, затем оглаживать на груди кожу, разрешает зажимать свои пальцы меж слегка ободранных из-за обветривания губ и всасывать. Мысли о том, как это, оказывается, может быть приятно, Чуя уже без всяких сомнений списывает на свое помутнение рассудка нечистой силой, в чем уже прочно уверился. Лучше думать так, чем пребывать в шоке от того, что позволил Дазаю коснуться его ртом, а потом кончил от этого, едва не теряя сознание.

 Тот что-то шепчет, когда они выбираются наконец-то. Весь пол мокрый, как и сброшенная на него одежда, но Чуе она нахрен не сдалась. Ему теперь жутко жарко. Он мысленно ругается с теми бронзовыми кицунэ, которые в его голове внезапно ожили и сейчас насмехались над ним, это занимает куда сильнее, нежели то, что он полностью позволяет Дазаю управлять ситуацией, и тот, стаскивая с вешалок немного влажные полотенца, как-то пытается вытереться ими, обтереть Чую, а затем, кое-как обмотав одним их обоих, выйти наружу, где свежий воздух немедленно отрезвляет.

 – Как ты позволил привезти нас в такую дыру? – внезапно возмущается Накахара, пока его ведут в соседнюю комнату – гадство, холодно снова!

 – Очухался, смотрю, раз наезды начались.

 – Ты во всем виноват, – ворчит Чуя, когда его усаживают на пол, потому что на ногах он не стоит. И без того ослабленный и добитый незапланированным вообще на ближайшее время оргазмом, он готов вырубиться прямо на татами, и ему похуй, даже если он при этом бухнется мордой в пол, оттопырив зад, правда, тут же мысленно спохватывается, потому что последующие мысли после того, что случилось в ванной, тут же водоворотом уносят, а он и так еще не отошел, и сейчас из последних сил пытается сохранить невозмутимость, хотя по-прежнему трясет, и все еще мерещится мягкость чужого рта, да бля! Хуже всего, что его мучает какое-то нехорошее чувство, будто мало… – Больше в жизни не отправлюсь с тобой на задания! Все из-за тебя, нечего было храм осквернять!

 – Что? – Дазай, пытающийся расстелить футон не слышит, что он там бормочет, и Чуя хочет обрушить на него весь свой гнев, но тут понимает, что Осаму остался без полотенца, в которое обернул их, пока они шли, и это Чуя сейчас сидит хотя бы немного прикрытый. Глаза тут же начинают бегать, выцепляя все то, что не успели разглядеть, или не хватило духу, и он спешно отворачивается, не собираясь отвечать.

 Вздрагивает, когда его обхватывают за плечи – в комнате зябко, он не отдаст полотенце, что с него пытаются содрать, но Дазай проворнее, да и не реагирует на чужие возмущения. Просто тащит Чую к футону, заваливая на спину его, совершенно замученного, и падает рядом, укрываясь одним одеялом.

 – Я не хочу спать с тобой, ты извращенец, – бормочет Чуя, последнее слово он явно должен был произнести многим раньше, но только сейчас оно возникло в голове. – И вообще это ненормально, это все кицунэ!

 Дазай то ли не реагирует, то ли просто не разбирает его болтовню, тянет ближе к себе, чтобы не потерять остатки тепла, Чуя вяло сопротивляется, но явственно ощущает, как вирус, о котором что-то там вякал Дазай в том храме, отравил его клетки, проклятие растекается по венам, не позволяя здравому смыслу взять верх, потому что оказалось, что дико приятно, когда к тебе жмется другое обнаженное тело, да и Дазай не такой костлявый, как сначала казалось – сейчас очень даже приятно.

 – Тебя тоже, наверно, сожрал вирус, – шепчет отрубающийся Накахара где-то у его шеи.

 – Какой еще вирус, Чуя? – Дазай уже даже не борется с головокружением, через слово и сквозь сон разбирая приглушенные слова.

 – Тот… Лисий. И ты, лис, наверное… Проклятый.