Просыпаться было невероятно сложно. Я не осознавала, где была реальность - там, в саду, где было так много соблазнительных и таких вкусных фруктов, или здесь, в одиночестве нашей комнаты в Сеуле. Покачала головой, не в силах выкинуть из головы тот ужас при виде такого грустного неба. Возможно ли, что это было какое-то предупреждение? Посмотрела в сторону окна, безбоязненно, желая забыть свое сновидение, но оно не исчезало из головы, а наоборот, будто только еще лучше вспоминалось. Ну, я конечно и не надеялась, что ТАКОЕ получиться забыть, с моей-то памятью на сны... Но попытка не пытка. Прикрыла лицо предплечьем и уже хотела нахмуриться. Блин, проделать такой огромный путь, проникнуть в глубь своего подсознания, пускай и под ручку со своей душой, и так и не понять главного. Это надо быть просто победителем, таким как я.

- Увы, я не успел, - Франкенштейн прошел в комнату с подносом, на котором был аппетитный с виду завтрак. Но меня это мало заботило. Для начала мне хотелось поделиться пережитым с единственным человеком, которому это в полной мере может быть понятно и интересно.

- Мне приснился заброшенный сад - мое подсознание. И вела меня к нему наша общая душа, - проговорила это медленно, заметив как сверкнули глаза Франкенштейна и тот отложил поднос на прикроватную тумбочку. Правильно понял, еда может подождать. Я внимательно наблюдала за тем, как он садиться на кровать, чувственно целует меня в губы и отстранившись лишь самую малость, заглядывает в глаза.

- Ну, показывай, - получив согласие, я тут же стала транслировать мысленно свой сон, с самого первого мгновения, надеясь, что, возможно, Франки со стороны заметит что-то, чего под эмоциями могла не заметить я. Он смотрел его внимательно, не отводя взгляд от моих зрачков, будто в них все проецировалось. Конечно, это так не было, но они были так расширены, что создавали идеальный фон. А я могла наблюдать за реакцией мужа. И видела только блаженную улыбку и контрастно нахмуренные брови, будто он вспомнил что-то приятное, но прямо до боли, так как было утерянное. Могла его понять, так как встреча со своей душой и прогулка по подсознанию, это было уже нечто за гранью обычного человека. В полной мере такое, пожалуй, мог понять только кто-то с расширенным разумом. А те, кто таким не обладал мог только наблюдать за таким, как за приятной сказочкой. Муж, посмотрев мой сон, спрятал лицо в ладонях, тяжело вздохнув.

- И как? Невероятно, правда? - спросила, с интересом отстранив его ладони от лица и с удивлением отметила, какое у него сложное выражение лица. Будто на него снизошло озарение и одновременно с этим - он давно уже это знал. Встретившись со мной взглядом, Франки только выдохнул несколько напряженно.

- Пожалуй, самое невероятное в этом сне, это то, что мне кажется, будто это мой сон, - серьезно произнес Франкенштейн, чем меня заинтриговал, но не слишком удивил. Все-таки, у нас уже были случаи, когда мы разделяли почти один и тот же сон на двоих. - Я бродил по твоему подсознанию, глядя на все твоими глазами, а чувствовал и ощущал все, будто это мое, родное. И я почувствовал, тебя что-то смутило в этом сне, но не могу понять, что именно.

- Ох, это я могу тебе сказать, - хмыкнула, чуть прильнув к плечу Франки и меня тут же, без лишних слов, прижали к себе. - Я не могу понять значения этого кровавого неба. Есть у меня предположение, что это, возможно, из-за предчувствия моей души, что я буду просыпаться, но... Как по мне - попахивает бредом. Мне отец уже объяснял, что наша душа не думает, не предполагает, не предчувствует, а знает, именно знает то, чего не знаем мы. Значит, это мое объяснение такое себе логическое...

- Не знаю, - не согласился со мной Франкенштейн, поглаживая по волосам. - Возможно, твоя душа предчувствует что-то, чего мы осознать не можем. А возможно, она просто плачет.

- Плачет? Но почему? Я же ничего плохого ей не сделала! - тут же заартачилась, смотря на любимого с непониманием, но встретилась только с мягкой, успокаивающей улыбкой.

- Плакать можно не только от горя, но и от счастья, - спокойно сказал мне он, явно пытаясь меня утихомирить и задавить рождающийся в груди протест. - Ты ведь, как я понимаю, за всеми этими открытиями не увидела главного. Раньше ты свою душу не очень-то понимала и часто поступала вразрез ее желаниям, - я отвела взгляд, вспоминая тот свой сон перед поездкой в Диснейленд, с животворящим ручейком и странными цветками. И тоже вспомнила свое непонимание, пока мне не объяснил всего отец. Я тогда и вправду не понимала своей души, и того, что она пытается мне передать. - А вот в этом сне произошло что-то феноменальное и прекрасное. Вы - встретились, произошла конфронтация. Причем, разошлись вы после этой встречи на положительной ноте, а не с ссорами и упреками. Это прекрасно. Начало симбиоза разума и души, - внимательно посмотрела на Франкенштейна, осознавая каждое слово, и понимая, какой силы и значимости это был сон. Даже язык не поворачивался так его называть, но из песни строчек не вычеркнешь, мне это именно приснилось.

- Интересно только, что нам принесет этот симбиоз, - пробурчала, прижав руку к груди, будто прямо сейчас могла нащупать этот шарик души. - Но судя по моим настоящим ощущениям - ничего плохого не должно произойти. Уж она знает лучше нас, что нас ждет, - улыбнулась Франкенштейну, чувствуя, как тяжесть, которую я чувствовала после пробуждения медленно, но верно меня покидает. - Спасибо тебе, помог. И за завтрак, которым я сейчас займусь, тоже благодарю, - чуть приподнявшись, оставила мягкий поцелуй на его губах, ощутив искреннюю улыбку на его губах.

- Приятного аппетита. А я пойду, - Франки отстранился, протягивая мне поднос. Я растеряно захлопала веками, но поднос приняла.

- А куда, если не секрет? - спросила заинтересованно, с удовольствием принимаясь за круассан с шоколадной крошкой. Вкуснота в истинном ее виде.

- Никак не секрет, - ухмыльнулся Франкенштейн, с удовольствием подметив мое одобрение утреннего меню. - Дети решили, что после быстрого завтрака они хотят идти дальше строить домик. Но теперь высказались, что хотят строить его вместе с модифицированными. А завтра это ждет благородных и оборотней. Как мне сказала Фрэнсис: "всем надо дать возможность присоединиться к прекрасному", - фыркнула, слыша эту цитату и чуть не поперхнулась едой.

- Кхех, вся в свою мамочку, - послала любимому воспоминание того, как сама в детстве привлекала к своим забавам взрослых под предлогами, завуалированными в умные, "взрослые" высказывания. Будто пыталась говорить на их языке. - Но я тебя поняла. За ними надо проследить, а то еще не то построят. Но я вскоре к вам присоединюсь, - словно пытаясь доказать, немного быстрее стала жевать, на что Франкенштейн только легко рассмеялся.

- Не спеши так, этот процесс вряд ли будет быстрым, - подмигнув мне, Франки скрылся за дверью, оставляя меня в состоянии легкого недоумения.

Нет, я конечно понимала, что он имел в виду. Детки могли просидеть за таким интересным занятием даже целый день. Но я-то знала, как на них найти управу. Я имела тот ключик, что помог бы мне их отвлечь - интерес. Было ясно как дважды два, что дети захотят увидеть храм собственными глазами, особенно, если им еще объяснить что и к чему. По крайней мере, так я предполагала, ведь нельзя быть уверенной в том, что они не захотят остаться дома. Это для меня, конечно же, было бы так себе сценарием, так как почему-то именно сегодня хотелось себя окружать близкими. Солнышко светило ярко, погода стояла отличная, да и в душе было какое-то предвкушение, как обычно у меня бывало накануне каких-то масштабных праздников. Только вот можно ли было таковым называть обустройство храма? Я не знала, так как обычно храмы есть у тех, кто точно является богом. Я же не знала, не являюсь ли все еще самозванкой. Не спасало ни осознание того, что я дочь бога, ни то, что мне все вокруг это пророчат.

Все так же пребывая в раздумьях подобного толка, я медленно и с наслаждением покушала, а потом подскочила на ноги, отходя от кровати, прикусив губу. Окна нашей комнаты выходили на противоположную сторону окон детских комнат, так что я не увидела, чем там занимается малышня. Но приоткрыв окно могла слышать. А потянувшись к мыслям любимого я и увидела - Франкенштейн стоял на платформе, выходящей из комнаты Генри и молчаливо наблюдал, как модифицированные помогали малышне крепить лесенку к столбу дерева. Такео устанавливал досочки, чтобы все было ровно, а Тао с Викой на плечах ввинчивал шурупы. Кира и Эмыч тоже помогали, будучи отданными на растерзание Генри и Вике, но занимались они другим - красили весь домик лаком, чтобы древесина под влиянием дождя не гнила. Ухмыльнулась, считав с разума мужа эти картины, было радостно, что дети подошли ко всему этому с настоящей ответственностью.

Скрывать было нечего, меня успокоило увиденное, за детей больше не волновалась. Раскрыв полностью шторы в комнате, я двинулась к шкафу, выбирая себе одежду, что подходила бы к тому, что я задумала. Самым важным для меня было, конечно же, удобство. Я не знала, чего можно ожидать от этого храма, даже понятия не имела, какого уровня придется применять умения, будет ли это просто уборка вместе с заменой некоторых элементов интерьера, или капитальный ремонт. Но тоже не могла подавить в себе тоненького голоска своей хотелки - не могла отказать себе в соблазне немного покрасоваться. Просто вырядиться, для себя самой, таким своенравным образом отметить первое появление в храме, что должен был стать моим. Быстренько умывшись и наложив макияж в темных тонах, я подбежала к шкафу, ища что-то, что просто мне понравится. Выбор пал на кожаные лосины и тунику до середины бедра, что можно было носить даже в качестве коктейльного платья. Из мягкого, не особо мнущегося материала, без рукавов, с закрытым декольте по типу водолазки, но зато с вырезом на спине.

Удовлетворенно кивнула, глядя на платье в руках. Пожалуй, самым большим плюсом этой туники, то, что делало ее для меня привлекательнее других подобных, был ее цвет. Насыщенный, почти амарантовый, но притом с мягкими переходами в фиолетовый. Я была более чем уверена, что при отсутствии дневного цвета эта туника и вовсе может казаться фиолетовой. Конечно, не для наших нелюдей, что и темноте видят как за дня, но вот для обычных людей - готова даже поспорить. Без промедления надела ее и вновь радостно хмыкнула. Правильно я решила, что все будет отлично сочетаться. Правда, лодочки или балетки надевать не стоило, так как тогда уж сильно подчеркну некоторую торжественность своего образа и мне самой будет неудобно в таком виде работать, если придется. А вот черные сникеры - это было то, что нужно. Оделась, подготовилась, можно сказать, что даже выходить была готова. Но прежде надо было найти Франки - если идти убеждать детей куда-то идти, то только с ним, чтобы они равно меня, как и любимого воспринимали, как авторитет в семье.

В полной готовности к выходу, я вышла из нашей комнаты, направляясь туда, куда чувствовала ауру мужа. Почему-то я ощущала его в комнате Виктории. Возможно, он там почему-то с Викой, может что-то объясняет. Но нет, стоило мне подойти ближе к двери, я ощутила, что там только и исключительно аура моего мужа. Это уже было интереснее. Смело открыла дверь, ожидая, что меня тут же заметят, но нет - Франкенштейн стоял ко мне спиной. И явно ушел в свои мысли, так как не замечал никого и ничего вокруг, даже того, что легкие занавески сквозняк поднял чуть ли не уровень его лица. Хотела уже его окликнуть, но улучшенный слух уловил тихое эхо музыки. Обойдя его немного, я отметила что он в наушниках. Блин... Стало интересно, какая же песня его увлекла, что он так ушел в себя. Но вскоре гадать не пришлось - песня началась заново, и Франкенштейн в этот раз решил подпевать. А я подошла ближе, считывая его эмоции и отголоски мыслей.

- I lost myself into the night

And I flew higher

Than I had ever

But I still felt small, - песня, что пел любимый, была для меня незнакомой, абсолютно. Но не могла сказать, что она мне не нравилась... Скорее, была открытием, я просто раньше с ней не сталкивалась. Текст тоже не был лишенным смысла - "Я потерялся в ночи и поднялся выше, чем когда-либо, но по-прежнему ощущаю себя крошечным". Заинтересованно посмотрела на затылок Франкенштейна, будто там были написаны все его мысли, которых мне даже не приходилось читать - они пламенными сгустками появлялись перед глазами, будто Франки нарочно мне их демонстрировал. В тех словах и тех строчках он видел все воспоминания начала своей жизни. То, как он вместо обычной жизни выбрал путь исследователя и усилил себя с помощью науки. То, что стало для него точкой не возврата, но при всем этом, придало его жизни смысла.

- I clipped my wings and fell from flight

To open water

And floated farther

Away from myself, - от мыслей, что вспыхнули под влиянием следующих строк я невольно зажмурилась, прижав пальцы к вискам. С каждым словом, что он красиво, под стать певцу, распевал, росло его внутреннее напряжение. "Я подрезал свои крылья и упал с высоты в открытые воды, а затем поплыл дальше, прочь от себя" - те слова, казалось, несли в себе всю боль еще одного значимого решения в его жизни. Решения, что несло за собой большую ответственность. Открытые воды, что были в той песне, были для Франки аллегорией Темного Копья. То, что сбило его с пьедестала, то, что заставило "пасть с высоты". То, что поглотило так много жизней просто ради галочки, чтобы существовать. Самое настоящее бремя, что повисло именно на Франкенштейне, не давая больше такой свободы, как прежде.

- And I swam in the wakes of imposters

Just to feel what it's like to pretend, - перед глазами появились те многие года, десятилетия, века, когда Франки притворялся колдуном. И все ради того, лишь чтобы и выследить. "Я плавал в обители самозванцев лишь ради того, чтобы понять, каково это - притворяться" - переведя себе эти строчки в уме, я прищурилась, покачав головой. Вот уж действительно, похоже, мой муж нашел песню о себе. Или же просто этот певец поймал воздушный поцелуй Лакрицияра.

- There's no dreams in the lakes only monsters

And the monsters are my only friends, - черт, такие совпадения пугают своей неслучайностью - казалось, что кто-то просто списал жизнь Франки, наделив ее аллегориями и оформив в песню. Иначе как объяснить, что даже в строчках "В волнах нет грез, только чудища, и они - мои единственные друзья" Франкенштейн увидел очередной эпизод своей жизни? Тут будто черный по белому рассказывалось о том, как он прибыл в Лукедонию, подружился с благородными, все сильнее привыкал к ним, хотя изначально обещался их уничтожить. Я даже опасалась, что могу услышать в дальнейшем.

- They're all that I was

And never could be, - "Они - всё, чем я был и никогда не мог быть". Эти две строчки, брошенные чуть ли не севшим голосом, едва не заставили меня раскрыть себя и прижать Франки ближе к себе. Тогда, еще не будучи связанным контрактом с Кадисом, имея при себе Копье, он был чужим и для благородных и для людей. И везде именно из-за проклятого оружия, из-за нечеловеческой силы... Его ведь не раз воспринимали как благородного именно из-за нашей родовой ковырялки. Поджав губы, я зажмурилась, чувствуя, как все внутри моего любимого скручивается в узел, готовый взорваться. Наверное, близок припев.

- Eyes in the dead still water

Tried but it pushed back harder, - моя интуиция мне не изменила, припев начался, и я, даже не касаясь мужа, видела как он весь напрягся. Будто ему было нестерпимо больно петь о той борьбе. "Сухие глаза по-прежнему слезятся. Я пытался [бороться], но меня отбрасывало всё сильнее". Думаю, если бы я уже здесь не стояла, то в этот момент точно бы все почувствовала и прибежала, даже с другого конца света. Ведь Франки никогда, кроме редких исключений и своего детства, не позволял себе на слезы. А сейчас, по нашей связи, я невольно чувствовала эту борьбу с собственной болью, эту попытку удержаться, не поддаваться на слабости, хотя так хотелось. Тем страшнее казалось то, что у него единственной возможностью пролить слезы раньше было только поглощение Копьем - ведь там, сидя на этом фиолетовом песке, тебя не видит никто, кроме уже давно мертвых врагов. Его тело, физическое, не плакало большую часть жизни, плакала лишь душа и личность. Прикусила губу, опасаясь, что мой сон мог быть для любимого некоторым катализатором.

- Cauterized and atrophied

This is my unbecoming, - Заклеймён и истощён... Это не могло быть ничем другим, как сравнением к тому, как себя чувствует человек, владеющим Копьем. Я его понимала, больше чем он мог бы себе представить. Это... "Бесчувственность и безжизненность мне совсем не к лицу" - такой перевод тех двух строчек описывал все, что держит владельца Копья в тонусе, чтобы побеждать с собственным оружием. Осознание, насколько это противоестественно. И чтобы казаться живым, а не тенью себя самого - приходится притворяться, вытаскивать на свет свою язвительность, провоцировать в бою и ощущать всю свою боль. И все это против одного-единственного желания пребывающего под гнетом оружия - вести себя как робот, чтобы ОНО не имело идей для ночных кошмаров. Но вместе с этим решением, это значило бы сдаться - ведь будучи бесчувственным, закрываясь на чувства других, во власти Копья можно наломать дров.

- Knives in the backs of martyrs

Lives in the burning fodder

Cauterized and atrophied

This is my unbecoming, - перед мысленным взором у меня появились ужасные картины. Горящие, разрушенные деревни, тысячи, миллионы трупов, появившихся из-за очередных эпидемий. Все то, чем страдало человечество за длинные года жизни Франкенштейна. Все те беды и те, кто виной этому. Иногда - оборотни, иногда - благородные. И Союз, что преуспевал в этом с завидной частотой, особенно тогда, когда на посту старейшин были представители всех трех рас. Сильные мира сего, вместо помощи, разрушали людей, заставляя их год за годом, а иногда и день за днем чувствовать агонию и боль загнанного в угол зверя. "Клинки в спинах мучеников, жизни протекают в дыму горящих отходов"... Ведь помощи, казалось, неоткуда было ждать. Не у кого просить. Все это вызывало чувство вины - ведь создавая Копье, он не думал, что станет для человечества предателем, а не спасителем. Но спасать приходилось, действуя из тени, люди его не принимали и боялись. Из-за этого не всегда получалось успеть со спасением и часто приходилось смотреть на чужие страдания и смерть.

- You found me drifted out to sea

It's automatic

It's telepathic

You always knew me, - перед взором у меня вдруг появились совсем другие воспоминания Франкенштейна. Мое наглое появление в его жизни, то как я решительно перетягивала на себя его жизнь. Ниточка по ниточке. И строчки песни это только подтверждали, шли, будто фоном - "Ты отыскала меня в открытом море машинально, телепатически, ведь ты всегда меня знала". Тут уже каждое слово описывало то, что чувствовал Франки, под каждой буквой и каждой точкой он мог расписаться, мол, именно так было в его случае. Я действительно всегда его знала, знала, как саму себя. И только потом он понял, что я подбираюсь все ближе к нему не ради того, чтобы заместить, а чтобы подставить плечо и помочь, когда подогнутся ноги. Он не знал, когда это произойдет, но заметил, что я - рядом, когда происходит полный швах. И стал мне доверять.

- And you laugh as I search for a harbor, - "Когда я искал убежища, ты смеялась", в мыслях появились все моменты, когда меня дико забавляло, как Франкенштейн носиться вокруг своего Мастера. А по сути, рядом с Рейзелом Франки как в спокойной гавани. На секунду даже стало немного стыдно из-за этого, но песня полилась дальше и я только опустила голову вниз, прикрывая глаза. Хотелось понять всю суть и проникнуть в ситуацию так, как видел ее мой любимый. Ведь теперь, когда он был так искренен, пел так, будто его никто не слышит, я могла окунуться в это будто в самые глубины вод.

- As you point where the halo had been, - резко раскрыла глаза, глядя в спину Франкенштейну. "И указывала на свой нимб" - убейте, если это не намек на мою божественность. Меня всю прошило мурашками от осознания, насколько эта песня об именно моем Франки, раз даже я в ней учтена. Думаю, именно этой своей реакцией я себя спалила, так как Франкенштейн развернулся резко, встретившись со мной взглядом. Но отметив, что это я - расслабился и уже целенаправленно показал мне свои ощущения от этих слов. Он видел в них отражение моих попыток, что я прилагала, чтобы Франкенштейн наконец расслабился, и не искал безопасного места у боку одного и единственного существа, а расслабился, и оглянулся. И чтобы понял - вокруг него сформировалась семья, и остальным ее членам так же можно доверять, если получиться отпустить контроль, что как маска, приклеенная к лицу.

- But the light in your eyes has been squandered, - уже пропевая это мне в лицо, признаюсь, он немного меня испугал. Эти слова, "но свет в твоих глазах был потушен", насторожили. Но потом я увидела в глазах разные картины, как меня не раз и не два поглощало мое оружие, и какой я тогда представала в его глазах. Он видел во мне себя, как в зеркале. И пусть оно слабее, но вместе с тем - послушное, да и я из-за этого более открыта, чем Франкенштейн. Все потому что не было у меня нужды так сильно себя контролировать. Можно сказать, что мы с ним вместе в одном омуте, но при том - я принимаю эту тьму и не скрываюсь с ней особо. Более открыта на мир, на других людей, чем Франкенштейн, несмотря на то, что тоже держу за пазухой этого психа, по случайности названного оружием.

- There's no angel in you in the end, - несмотря на смысл фразы, он улыбался, пока пел это, глядя мне в глаза. "В итоге в тебе не оказалось ничего ангельского". И в этот раз мне даже не нужно было мыслеобразов, чтобы понять, какой смысл любимый закоренил в этих словах. Я уже чувствовала эту песню, так как и он. И тут я думаю, это объяснение того, что ближе узнав меня, доверившись, Франкенштейн понял, что я такая же как и он чертяка. То есть, не белая и пушистая, и поэтому мне можно открыться полностью, так как все пойму. Причем, пойму и приму, со всеми изъянами. Как полагается принять часть своей души.

- And all that I was

I've left behind me, - "Всё, кем я был, я оставил позади" - именно так, пожалуй, можно было описать жизнь Франки сейчас. Да и не только его. Но по большей части именно Франкенштейн стал подвержен моим изменениям. Осознав, как я на него действую, какие использую способы, он принял ту игру, позволил себя изменять, выковыривать из панциря, учился снимать маску хотя бы перед домашними. Он действительно оставил себя прошлого позади и не вспоминал долгие года одиночества.

Когда после этой строчки вновь начался припев, я уже мягко улыбалась, сделав шаг навстречу любимому. Да, его лицо исказилось в мучениях, будто ему было банально больно быть открытым и петь из глубины своего сердца. Но именно такое пение очищало, я как никто другой знала об этом, а поэтому радовалась, что он еще один способ на то, чтобы выплескивать все то, что лишнее и освобождать место для новых, прекрасных и приятных эмоций. Меня не пугало ни то, с какой экспрессией он пел, ни то, как повышал с каждым словом голос, ни то, как руки поглощало Копье. Я улыбалась, будто пыталась передать ему своей улыбкой немое заверение "я здесь, рядом, и пока я с тобой - тебе не стоит ничего бояться, я всегда могу тебе помочь и проконтролировать, если ты сам не сможешь". Я хотела дать ему глотнуть той свободы как можно больше, хотела чтобы он без сомнений мог раскрыть свои крылья. А уж я позабочусь... Проблемы Франки решить мне под силу.

- Now I wait

This metamorphosis, - "Теперь я жду превращения". Удивительная песня. Именно так я могла назвать то, что сейчас происходило - превращение. Именно оно в полной мере отражало то, насколько открытым становиться Франки даже если это страшно, даже если пугает, даже если даст пищу Копью, даже если незаметно на первый взгляд. Он в первую очередь менялся изнутри, и это было прекрасной метаморфозой. - All that is left is the change, - "Все, что осталось - это изменения", так? Франкенштейн на мои мысли ответил молниеносно, ухмылкой и мыслеобразом. Для него значимыми были абсолютно все изменения - те, что я вносила как в мир, то есть ломка канона, и личностные изменения, которые не приведут к становлению Франкенштейном бесчувственным. Даже уловила робкую благодарность за то, что меняю не только его, но и всех вокруг - благородных, модификантов, оборотней. Хотелось от такого количества благодарности смущенно рассмеяться, но я не смогла, так как глаза и ухмылка Франки будто вводили меня в транс.

- Selfish fate, - пропел Франкенштейн несколько с явным намеком, а вот я растерялась. В тот момент я не понимала, что обозначает эти слова "участь эгоиста". И меня осенило, резко, как при хлопке ладонями. Он словно признается сам себе, что он малость нарцистичный и падок на лесть, в чем бы даже себе не признался, если бы я его не изменила. Но дорогой внимательно посмотрел мне в глазах, мысленно ставя троеточие там, где я поставила точку. А если идти логическим тропом, и продолжить это троеточие, то можно сказать "Участь эгоиста... Никого так не любить, как себя". Широко раскрыв глаза я посмотрела прямо в зрачки Франки, будто заглядывая в его душу. И видела то, что уже давно могла сказать про себя, пха! Да я в свое время даже это озвучила. Он любил меня даже больше, чем Вики, Фрэнни и Генри, больше чем Рейзела, именно я была для него самым важным человеком в жизни. Такое признание едва не выбило меня из равновесия, но получилось взять себя в руки и улыбнуться, заверяя, что все взаимно. - I think you made me this, - от этих слов я покачала головой, но улыбки с лица не стерла. "Думаю, это ты меня сделала таким" - это можно было назвать обвинением, но вины я не чувствовала. Все-таки, так оно и было, именно я его таким сделала, и горжусь этим. И буду продолжать менять Франки, пока не увижу, что он полностью лишен всего того, что отравляет ему жизнь. Пока не увижу, что окружает его только приятное.

- Under the water I wait, - легко, будто просто разговаривая, он бросил мне это его "я выжидаю под водой". Это сравнение было мне более чем понятно. Я слышала музыку песни так отчетливо, будто сама держала в ушах наушники, наши рассудки будто от этих вспышек взаимопонимания сплелись в один разум, движимый одной целью. Поэтому я совсем не испугалась того, что Франки все более стремительно поглощает оружие. Ведь быть под водой - значит быть поглощенным Копьем. Я понимала, прекрасно понимала, что происходит и было наплевать в тот момент на весь свет вокруг меня. Впервые Франкенштейн так прямо, глядя глаза в глаза, просит о помощи, ждет этой помощи, не боится признаться в том, что в ней нуждается. Он поддался моим изменениям и возжелал того же, что сделала я у себя - утихомирить шавок и пробудить волченков. И я готова это сделать, всегда была готова, ждала лишь этого момента. Понимания, что можно действовать, разрешения войти в его ад.

- Eyes in the dead still water

Tried but it pushed back harder

Cauterized and atrophied

This is my unbecoming, - в этот раз я пела припев вместе с Франки, будто соревнуясь с ним по громкости пения. Это был кульминационный момент. Я желала, как никогда в жизни, чтобы он поддался на эту манипуляцию шитую белыми ниткам. Хотелось, чтобы он выкинул из себя всю боль, что его мучила, чтобы его назревший надрыв в конце-концов треснул. Здесь, под моим взглядом, когда я мог весь контроль принять на себя и дать ему свободу. Положила ему ладони на щеки, чуть ли не насильно заставляя смотреть в мои глаза и чуть ли не в лицо ему выкрикивала уже запомнившееся строчки.

- Knives in the backs of martyrs

Lives in the burning fodder

Cauterized and atrophied

This is my unbecoming, - к нашему общему счастью, подобному Франкенштейн поддался, пытаясь меня перекричать. Его ладони легли на мои, ни то в попытке убрать, ни то в попытке раздавить ими свою голову. Но я не обращала на эти попытки особого внимания, только наблюдала за его глазами. Ждала слез. Ждала поглощения. Ждала состояния эмоционального пика, чтобы именно в тот момент отворить нужную дверь. И когда я дождалась всего перечисленного, когда кожа под моими пальцами была влажная, когда руки жгло Копье мужа, я, не дожидаясь последнего аккорда песни, звучавшей из наушников, валявшихся где-то там, на земле, резко вторглась туда, куда меня так рьяно пытались утянуть мертвые души. Только вот, они даже не представляли, что пригласили туда свою погибель. Что придет с ними разбираться некто сильнее Ноблесс, что их запечатал. И они даже представить себе не могли, на что я способна, даже без меча Кенезисов, Рагнарека, в моих руках. Я прекрасно управлялась с клинками, размером поменьше и количеством побольше.

***

Первое, что я сделала, оказавшись в Копье Франкенштейна - ощерилась своими хвостами, сохраняя спокойствие, но при том будучи крайне сосредоточенной. Тут меня никто не знал, так что надо было показать уровень своих сил, чтобы всякие затаившееся шавки, отвечающие за "прием новичков" не заинтересовались. Косить под одну из здешних заключенных мне точно не светило, но я могла заработать преимущество, сыграв на контрасте. Внимательно посмотрела по сторонам, расслабленно опустив руки, но при том будучи напряженной как струна. Я чувствовала, неспроста тут сейчас так тихо. Никто из здешних подлецов не насытился бы одним фактом поглощения, пусть и сильного энергетически объекта. Эта бездна, кишащая монстрами, была страшнее моего Копья, страшнее в разы. Старше, сильнее, могущественнее. Если у меня шавки скалились, прежде чем лаять или кусать, то тут сразу бросались к шеям, иногда и со спины.

Мои хвосты были настороже так же, как и я, поэтому, как только они стали прямыми и твердыми, словно железные пруты, я сразу поняла, что меня заметили, что за мной начали охоту. Только вот Копье и знать не могло, что я ворвалась сюда сама, и что жертва не я, а оно. Ухмыльнулась, заметив какое-то возмущение энергии справа от меня. Вот и начинается игра разума! Интересно, что же подкинет мне Копье, не ощутив моих страхов или моего чувства вины? Насколько то, что я увижу, будет абстрактно? С хитрой улыбкой я двинулась прямо в эпицентр этого завихрения, ведомая одним лишь интересном. В этой тьме и грязи многовекового оружия я была настолько ярким кусочком света, что манила всех, как маяк. Заманивала всех мразей поближе, чтобы уничтожить, так же как ароматный сыр в мышеловке манит крыс. Подойдя вплотную, я увидела крепкую, дубовую дверь, будто парящую в воздухе и без раздумий толкнула ее, проходя через витающий порог.

Что же... Я говорила, что мое оружие по сравнению с этим - щенок глупый? Вот и такой глупой я чувствовала и себя сейчас. Все потому что Копье смогло меня обкрутить вокруг своего пальца и подбить на эмоции. Спрятав самое главное - свои страхи и случаи, за которые могла чувствовать вину, я забыла о кое-чем, не менее важном. Воспоминания. Нет, они не были открыты, но такая энергия сумасшедшей силы смогла проникнуть в мой разум и считать то, что было ей важнее всего. Прикусила губу, наблюдая уже знакомую картину, но со стороны, будто это не было мое воспоминание, а кого-то из нашего близкого окружения. А именно - то, как Раймонд закрыл Генри в темном туалете гостиничного номера. Но видение, как я поняла, было приукрашено самим Копьем - ведь Кадис не заходил в туалет вместе с моим сыном и уж тем более не издевался. Но даже понимая это, картина, как Ноблесс бьет и насилует ребенка была для болезненна и шокирующая.

Относительно спокойное наблюдение за навязанной картиной прервало осознание. Такая детальность может быть навеяна только опытом. Только самим ярким воспоминанием души, что упивалась своим грехом. А я не думаю, что Франкенштейн сомневался бы перед поглощением насильника-педофила. Это осознание в моем разуме раздалось щелчком. Это был мой триггер, оружие смогло меня подловить. И оно сейчас дорого за такое заплатит. Безумно оскалившись, я достала из своего кармашка знакомый мне клинок. Не перочинный ножик, сделанным Андреем для убийства богов - так я могла бы разрушить здесь все к чертям собачьим, что бы отбилось рикошетом на Франки. Другой подарок, тоже с Ваарры. Жало скорпиона, что подарил мне Богдан и что я напитала своей силой, когда в Забвении избивала Раймонда. И теперь я собиралась сделать то, что не сделала тогда - растерзать его. Эту оболочку, а не своего контрактора. Тот мерзкий лик, что при жизни калечил детей.

Несмотря на то, что ринулась я молниеносно, оружие меня засекло. "Раймонд" и "Генри" тут же перестали отыгрывать свое действо, повернувшись ко мне и пытаясь кинуться наперерез мне, пытаясь если не сожрать, то основательно понадкусывать. Ага, хуй вам, господа мрази. Я работала ножом быстро, уверенно, целясь в жизненно важные точки, но душам, принявшим чужой облик этого было мало, чтобы прекратить свое существование. Надо было располосовать их материализацию облика на ленточки и только потом убивать души. Хвосты занялись ребенком, так как видеть я этого не хотела, чтобы лишний раз не нагружать свой рассудок, а я занялась насильником. Я была права - как только от внешней оболочки остался лишь пшик, передо мной воспарил шарик души, спешно пытавшейся вернуть свой реальный облик. Не позволила на это - матрица той души была настолько уродливой, что я одним ударом ее снесла. А после и поглотила душу одним из хвостов, пока меня не опередило оружие.

- Ты-ы-ы, - прошипели позади меня и я с безумным выражением лица повернулась, понимая, что хвосты не стали сносить матрицу, как сделала я, и дали этому субъекту воплотиться в себя настоящего. Было даже интересно посмотреть на ту душу, что добровольно или под давлением согласилась испытать на себе подобное насилие. Передо мной сидела чумазная девушка, с лицом тронутым жуткими волдырями и ужасающими ранами. Гангрена. Прищурилась, глядя в ее глаза и склонив голову в бок. - Ты что за монстр? - прошипела она, крайне агрессивно, дрожа... Но не от гнева. От страха. Эта душа боялась настолько, что нарочито показывала свою опасность, лелея надежду меня испугать. Улыбнулась ей безумно, под стать моему выражению лица.

- Я - самое страшное зло, с которым любому из вас приходилось сталкиваться, - резко, свободной от клинка рукой, я поймала эту душу за подбородок, не брезгуя прикасаться к ранам. Вся та гниль тут же пыталась на меня переползти, заразить меня не болезнью, а энергетикой Копья, но те маленькие частицы, ощутив во мне носителя аналогического оружия, спешно отступали. Как прилив, лишь лизнувший ноги человека на берегу. Душа это шевеление отметила и замерла в моих руках. Причем вовсе не от страха... От надежды, посетившей ее впервые за такое безумное количество лет. И в глазах у нее был лишь один вопрос - неужели именно сегодня наши мучения закончатся? Улыбнулась, отметив в этой душе волчонка и ответила доверчивым взглядом. - Я - страшнее ваших здешних мразей. Я пришла их искать и убивать. И ты будешь мне помогать, если хочешь хоть немного покоя взамен за сотрудничество.

- Я буду тебе помогать, - будто зачарованная, пробубнела эта душа, так как внятнее не могла высказаться из-за того, что я все еще дерзко держала ее за подбородок. Но я и не думала отпускать, пока не увижу благосклонного к себе отношения. - Чем я могу помочь кому-то столь могущественному? - прошептала она, заметив, как держащиеся на расстоянии души внимательно за нами наблюдают. Я высвободила свою энергию, тем самым заставляя любопытных заняться чем-то более важным для них - жратвой. А сама серьезно посмотрела на эту душу, напитав ее минимально своей энергией. Сделав ее видимой для меня в любом уголке этого кавардака.

- Ты сейчас сделаешь вид, что сумела сбежать от меня. Всех встретившихся тебе уродов будешь посылать ко мне, мол сильной я только кажусь и мной реально подпитаться, - улыбнулась душе, видя в ее глазах непонимание. Да, точно, это потенциальный волчонок. Только вот очень робкий, уже порядочно натерпевшийся от этих шавок. Истинная лайка, что без хозяина просто одичала под стать шакалу. - Когда будешь врать, моя энергия будет немного утекать, создавая впечатление твоей сытости. А вот таким же, как ты, с сильной волей и добрыми намерениями, или попавшими сюда по недоразумению, ты будешь говорить правду. Что я веду истребление и ко мне не стоит приближаться. Всех отведи в самое безопасное здесь место. Закончив здесь - я пойду к вам и передам все. А теперь, укуси мою руку, - душа недоуменно похлопала глазками. - По человечески укуси, нам надо создать видимость, что ты сбежала сама.

Душа послушно укусила меня и я не притворно отстранила руку, зажимая укус. Было больно, чисто в человеческих мерках, но времени моего притворства хватило, чтобы душа от меня ускользнула в ряды еще недавно жрущих хищников. Те проводили ее несколько недоуменным взглядом, но потом обратили внимание на меня. На кого-то, кто раскидывается такой вкусной энергией, на кого-то, от кого сбежала такая душа-слабачка. Идеальная жертва, которая по началу казалась опасным объектом. Хмыкнула в душе, видя эти оскалившиеся пасти и едва сдержалась от того, чтобы не оскалиться самой. Никто мне не запрещал немного поиграть с Копьем своего супруга, показать в ответ на такую качественную постановку не менее качественную ложь... Мне было все равно, что в первых рядах зевак, что собирались на меня броситься, могут быть и святоши, обезумевшие от еды, что давалась им так редко. Никого дорого своей душе Франки не поглощал. У меня были развязаны руки.

Вихрем смертоносных ударов я вклинилась в ряды душ, что уже дернулись перед прыжком. Ноль преимуществ, быстрая реакция и качественные, сильные удары хвостами и клинком, усиленные моей энергией. Все ради того, чтобы сметать матрицы без промедления. Чтобы оболочки исчезали, как комки сахара в горячей воде. Чтобы они даже не осознали момента, как перестали существовать. Чтобы другие подлецы не сумели почувствовать этого страха, этого осознания и не смогли затаиться. Я буду устраивать показательную пытку только в одном случае - когда встречу душу, столь сильную, чтобы могла со мной пободаться. Уничтожение сильного, главного шакала испугает всех этих шавок здесь больше всего. Потому что его место по силе, жестокости и отваге в тот момент займу я. И я не уйду отсюда, пока не стану той, кем можно будет пугать это оружие. Андрей мне очень, очень хорошо посоветовал, дал указание, что действительно является рабочим.

Контролировала я себя отлично, поэтому могла спустить с поводка своего внутреннего зверя, зная, что не затеряюсь в этом сомне душ. Советы Богдана я тоже хорошо помнила и именно сейчас проводила схватку своей жизни. То сражение, где никто не мог мне помочь, где я была одна против тысячи врагов, в которых смутно узнавались знакомые черты. Я и те, кто осознанно двинулся навстречу своей гибели, ведомые голодом. Отличное чувство. И ни грамма сожаления не было во мне, ни слова оправдания для них. Все они были такими мерзкими, такими прогнившими до сути, что даже души, со снесенными матрицами, астральной и ментальной оболочкой были прогнившими. Я не бралась судить, были ли они такими при жизни, или испортились уже здесь, перенимая заразу от других, но такие души были мне отвратительны. Я их разбивала в клочья, рождая новые вспышки энергии, приманивающие следующих мерзавцев. Чистейший данс макабр.

- Что здесь делает эта подстилка? - за моей спиной раздался знакомый голос, но который я тут же повернулась. Хвосты меня защитили от града ударов оппонентов, распустившись стальным веером. Чуть поодаль стоял Градеус. Выбешенный, с перекосившимся от злости лицом.

- Ваушки-и, а жизнь действительно очень интересно располагает нашими судьбами, - я оскалилась, радостно захлопав ладошами и не скрывая своего воодушевления, закрутилась юлой. Хвосты, так и не сменившиеся в гибкие отростки, скосили толпу вокруг меня, как газонокосилка - траву. Я даже не стала вбирать в себя более-менее чистые души, а дала оружию их поглотить. Пусть Копье набирает сил. Тогда я смогу еще сильнее ранить Градеуса. Ведь он, именно он, сильный и уничтожаемый в этом пространстве, усиливающийся от каждого удара, был идеальным примером крупного и дикого шакала. Того, на ком мне стоит сделать показательную казнь, чтобы все находившееся здесь понимали, кто я, что я, и в какие игры со мной точно не стоит играть. Его окончательная погибель точно добавит мне здесь авторитарности и я не побрезгую его использовать, чтобы склонить чашу весов в свою сторону.