И думать не думал, что может так изводить себя. Собрался что-то писать – да ни черта. Неспокойно, переживает, словно ребенок, которому должны вынести наказание, какая тут работа? Дазай жутко удивлен тому, что теперь есть нечто, что может так легко сбить его с вырисовывания столбиков иероглифов на листе.

 Чуя не дал ему себя сильно мучить, но все же это было приятно. Но как только волны удовольствия схлынули, Дазай сам окунул себя в воды мрачности и молча наблюдал за тем, как Накахара собирал по его кабинету свое шмотье, наряжался – чертова шляпа снова у него на голове, а затем покинул дом, прихватив с собой зонт Дазая на случай дождя. Во второй половине дня что-то снова стало нагнетать на небе, хотя духота не долго прогибалась под напором свежести – снова взяла свое.

 Проводив Чую, Дазай сначала сохранял невозмутимость. Прогулялся даже в сад глянуть, что там творят все-таки пришедшие рабочие, явившиеся, пока он наслаждался касаниями чужой кожи, наконец-то исполнив свое желание – вылизать веснушки на плечах. Ему правда не дали особо разойтись, но он все же надеялся это повторить. Хах, вот именно – надеялся. Смотрел-смотрел, как возятся в его саду, в очередной раз предлагая убрать оттуда безголового тануки, но нет – пусть стоит. Он словно дух этого сада – нельзя трогать. Затем принялся бродить по дому; Акутагавы не было, некого помучить, девочки были заняты работой. Забегал Ацуши – Дазай едва не забыл про записки – пришлось строчить тут же на месте. А затем он все же сел добить кое-что из своих работ.

 Мысли – слишком тяжелые в голове, мешают, не получается сосредоточиться, и в итоге Осаму принимает поражение. Максимум, на что он способен – сделал наброски для рассказа Куникиды, расписав все ключевые сцены. Получится весьма лаконично, но объемы от него не требовались, и без того есть работа, которую так сложно делать, когда в голове этот лисенок, что всего несколько часов назад цеплялся за его плечи, а сейчас уже в другой части Йокогамы. И Дазай в самом деле не знает, может ли ему верить. Интуиция четко пинает его – нельзя силой, надо аккуратно приручать. Зверь пусть и не столь дикий, как могло показаться, но далеко не глупый. Видя ответную реакцию Накахары, Дазай уже больше не хочет только подчинять себе – смысла нет. Главное, не ошибиться.

 Он сидел вместе с Ичиё-тян и Мицуко-тян на энгава, свесив ноги и составляя список того, что надо бы купить из продуктов, прикидывая, в какую сумму это обойдется, когда ощутил, как в кожу будто впились миллионы иголок – кто-то пришел. Примчавшаяся из сада Сумирэ-тян бросилась открывать, и Дазай уже забыл там про всякие расчеты, прислушиваясь: отсюда не было видно, кого там принесло, да и он вдруг решил проявить выдержку – не нестись смотреть. Так и сидел, будто сильно занятый делом, пока Чуя не нарисовался, обогнув дом, пройдя по вычищенной днем тщательно дорожке. Небо уже темнело, дождь так и не пошел – хотя где-то далеко гремел гром – кажется, Токио снова повезло.

 Накахара явился в уже более привычном для него европейском костюме, к которому он, сам еще во время прогулки обмолвился, привык, когда начал работать с Рембо. Дазаю было все равно. Он хотел его в любом виде.

 – Даже не встретил, – хмыкает Чуя.

 – Ты и сам меня нашел. Ичиё-тян, принесешь ужин ко мне в кабинет, хорошо? И, когда Акутагава-кун все же приползет обратно, пусть заявится ко мне. Для него есть задания, хочу сразу со всем разобраться, пока мне не стало дико лень.

 – Сделаю, Дазай-сан, идем, Мицуко.

 Чуя специально выжидает, когда девушки уйдут, а потом как-то недовольно кривится.

 – У тебя такой вид, словно ты совсем не верил, что я вернусь.

 – Скажем, что я не стал тешить себя надеждой.

 – У меня нет склонности кого-то обманывать.

 – А из вредности?

 – Ты пока не заслужил.

 Осаму улыбается, смотря в землю и мотая ногами, задевая камни, что фиксировали опоры.

 – Пока Рандо-сан в Токио, я буду здесь. Потом надо будет вернуться.

 – Из-за работы или просто закончится смена ожидания здесь, и можно будет вернуться в более привычную постель, настоящую кровать, коей у меня тут нет, да и не впишется она в мой дом.

 – Не ревнуй так явно, – Чуе это все не нравится. Дазай вполне может понять, но он каждый раз не сдерживается, язвит и не знает, что делать. – Твоя собственническая натура ни к чему хорошему не приведет.

 – Собственническая натура, – Дазай пережевывает эту фразу, выдавливая все соки, чтобы лучше распробовать. – Я за материальное-то никогда не хватался, не говоря уже о ком-то живом. Если бы оно было… Ладно, называй, как хочешь, – он забирается с ногами обратно и движется вдоль деревянного настила, доходя таким образом до главного входа, через который Чуя уже вошел в сам дом. – Ты что-то принес с собой? Вещи там…

 – Твои услужливые девочки сразу все уволокли. Надеюсь, не надорвутся.

 – Хм, наверно, стоит им сказать, чтобы прибрались в одной из спален, можно убрать часть сёдзи, чтобы посвежее было…

 – Я думал, ты пустишь к себе, – Чуя произносит это без присущей ему уверенности, и едва не вскрикивает, когда его притягивают к себе за талию – разница в росте сказывается, но у Дазая достаточно сил, чтобы подхватить его немного и выдохнуть все свои дневные переживания в чужой рот, в котором ощущается легкий привкус табака, ах, ты курил по пути сюда! Дазаю похуй – ему вкусно, а еще он пользуется случаем, сбивая с головы Чую шляпу, а тот уже шипит и вырывается, лупит по ребрам, но Осаму даже не реагирует – тащит его в свое писательское логово, не зная, что в первую очередь хотел бы сделать, но в итоге просто аккуратно усаживает на пол, за что все равно получает кулаком в грудь, но в последний момент перехватывает руку Чуи, поднеся ко рту – не целует, просто прижимает, жмет уже расслабленную к своей щеке, ко лбу, не знает совершенно, как сказать, не поймет, не поймет, Чуя не поймет, пока Дазай сам не понимает.

 – Зачем я тебе? – вдруг задает вопрос Накахара, и Дазай теряет возможность вдыхать. Прямые вопросы – это всегда плохо. Начнешь изворачиваться – все сразу становится ясно. Он мастер слова, но тут никакое умение не спасет, но Осаму не может ответить, ничего не может. Он несколько раз открывает рот, давится воздухом без слов. И знает, и не знает.

 Если он ответит ему: «надо и все тут!», Чуя сильно обидится? Дазай только и может, что держать его за руки, целуя запястья, наверно, он сейчас очень странно улыбается, лезет целоваться, но Чуя уворачивается, хотя Дазай слышит, как тот напряженно дышит, но важнее ему что-то услышать в ответ, а Осаму лишь тянет его за волосы, целуя щеки и не зная, как благодарить за то, что Накахара пришел – ведь можно тогда подумать, что ему не все равно? Даже если он пришел ради чертовой писанины, что каждый раз вытекает гноем из больного мозга, хотя бы…

 Осаму чуть отстраняется, чтобы взглянуть на него. Потрясающе – он укладывает в голове все всплывающие на лице Чуи эмоции, которые сейчас ловит за тонкие прозрачные крылья, словно у стрекоз, все такое живое, он знает, как это описать, он сможет, другие люди вдохновляют, порой даже не осознавая того, Дазай собирал все эмоции, начиная даже от самых низких – они тоже ценны в любом своем виде, однако всегда считал, что нечто более возвышенное – оно сложнее для описания. Искреннего. Чуя сейчас с таким сомнением и в то же время, ничего не скрывая, на него смотрит.

 – Люди не могут быть одни, – Дазай осознает, что так никогда не убедит его, но в этой фразе на самом деле больше, чем можно себе представить.

 Чуя зачем-то кивает, а потом мотает головой. Дазай тянет его к себе за руки, сжимает, будто так вот немо пытается в чем-то переубедить, а тот лишь хмурится да неуверенно улыбается. Кажется, или в самом деле сейчас так тихо? Он держит руку у Чуи на груди, таким образом пытаясь понять его настроение – у сердца неровный стук, дышит он спокойно, но все же как-то тяжело. Дазай так чутко ко всему прислушивается, что шепот глядящего в одну точку где-то за плечом Дазая юноши оглушает, но все хуже – и не хочется понимать смысла:

 – В час хладной росы

Зачем пою я тебе,

Когда все песни

Среди алых камелий

В ночь пропела цикада?

 Дазая переламывает где-то внутри, и он не хочет, чтобы его судорожные вздохи кто-то слышал, но поздно, они вырываются, выдают все его мысли, что дерут своими когтями день и ночь, а так хочется спастись от них. Неужели в нем совсем нет ресурсов к тому, чтобы показать и сказать сидящему перед ним человеку, что внутри все в струпьях? Хочется посмеяться от этого пафоса, но для Осаму все слишком серьезно в этот миг. Он вымученно рассматривает Чую: что же ты даже не даешь времени собраться с мыслями, это так тяжело!

 – Останься, я хочу, чтобы ты понял.

 – Я не принимаю решений, если не знаю, для чего все это делаю.

 – Да ты просто вредная сука, Накахара Чуя-кун, – Осаму скалится, всматриваясь в него, и теперь они оба ухмыляются, – жутко капризная, смазливая, развратная сука. Прекрати заламывать мне руку, я все равно дотянусь до твоей задницы, если захочу. Блядь, больно!

 – Ты слабак, – Чуя силы не сбавляет, из-за чего Дазаю приходится отклониться, дабы как-то снизить давление на заведенную за спину собственную руку. Он вдруг осознает, что в какой-то степени Чуя сильнее его. Мысль об этом пускается в пляс, и Осаму на миг выпадает в очередной раз из реальности. Он видит все еще Накахару перед собой – но они больше не в его кабинете, и обшарпанная комната вовсе не знакома, и вообще все смазано – из-за лекарств Мори-сенсея все расплывается, не формируясь в четкие картинки, как это бывает обычно, но Дазай все равно ощущает сверх того, что есть в реальности, и, надо сказать, что, если Чуя побьет его так, как ему привиделось, можно и в больничку загреметь с ушибами, трещинами и переломами. И страшно – сдерживаться он не привык, не говоря уже о том, что явно получает от этого удовольствие.

 Накахара и не замечает, что Дазай отключался, хотя именно это и позволило столь легко завалить его на спину. Руке больно, но ее все же выпускают, и Дазай раскидывает руки, таращась в потолок. Чуя же просто сидит рядом, уперевшись спиной в его согнутые колени. Осаму шарит по полу, пытаясь дотянуться, не меняя при этом позы, но Чуя сам – что изумляет – догадывается и протягивает свою руку, сцепляя пальцы. Дазай жмурится, сглатывая. Пожалуйста!

 Они так и замерли. Никто не реагирует даже в тот момент, когда хорошо слышно, что кто-то приближается, мягко ступая, Дазай прекрасно догадывается по шагам и лишь немного изгибается, чтобы запрокинуть голову назад и видеть вошедшего.

 – Дазай-сенсей, – Рюноскэ не ожидал, что тут будет кто-то еще, слегка смущен, но не сбит с толку. – Вы хотели меня видеть?

 – Тебя долго не было, что-то еще задержало в Токио? – Дазай оглядывает его – зрелище кверху ногами то еще, кажется, его подопечный все же умудрился попасть под дождь – успел в пути просохнуть, но все же его волосы и пиджак больше его самого почему-то были еще влажными.

 – Хироцу-сан не хотел меня так быстро отпускать. Познакомил с другими коллегами, они позвали в бар. Они там оставались еще, когда я все же решил уйти.

 – Зря ушел. Ты ни черта с людьми не общаешься, а тут еще и новые знакомые, которые могут быть тебе полезны. Если ты думаешь, что я буду обеспечивать твое литературное будущее, то ты зря губу раскатал, и если не заметил, то в реальности-то к этому миру и не принадлежу.

 – Я понимаю, Дазай-сенсей, учту.

 – Ни черта ты не учтешь. Что сказал Хироцу-сан?

 – Он просмотрит то, что я ему отдал. Не уверен, что решит все это напечатать, да и я кое-что решил придержать…

 – Похуй, делай, что хочешь, я не собираюсь трястись над каждой твоей строчкой. Посмотрим, что выйдет в итоге. Я кое-что отложил. Займись, там тебе хватит работы и для собственного вдохновения. Ответь на письма, что там же валяются, я вложил примерное содержание.

 – Дазай-сенсей, я еще хотел вам сказать… Я снова просматривал вашу корреспонденцию. Там было письмо от одного заказчика, иностранного…

 – Я сказал тебе выкинуть его. Я в жизни не буду писать для этого идиота, который хочет делать вид, будто на японском пишет лучше самих японцев, разбалованная деньгами и вниманием тварь. Не говоря уже о том, что и темы он сам задает.

 – Дазай-сенсей, я бы хотел попробовать написать для него.

 – Мне каждый раз интересно, чем же ты думаешь все же? – Дазай выпустил руку Чуи и сел ровно, а то уже и смотреть, и говорить было больно.

 – Я не знаю, почему вы так к нему вдруг негативно настроены, вы даже не виделись с ним, не знаете его, а тему он предложил интересную, мне тем более близко это, я детство провел на улице почти…

 – Иногда у меня создается ощущение, что ты беспросветно туп, и вовсе не хочется думать, что это мой дурной пример заразителен, – Дазай раздраженно ведет плечами. – Какое к черту детство, Рюноскэ-кун? Ты…

 – Вы запрещаете? – решается он перебить, глядя прямо в глаза, и Дазай поднимается с пола, подойдя близко к нему.

 – Мне похуй, честно. Хоть ебись с ним. Я серьезно. Но ты правда хочешь также, как и я анонимно писать для кого-то, а потом продавать? Я думал, что ты все же чуть выше себя ценишь, и я думал, что это послужит каким-то двигателем тебе, я посмотрел на тебя, решил, что ты вполне годишься для того, чтобы начать пробовать работать на настоящем поле сражений, отправил к нужному человеку, а ты удрал оттуда, и теперь заявляешь, что хочешь писать для какого-то иноземного идиота, растрачивать себя на это? Ебать, какого хера я тебя тут держу? Забирай все и вали. Делай, что хочешь.

 – Но Дазай-сенсей!

 – Съебись, я сказал. Можешь заодно и из этого дома.

 У Акутагавы застывшее лицо. Выдержки ему хватит, но видно, что он все же не ожидал такой реакции, он что-то там бормочет, но Дазай и это обрывает.

 – Твои попытки извиниться мне в жопу не сдались, не пытайся. Я повторять не буду – съебывай.

 Парень колеблется еще пару секунд, пытаясь сдержаться, его чуть потряхивает, когда он все же добирается до сложенных для него бумаг, хватает их, едва не раскидывая по полу, затравленно и как-то даже, будто извиняясь, глядит на Чую и с неуклюжим поклоном покидает комнату. Дазай с грохотом задвигает за ним фусума.

 Сам он спокоен, даже сердце взволнованно не бьется. Слегка лишь смущается, когда ловит взгляд Чуи, что так и сидит на полу.

 – Не за чем было так срываться, – с осуждением замечает тот.

 – Срываться? Ты думаешь, что я был жесток сейчас? Возможно. Но по-другому я его не перевоспитаю. Сначала это было нормально, когда он цеплялся за меня, но с каждым разом отдирать все сложнее, а это не может всегда так продолжаться. Я не собираюсь открыто ему говорить о том, что у него есть потенциал, похвала должна быть очень дозированной, но он в самом деле может больше, но только ноет. Я бы оценил его этот порыв, на который ему явно пришлось набраться смелости, но он разочаровал меня тем, что решил пойти по моему пути. Хуже и быть не может.

 – Ты сам подаешь ему такой пример.

 – Так башкой ведь соображать надо, – вздыхает Дазай, глядя на улицу. – Я никогда не говорил, что я поступаю правильно, и он знает, что у меня есть на все свои причины, пусть я о них и не болтаю, но ебаный… Я разочаруюсь в нем, если он примет этот заказ. Пусть пишет, о чем угодно, но не прячась так, как это делаю я. Что ты на меня уставился? – Осаму в самом деле раздражен, еще тут эта рыжая сучка будет учить его, как себя вести!

 В комнату снова кто-то скребется, и Дазай резко распахивает фусума, до полусмерти перепугав бедную Мааю-тян, та аж взвизгнула, так и застыв с чем-то в руках.

 – Я не вовремя Дазай-сама? – испуганно и совсем тихо спрашивает она, при этом не без интереса стреляя глазами в сторону Чуи.

 – Нет, Маая-тян, все нормально. Что-то хотела?

 – Вот, принесли. Это от Анго-сана. Тут еще была приписка, чтобы вы сразу прочли, а не откладывали, как часто это делаете.

 – Вот ведь гад, – бормочет Осаму, взламывая конверт, – можешь идти, – он даже не глянул в ее сторону, а девушка, еще раз бросив взгляд на Чую, поспешила удрать. – Сразу прочел. Что он там такого мог мне написать? – Дазай пробежался взглядом и пожалел, что уже отпустил Мааю. – Чуя, располагайся, мне надо ответить и передать. Я быстро.

 Накахара явно хотел уточнить, что за важность такая, но Дазай умчался. Дело касалось Такахаси-сана, и Дазай только хищно улыбнулся. Он получил уже несколько посланий от Хацуё, где она сообщала, что о-каа-сан устроила ей жуткий разнос, но не стала выгонять, так как заинтересованность в ней такого человека, как Харасэ-сан, – это возможность избежать убытков и окончательной порчи репутации. Такахаси рискнул однажды штурмовать окия, пытаясь вытащить оттуда Хацуё, чтобы поговорить, но после этого случая Харасэ-сан, который, опять же с ее слов, оказался человеком хоть и не в ее интересе, но очень чутким до несчастной девушки, выставил там охрану, которой платил из своего кармана. Такахаси связываться не стал, но все еще был очень зол, и обещал бурю. Только вот Дазай был уверен, что у него точно уже не должно быть на мерзкие задумки времени. И, кажется, именно это и волновало Анго. Он хотел увидеться с ним завтра где-нибудь в районе станции Сакурагитё, некогда бывшей станцией Йокогама. Время указывал точно и просил не опаздывать, из чего Осаму пришел к выводу, что друг куда-то потом уедет. Лениво, конечно, но придется постараться не опоздать. Он нацарапал ответ, сидя прямо в большой комнате домика девочек, где они обычно все вместе, закончив все свои дела, собирались, чтобы поиграть на чем-нибудь или почитать, запечатал и вручил обратно Маае, а затем вернулся в основной дом, обнаружив, что Чуя тем временем решил обжиться в его кабинете.

 – У меня есть подозрение, что ты равнодушно к этому отнесешься, да и не уверен, что тебе можно, но все же принес, – Чуя, сидя на полу возле целой стопки каких-то книг, которые он притащил с собой, протягивает бутылку вина, и Дазай, немного озадаченный, берет ее в руки.

 – Из Франции? Разграбливаешь запасы, пока хозяина нет?

 – Мне можно.

 – И угощать меня можно?

 – Я не отчитываюсь за каждую бутылку.

 – Ладно, ради интереса оценю.

 Дазай не показал, но он был рад. И уж тем более не демонстрировал, как его практически отпустили все дневные переживания. За ужином он даже толком нормально не ел, все разглядывал Чую, который теперь уже нагло пользовался тем, что рядился в его домашнее юката, даже приносить своего ничего не стал, а также очень аккуратно Осаму пытался разговорить его на любые темы, что удавалось подхватить. Чуя по-прежнему немного шугался бесед с ним, но все же постепенно начал расслабляться, да и чай пить они перебрались в сад – дождь так и не пошел, но воздух снова посвежел, и можно было расслабиться. Уже когда стемнело, они вернулись в кабинет, и, к расстройству Дазая, Накахара сначала предпочел заняться своей работой, заявив так внезапно, что ему надо ответить на некоторые письма и разобрать кое-что из документов Рембо-сана, что принесли из консульства. Дазай так постоял обиженно над ним, но потом выбрался наружу, развалившись на энгава и стал вслушиваться в окружающие звуки и вдыхать запах цветов. Он устроился на боку, спиной к саду, чего прежде не делал, и следил за тем, что творит Чуя в комнате, поражаясь его активности – как не устал за день. Кажется, ему нравилось со всем этим возиться. Осаму, конечно, было приятно любоваться им, но так тоже невозможно, и он не для этого столько времени расставлял сети, заманив-таки; если бы хотел просто наблюдать, то запер бы в клетке.

 Поэтому он заставил себя подняться, прогулялся до кухни, где не без труда, но откопал бокалы, а затем вернулся в комнату также со стороны улицы, пройдя весь путь по энгава, взял оставленную Чуей в углу комнаты бутылку и подсел к нему, отодвигая наглым образом все со стола, чтобы поставить все то, что он притащил.

 – Охренел? Чего творишь, я не закончил еще!

 – Я тебя выставлю вместе с твоими бумажками отсюда, если не прекратишь! – Дазай все же реагирует быстрее, перехватывая его руки, чтобы не смел калечить его, и сам шарахает ими об стол, из-за чего Чуя злобно цыкает и шипит, и кусается, когда Дазая все же рискует его перехватить за подбородок и засосать, чтобы уже забыл про свою блядскую работу. Он уже давно просек, что Чуя всегда из принципа начинает проявлять строптивость, это и раньше забавляло, но сейчас распаяло сильнее, и Дазай просто внаглую лезет под одежду рукой, больно давя на ребра и пресекая попытки отбиться. Не без борьбы, но удается все же завалить его на пол, и тот вроде бы уже сдался, но Дазай резко выпрямляется, елозя по его бедрам и хватает со стола бутылку вина: – Ну что, вскроем?

 Чуя смотрит на него с каким-то разочарованием, и не из-за того, что он сдался, рассчитывая на совсем иное продолжение, обхватив уже одной ногой Дазая за пояс, а просто всем своим видом констатирует факт, что его дико бесит этот извращенец, и на что он вообще подписался, связавшись с ним?! Осаму лишь довольно и коварно ухмыляется, хватается за пояс юката, заставляя Чую снова сесть, а тот отбирает бутылку.

 – Дай, сам открою.

 Дазай особо не изучал эту принесенную из тайных или не очень запасов радость, да и ему было все равно, разве что он логически пришел к выводу, что Накахара точно не будет пить всякую бурду, так что он потерпит. Вино – совсем не его напиток, но вот если сделать так, чтобы с удовольствием для себя. Чуя наивно даже не подозревал, что против него замышляется, думал, будто его любовнику интересно слушать, что это за вино, что за сорт, что за год, как его готовили (последнее так вообще – да реально похуй, Дазая это не волновало, и знать вообще не хотел, где он этого набрался), а тот, закончив свою лекцию, разлил жидкость роскошного пурпурного цвета немного по бокалам и первым начал снимать пробу. Охуеть, дегустатор!

 – Чего ты ржешь? Пробуй уже! В Японии такое не купишь, – он снова делает глоток уже больше.

 – Обязательно! – Дазай быстро подается вперед, впиваясь ему губы, раскрывая их тут же языком, дабы успеть оценить то, что еще не скатилось по горлу вниз. Бедный Чуя едва бокал не роняет, у него по подбородку текут красные струи, а Дазай лезет к нему языком все глубже, собирая весь вкус по деснам, щекам, языку, а потом начинает слизывать с кожи то, что пролилось.

 – Сучья морда, что творишь?! – Чуя не дергается сильно лишь потому, что боится уронить бокал – видимо, содержимое в самом деле для него очень ценно. – Совсем ебанулся, отцепись!

 – Ты сам предложил попробовать, я решил, что вкус надо как-то разнообразить, – Дазай отстраняется, выпивая залпом то, что налили ему, и, толком не проглотив, снова лезет целоваться, роняя драгоценные капли Чуе на грудь и шею, из-за чего тот снова ругается. – Не верещи, лисенок, – Дазай посасывает его смоченные вином губы, ощущая легкий аромат корицы, – ничего не пропадет – поверь мне!

 Чуя лишь нервно выдыхает, когда Дазай выполняет свое обещание, тщательно слизывая все упавшие капли. При этом, делая вид, что в самом деле так задумано, продолжает хлестать из своего бокала. Будто ему и не мешает придурошный суицидник, что пьянеет у него где-то на груди, но вовсе не от вина.

 – Ведешь себя, словно плебей, – надменно произносит Чуя, но уж больно много драмы в голосе.

 – Уж простите, мсье, в наших краях не учили нас вкушать изысканные напитки и с французами мы не водились, да и упаси боже, я бы так рос, – Дазай смотрит на него, словно готов признать всю свою никчемность. – Ты-то сам, наверно, много чего успел набраться у Рембо-сана, и я сейчас не про то, что ты вытворял со мной тут, оголив зад.

 – Разве плохо что-то взять у другой культуры?

 – Да нет, мне просто нет до всего этого дела.

 – Я видел твои книжные склады – у тебя здесь завались иностранной литературы, и книги выглядят так, что их явно читали, хотя не знаю, ты ли это был.

 – В этом доме – все мое. Это единственное, с чем я переезжал из Токио сюда. И часть из них я привез из отцовского дома.

 – Я видел на некоторых книгах эмблемы библиотеки императорского университета.

 – О боже, ты же не думаешь, что я их спер, пробравшись туда?

 – Да ладно?

 – Я их просто не вернул, успокойся.

 – Ты не говорил, что где-то учился, – Чуя допивает непролитые остатки и изворачивается так, чтобы Дазай уже слез с него. – Я налью тебе, только если не будешь все это проливать на меня!

 – Не буду. А ты и не спрашивал. Да и не учился я там. Поступил просто на факультет французской литературы, чтобы дома отвязались, а на занятия толком не ходил. Я же ни черта не понимал там ничего!

 – А на хрена тогда пошел? – весьма резонный вопрос, Чуя протянул ему бокал, а потом наполнил свой, внимательно следя за тем, чтобы Дазай опять чего не учинил, а то он ему крепко врежет!

 – Туда брали без экзаменов.

 – Боже, ты же не совсем дебил, мог бы и сдать что-то, подготовиться!

 – Да на кой черт мне это сдалось? Думаешь, мне нужны были те знания? Или что? Я должен был изучать литературу, чтобы научиться писать? Я всегда много читал, а к тому моменту и писательский навык давно выработался. Более мне бы там ничего не дали, лишь бы забили голову всякими течениями, от которых меня бы потом штормило и швыряло. Я и так слишком впечатлительный.

 – Идиот ты.

 – Ну, вообще – да. Нехорошо было не приходить на экзамены. Но толк от этой учебы все же был – доступ в библиотеку. А книги я не вернул не потому, что гад и сволочь, просто – не до этого было, забылось – так и остались у меня. Не пойду же я сейчас с повинной.

 – Блеешь тут, а не верится, что правда.

 – Ты злой и грубый, Чуя-кун, – типа обиженный, бормочет Дазай. – И не ройся в моих книгах!

 – Раз уж пустил меня на свою территорию – смирись.

 Хах, смирись. Если Чуя потребует, он сожжет все свои книги, рукописи и дом заодно. Главное, не подать ему эту идею, а то еще попробует взять на слабо.

 Хлестал вино он, надо сказать, зачетно. Дазай как-то так отдаленно его оценил: ну да, не дешевка какая-то, приятно, особенно с чужого рта, но сильно в себя не вливал, а вот Накахара не стал смущаться, и развозить его начало быстро. Осаму с интересом следил за ним, расплываясь с каждым разом все больше и больше в хищной ухмылке.

 – Ты просто осёл, Дазай! – рассуждал Чуя, размахивая бокалом и уже мало заботясь о том, что может что-то пролиться, но при этом жидкость, балансируя на грани, так ни разу и не выплеснулась, и Чуя с наслаждением делал глоток за глотком. – Ты мог бы стать вполне популярным автором. Ну да, со скандальной репутацией, учитывая содержание некоторых твоих текстов и слишком прогрессивный подход порой, но едва ли тебя это как-то ебало, да?

 – Не интересует, – Дазай подносит бокал с вином к глазам и смотрит сквозь него на Чую, водит из стороны в сторону, может, ему все же слегка бьет уже в голову, и он все думает о том, что Чуе жутко идет красный. Особенно на его теле. Но Осаму сидит смирно, не лезет и не разливает ценный напиток.

 – Вот! Потому что ты идиотина жуткая! Разбрасываешься, ай, бля, мне вот делать больше нехер, кроме как мозги тебе вбивать на место. Тем более ты сам говоришь, что для тебя это все несерьезно. Странно, что ты вообще читаешь книги.

 – Я люблю литературу. Но мое графоманство – несколько иное.

 – Нихуя я тебя не понимаю. Я тебе говорил, да? Ты пишешь охренительные вещи! О нет, есть и лучше тебя, не зазнайся, сука ты такая, начинаешь погружаться и… О ебите меня, я до сих пор не могу поверить в то, что узнал, что это ты пишешь за Хориэ, я читал главы его романов, когда ездил из Токио в Йокогаму и обратно, отключаешься от мира и не замечаешь, как трясешься в этом долбанном вагоне, отключался полностью, и даже если отвлекаешься – то лишь за тем, чтобы обдумать то, что написано было, перечитываешь. Да ты гонишь, наверно! Но вспоминаю, какой еблан этот Хориэ, сука, чтоб его, мудачье, еще и деньги собирает за это. Сдать, что ли… Не заслуживает. Никто не заслуживает, и ты сам себя, Дазай, не заслуживаешь, – Чуя поднимается, доливает себе еще, бормоча что-то о том, что надо было больше приносить с собой, а потом бредет в другую часть комнаты, слегка пошатываясь, но стараясь при этом делать вид, что он в полном порядке, туда, где свалены книги, и начинает изучать их взглядом, хотя явно уже и так прекрасно знает, что там лежит. – Я заметил, – медленно произносит Чуя, опускаясь все же на колени и ставя рядом бокал, – ты читаешь только прозу.

 – Какой ты внимательный, – немного язвительно отвечает Дазай.

 – Ничего удивительно. А вот ты… Прозаики тугие на ум.

 – Я скажу тебе, где ты тугой, но это будет не в голове, Чуя-кун, – Дазай подливает себе совсем чуть-чуть вина и быстро проглатывает. Вкус и правда недурной, но его такое совсем не берет. – Не кривись, сразу смешно выглядишь.

 – Ты предвзято относишься к поэзии?

 – Вовсе нет. Меня просто пугает ее излишняя метафоричность, – Дазай встает, чтобы приблизиться к Чуе – у того глаза уже пьяные, но такие красивые – в них застыла вода сейчас, взгляд кажется обманчиво ясным, но Чуя смотрит совсем иначе, когда в него не влито изысканное французское вино.

 – Признай, что ты просто ни черта ее не понимаешь!

 – Быть может, но я просто немного с опасением отношусь к излишней образности, – Дазай в самом деле не знает, как правильно объяснить, да и оправдать себя. Он не любитель поэзии, но и не ненавистник. Ощущения, близкие к заложенному старательно в душу равнодушию. Стихи вызывают слишком много образов и эмоций, а с его восприятием и воображением – слишком чревато. Уже проходил. В его доме в детстве часто что-то читали, чтобы себя чем-то занять; тетка знала множество танка и хайку наизусть, причем зачем она это все вызубрила, Дазай понятия не имел, потому что ни черта не могла дать объяснений, когда он начал спрашивать ее о значениях стихотворений, о смыслах слов, которые не понимал в силу возраста и в силу того, что с тех времен японский язык претерпел немалые изменения, и молодежь ни черта не понимала уже то, что было написано веком ранее, не говоря уже о вообще стародавних временах. А он пытался, пока его припадки не начали усиливаться, и тогда бросил. Слишком бурно развивалось воображение. Страшно. Лучше не пытаться. Проза не так сильно била по нему, а стихи, их ритм, певучесть – от этого больше эмоций, как от музыки. Одна из попыток самоубийств еще в детстве была навеяна образами «Песен ста поэтов», что долго его не отпускали. Более он к этому сборнику старался не притрагиваться.

 Все это прокрутилось в голове, но он так и не сказал ничего такого Чуе, который перебирал его книги.

 – С опасением… – бормотал он все. – Идиотская отмазка. На что ты вообще тогда можешь быть годен? Хотя о чем я говорю… С человеком вроде тебя, который тупо проебывает все, что может, сидит здесь и еще всех жизни учит. Ты неудачник. О пизда, чего я с тобой связался…

 Дазай немного удивленно моргает. Это его так от вина несет? Он как бы ничего нового относительно отношения к себе не услышал, но все же не думал, что Чую это все так коробит, если он опять и опять сыплет на него обвинения в том, что он выбрал такой путь.

 – Чуя-кун, ты ругаешься на меня, но сам-то ты чем лучше. Переводить ты горазд, как я смог оценить по тому, что видел, а сам-то?

 – Отъебись, – дергает он нервно плечом, когда Дазай пристраивает на нем свой подбородок.

 – Нет уж, Чуя, – Осаму сцепляет на нем руки, оттягивая подальше от книг на себя, – ты сам попался, ты же понимаешь, что я не отстану. Я, может, тот еще балбес и понимаю в высоком гораздо меньше, чем ты, имеющий возможность еще и в оригинале читать, но что-то мне такое подсказывает, что то, что ты сегодня мне выдал, едва ли относится к классикам японской поэзии…

 – Что?! – Чуя так нервно дергается, что едва не сносит ногой один из книжных столбиков. Рухнет один – свалится к чертям все. А Дазай не просто так их расставлял, у него там своя логика, и не хочется ее потом восстанавливать, поэтому он пытается оттащить брыкающегося лисенка подальше. – Вообще не понимаю, что ты там несешь!

 – Но как же, солнце мое, ты же даже полностью трезв был и, кажется, даже чуточку влюблен в меня. Ну? – Дазай смеется, хотя сам не поймет, от чего его вдруг закололо внутри. Впрочем, чего тут непонятного – Чуя даже пьяным не хочет с ним откровенничать, только вредности из него лезет еще больше. – Прислушайся!

 – Выпусти меня, ублюдок, все ребра сдавил! Ничего я не буду слушать!

 – В саду цикады поют, Чуя, – Дазай получает случайно рукой по голове, но все равно целует в щеку брыкающуюся бестию, которая злобно сопит и все же замирает, но явно не ради того, чтобы вслушаться там во что-то, а выждать момент, когда приставучий капкан ослабит бдительность и можно будет вырваться. – Я хочу почитать, – Дазай ведет губами по его щеке, получая при этом по носу, но лишь фыркает и засасывают кожу за ухом, слегка прикусывая – рыжие волосы лезут прямо в нос, но он вдыхает их естественный запах и тем успокаивает себя, – или даже послушать, как ты сам читаешь. То, что ты пишешь.

 – Иди нахуй, пидрюга! Ничего я не пишу, ебать тебя в зад!

 – О, ты и так можешь? – смеется Дазай, снова смыкая зубы на его коже.

 – Да бля, сейчас в ебло дам, что ты творишь?! Убери свои ебучие зубы, я не хочу, чтобы это кто-то увидел! Дазай, сука, пусти, выпотрошу ночью, обещаю!

 – У тебя сил не останется – это я тебе обещаю.

 Чуя изворачивается так, чтобы наконец-то быть к нему лицом и бьет под дых, но координация движений у него сейчас слабая, Дазая таким не возьмешь.

 – Ты бесишь меня, – произносит он ему прямо в лицо, при этом смотрит как-то трагично и устало, а потом тянется, чтобы обнять за шею, и шепчет в самое ухо: – Еще раз оставишь на мне свои следы, зубастая ты паскуда, вырву из твоего горла кусок мяса, и ты сдохнешь, заливая все тут кровью. Мне даже жалко не будет. И тащи сюда второй футон, быстро! Я не собираюсь ютиться на одном!

 – Мне показалось, что в прошлый раз не возражал, – Дазай чуть отстраняется, чтобы глянуть на него и оценить уровень опьянения. – Прижимался ко мне до самого утра…

 – Я так тебя пытался выжить на пол, если до тебя не дошло, шмара конченая! Убери свои грабли!

 Не сказать, Чуя был прям невменяем, но какой-то уж больно перевозбужденный в совсем ненужном направлении, и Дазаю сейчас больше всего хотелось закатать его в одеяло и уложить спать. Раздвинуть его ноги, что сейчас, несмотря на все грязные слова, оплетали его, скрещиваясь на пояснице, он может в свое удовольствие и утром, все равно сейчас дико хотелось спать, его режим совсем сбился, но как бы сильно ему по-прежнему ни хотелось трахать не совсем адекватного сейчас лисенка, организм требовал восстановления, да и лекарства действовали на него седативно, а он упирался их воле.

 – Как пожелаешь, – Дазай не стал спорить, он гладит мягкие рыжие прядки, что спадают на плечо, за что получает по рукам, и Чуя поднимается, слегка пошатываясь, сообщая, что он собирается принять ванну, и пусть забинтованный гад только попробует ему помешать!

 Чуя себе льстит и – Дазай не знает наверняка, но хочет так думать – возможно, даже расстраивается, потому что Осаму в самом деле не следует за ним. Он пользуется моментом, чтобы накатать еще несколько записок, что Ацуши должен будет разнести. Надо будет утром сказать Кёке, чтобы сразу привела его.

 Дазай лишь краем глаза косится на Чую, который возвращается спустя какое-то время, пытаясь высушить полотенцем волосы, и недовольно таращится на него, сдерживая в себе какие-то слова. Точно, теперь уже очевидно – злится, что Дазай не пошел за ним следом, поэтому наглым образом занимает собой весь футон – сёдзи распахнуты и с улицы тянет свежестью, и, чтобы не мерзнуть, Чуя заваливается, окутавшись в одеяло, что-то бубнит злобное про свет, и Дазай послушно чуть притушил его, не переставая ухмыляться. У него самого внезапно проснулось желание к бурной деятельности, но сильно разбегаться не собирался – поэтому немного потратил времени на то, чтобы откорректировать кое-какие свои тексты, правда примерно половина из него ушла на то, что он то и дело отвлекался на моментально отключившегося Чую. В какой-то момент Накахара, хорошо прогревшись под одеялом, выворачивается из него, раскидывая свои конечности по футону, и Дазай все же сдается: он тянется за чистыми листами – редко последнее время подобным занимается, да и навыки рисования его могли бы быть лучше, если бы все время не отнимала писанина, но наброски он вполне может делать, поэтому немного небрежно, но зарисовывает позу, в которой развалился Чуя на его футоне, жалея, что не сделал этого в прошлый раз, когда он впервые остался ночевать у него, благодаря стараниям Акутагавы. Воспоминания о последнем немного неприятно кольнули, и не сказать, что Дазай прям за него переживал, но все же хотел надеяться, что мальчик не совсем болван. Но на ночь глядя о таком думать… Дазай бросает все свои занятия, минуту стоит над сопящим Чуей, решив, что притащить второй футон и уложить рядом в самом деле будет куда удобнее, поэтому бредет к себе в спальню. Старался особо не шуметь, но Чуя так крепко спал, что вообще ни на что не реагировал. Дазай просто погасил весь свет, немного постоял, вдыхая приятный ночной воздух – ветерок свежий, но все равно – завтра явно опять будет стоять жара, послушал, как плещутся карпы в пруду и поют цикады – как же сегодня нежно они стрекочут, и устроился на своей половине, обхватив руками сброшенное Чуей одеяло.

 Смотрел на него в темноте несколько минут, пока не ощутил какое-то заспанное бешенство внутри в отношении самого себя же. Он не все до конца понимает и осознает, но ему хотелось бы говорить больше Чуе, чем он это делает на самом деле, а не держать в голове, каждый раз сгорая в сомнениях. И он совсем не обижается на него за то, что тот предпочитает отмалчиваться – Чуя и так явно не сразу решился на то, чтобы дать Дазаю этот шанс, возможно, это грозит ему проблемами в отношениях с Рембо, чему Осаму бы был только рад, даже ликовал бы… Чуе бы это не понравилось, но Дазай воспринимал это минимальной потерей, которую можно пережить. Он бы помог ему пережить. Он не хочет делить Чую, он хочет делить что-то с ним. Он не сможет закрыть его в своем доме, но вполне способен как-то к себе привязать, и вот тут – вот тут все не так просто.

 Осаму тянет руку, оглаживая его по волосам и испытывая счастье хотя бы уже от того, что может вот так вот кого-то касаться. Кто-то есть рядом, кто-то, к кому его по-настоящему тянет. В такие моменты еще острее ощущаешь, как ты одинок, что аж все расщепляется внутри и ради своего блага думаешь, что сторона добра – она лишь в красивых историях, а в жизни приходится мараться.

 Поутру, конечно, Дазай надеялся, что очнется, прижимая Чую к себе, тем более, что ночью, засыпая, он все же подгреб его поближе, а тот послушно перекатился, но как-то не ожидал, что прижимать будут его.

 – Ну ты и соня, – растрепанный после сна Чуя слишком уж довольно улыбается, устроившись на его бедрах и уперев ладони прямо в грудь – юката за ночь сползло или стянули, и вообще Дазай еще не проснулся и дико хочет спать, не понимая, который час и к чему такая активность. – Знал бы, что тебя так сложно растолкать, раньше бы начал.

 – Что ты там несешь, ничего не соображаю, – Дазаю хочется перекатиться набок, но Накахара явно настроен на что-то решительно, и Осаму вполне догадывается, и Осаму не против, но он бы повалялся еще полчаса хотя бы, но его все равно тормошат, да и когда кто-то юрко перебирается по тебе, а потом еще и хватает своим влажным ртом, то тут без вариантов, и уже нахуй эти полчаса, и Дазай даже находит в себе силы чуть приподняться – он в самом деле хочет видеть сейчас Чую со своим членом во рту, но из него быстро выбивает всякую концентрацию, и он просто падает снова на спину, отдаваясь удовольствию и лишь ероша и без того слегка спутанные волосы. Чуя, кажется, свалился спать вчера с чуть влажной головой – и утренний эффект пушистости не заставил себя ждать. Осаму в остатках сознания делает себе об этом жирную пометку, он не может не описать нечто подобное в своем рассказе, но быстро уже забывает, потому что кончик языка этого лисенка – самое настоящее орудие пыток.

 Когда они уже оба пытаются отдышаться, Чуя подползает к нему ближе, устраиваясь на груди, – вид у него внезапно серьезный, и Дазай концентрирует внимание, ожидая что-то интересное, хотя мельком опасается, что Накахара возьмет и скажет, что ему пора уже сворачивать свои пожитки, хотя он тут и пожить-то не успел, но теплится надежда, что после такого утра он все же не думает о том, как кинуть Дазая по всем фронтам. Мужчина молча приподнимает брови, мол, ну, я слушаю, чего замер, а тот как-то вымученно опускает голову, щекоча волосами лицо, – тяжелый выдох прямо в грудь, и Дазай сам приподнимает его за подбородок, все так же немо спрашивая, что так его тревожит.

 – Меня вчера слегка понесло, кажется. Я, наверно, чего-то опять ляпнул и наговорил тебе, да?

 Э? Дазай вытаращился на него, будто видит первый раз, а Чуя еще больше тушуется, недовольно кусая и без того распухшие губы.

 – Это ты так извиняешься?

 – Блядь, не издевайся!

 – Забавно!

 – Заткнись! – шипит Чуя, вонзая ногти ему в грудь, за что получает смачный шлепок по голой заднице. – Ай, сука, охренел?!

 – А ты не порть момент! Я, может, хотел ощутить в полной мере твое унижение!

 – Хуй оторву сейчас! – он подскакивает, едва ли не попадая коленом по самому чувствительному месту, но Дазай дергает его обратно на себя, переворачиваясь, чтобы подмять и не дать удрать. – Не трогай меня, реально въебу!

 – Что ж ты такой громкий, – Дазай придавливает его собой, упираясь грудью в согнутые в локтях руки, что Чуя сложил перед собой. – Я не понимаю, чего ты так распереживался? Не знаю точно, чего ты ко мне прицепился, но я не услышал ничего нового из того, что ты не говорил ранее.

 Чуя замер и вроде как облегченно сглотнул, но все равно смотрит на него с недоверием.

 – Ты серьезно переживал по этому поводу? – Дазай не сказать, что не верит, просто уточняет. Чуя будто бы не привык обижать кого-то, кто этого не заслуживает. Но к нему-то это едва ли относится, уж себя-то Дазай прекрасно знал.

 – Не прям переживал, – мотает он головой и отворачивается совсем, чтобы не смотреть в глаза. – Просто… Я если выпиваю, то меня сразу несет. И наговорить могу что-нибудь.

 – Зная об этом, ты сам принес бутылку, чтобы со мной распить?

 – Я люблю вино, – сквозь зубы признается он. – Думал, может, тебе понравится…

 – Мне ты нравишься, остальное я приму и переживу, – Осаму чмокает его в краешек губ, и Чуя начинает недовольно возиться и возмущенно вскрикивает, когда его хватают за зад явно с намерением оставить там следы пальцев, впрочем, чего он возмущается, Дазай уже постарался.

 – Слезай с меня, чудовище, ты меня всего уделал, а мне еще собираться надо, есть работа в консульстве.

 – Между прочим, мне тоже надо будет выйти сегодня в город, – Дазай все же не торопится его выпускать, садится вместе с ним, да и Чуя просто больше возмущается, а сам так и лапает его.

 – Тебе-то зачем?

 – Ты за кого меня принимаешь? Думаешь, я тут целыми днями валяюсь?

 – Ну, пока иного я не видел.

 – Гаденыш, – это малое, за что можно мстить, но Дазай решил, что сойдет.

 Чуя просто не ожидает, что ему так ловко просунут пальцы во все еще влажное и скользкое отверстие и сразу вдавят по чувствительному месту, из-за чего он, все еще восприимчивый, непроизвольно сильно прогибается в спине назад, скрыв лицо руками и выдав набор ругательств.

 – Какая же ты сука! – шепчет он себе в ладони, едва хватая ртом воздух, потому что Дазай так и не убрал пальцы. – Хватит-хватит, иначе…

 – Иначе что, Чуя? – голос Дазая звучит пугающе низко и холодно, зато рука, которая берет член рыжего, горячая, но она тут же исчезает и подхватывает на миг забывшегося юношу, заставляя навалиться Осаму на грудь. – Ты сам так хотел. Ты слышишь хоть, что говоришь, когда я внутри тебя? Уже заодно это трахать хочется тебя бесконечно.

 Чуя судорожно выдыхает: то ли это вздох облегчения, что его наконец прекратили мучить, то ли наоборот расстроен, что пальцы исчезли. Он тяжело упирается Дазаю в плечи, пытаясь чуть привстать и выразить свое негодование, но потом посылает все нахрен и целует его, словно новорожденный, но взрослый телом, полный сил и знаний бог, и сам не отпускает, пока внезапно, оторвавшись, чтобы глотнуть воздуха, не осознает, что он как бы должен идти работать.

 Дазаю пока спешить не надо, и он с ехидным удовольствием наблюдает за спешными сборами Накахары, который все еще не отошел от того, что сам учинил с утра, видимо, восполняя то, что вечером он вырубился, а Дазай не стал настаивать; тот даже завтракать не стал – вылетел за ворота. Чуя к тому же только в последний момент сообразил, что добираться-то – не самый ближний свет. Ну, разомнется с утра, впрочем, начал разминаться он еще на Дазае.

 Зачем вспомнил? Теперь еще хочется. Аж сам поражается своей ненасытности. Дазай так попытался проанализировать свою реакцию на Чую. Не то чтобы он прям сравнивал, тем более, если говорить о мужчинах… До того, как он тут начал развлекаться с Акутагавой, у него была однажды связь с одним человеком, но то было из числа слишком туманных мыслей, и вообще Дазай не был уверен, что некоторые события, пока он не покинул префектуру Аомори совсем, в самом деле происходили с ним, и он встречал тех, кто оказывал на него влияние. И все эти ощущения – они сейчас будто бы и не его. И его сердце по-настоящему никогда не полыхало. Оно лишь отзывалось на какие-то раздражители и временно чем-то там себя накручивало, чтобы было от чего биться, так в его жизни появилась та же Хацуё-тян, но теперь это все сплошной пепел, что сыпется из него. А сейчас влили какой-то иной вид горючего, но Дазай думал об этом с усмешкой, считая себя просто собственником или кем-то там еще, но… Черт, он просто на самом деле не знал, как это проверить, как проверить – перешел ли он уже за черту, когда это уже типа любовь? Что-то подсказывало, как можно вычленить некоторые признаки, но от них ото всех будет больно. Больно – не хотелось.

 Перед уходом Дазай послушно принял лекарство, что подсунула ему Хи-тян. Она как раз явилась с кружкой на подносе, когда Дазай изучал взглядом собственный забор, прикидывая, как бы удобнее на него можно было закинуть петлю. Может, он делал это по тупо старой привычке, но миг, когда он представил, что его шея ломается и он получает долгожданное освобождение, сладостно отозвался в сердце, что явно свидетельствовало о том, что это нечто хуже, чем банальная привычка. Лекарства и Чуя пока что отвлекали его от таких мыслей, но Дазай не доверял себе.

 В относительно хорошем настроении, что все еще грело его после столь бурного пробуждения, Осаму, вырядившись в легкое кимоно, отправился в город. Выйдя с запасом времени, Дазай не стал нанимать рикшу, а решил немного пройтись, Чуя с утра его хорошо мотивировал больше двигаться, так что он осилит прогулку. Жарко, но терпимо, не как последние дни, чуть легче, а ему хотелось размяться. Ага, размялся. Гуляя по городу, снова включил свой дурацкий режим наблюдения за окружающими, придумывая в голове всякие бессмысленные истории, довольно безобидные, но все же отвлекающие, в итоге сел не на тот трамвай, занесло общим потоком, пока он там продумывал всякие детали истории, и Дазай только и мог видеть в окно напротив, как они свернули в другом направлении. По бокам от него сидели важного вида мужчины лет так на десять старше. Одетые в костюмы, при галстуках, в шляпах – Дазай невольно вспомнил шляпу Чуи. Множество японцев носили шляпы, переняв эту моду у иностранцев, но почему-то на это он никогда не обращал внимания, а шляпа Чуи бесила. На кой черт он ее таскает? Роста себе прибавить? Только волосы ею мнет. Думать обо всем этом было некогда – ему надо было пробираться к дверям. На ходу Дазай выпрыгивать не решился – не так уж плохо у него все с физическими данными, но проделывать этот трюк в гэта – однажды, еще в Токио, видел, как один мужчина так вот вывалился из трамвая, собравшись выйти раньше, чем тот достигнет остановки. Несчастный не удержался на ногах и сделал кувырок, едва еще и не угодив под колеса велосипедиста, что мчался рядом. Вряд ли бы смертельно пострадал, но все же ничего приятного. В итоге Дазай вышел не там, где требовалось, но как-то не стал делать из этого драмы, бывает, задумался, зато продумал один очень интересный момент, который станет отличным поворотом сюжета для очередной главы романа, что он писал для Хориэ-сана. И Накахара точно будет в восторге. Стоило ли говорить о том, что до Дазая не сразу даже дошло, что он впервые нос к носу столкнулся с кем-то, кому нравились его произведения, и это были не давние друзья, знавшие о том, кто истинный автор популярных романов.

 Дазай, пройдясь немного, обнаружил себя возле будто бы внезапно нависшей над ним махины в стиле немецкого барокко, здания Монетного банка Йокогамы; перед входом были брошены рикши, но никого более не наблюдалось, и он решил, что отсюда доберется легко всего минут за десять, и даже не опоздает, почти четко явится, главное, сильно не отвлекаться.

 Насчет отвлекаться – это как раз про него. Осаму едва не угодил под трамвай, когда спешил к зданию станции. Переехал бы он его вряд ли – едва успел тронуться, но точно бы толкнул в бок – осталась бы хорошая гематома, ну и повеселил бы окружающих. Однако, избежав позорной участи, Дазай рванул ко входу, где уже издалека приметил как всегда чопорно одетого Анго, замершего возле белых колонн. Осаму еще толком даже не успел поприветствовать его, как уже увидел недовольное выражение лица. Да что такое? Он, можно сказать, не опоздал. Минут пять – ничто!

 – Что у тебя с лицом? Ощущение, будто тухлое что-то съел.

 – Да вот, смотрел на тебя. Честно говоря, реально подумал, что ты хотел броситься под этот трамвай.

 А… Дазай замер. Ну, он никогда не исключал таких вариантов, тем более что жили они независимо от него, но и подумать не мог, что со стороны это выглядело, как попытка самоубийства. Он ведь даже был рад, что не убился, да и делать это здесь, где полно людей, которых бы он определенно смутил, – нет, и мысли не было. После слов Анго стало как-то жутко. Осаму вдруг подумал о том, что он вообще мог не осознавать ничего в тот момент, но ведь он правда не собирался! Или собирался? Блядь, как-то это нехорошо. Если бы Анго сейчас это не ляпнул, он бы и не подумал ничего подобного, а тут вдруг стал грузиться – с утра было такое чудесное настроение, а сейчас стало паршиво.

 – Ничего я не хотел, – отмахивается он небрежно, но на самом деле захотелось развернуться и уйти, но все же смотрит краем глаза на друга – замученный какой-то. Анго всего лишь волнуется, они с Одасаку в этом плане дерганные – ничего удивительного, Дазаю, может, стоит относиться снисходительнее, и он находит в себе силы даже посмеяться. – А я почти не опоздал, хотя уехал не туда. Пришлось немного пробежаться.

 – Ясно. Рад, что ты цел. У меня тут, – Анго почему-то ежится, хотя на улице жара, он сильнее поджимает к себе руку, под мышкой у него зажата газета, в которую завернуты еще какие-то бумаги, – немного изменились планы. Точнее совсем изменились, и я уже никуда не еду, но раз мы договорились тут встретиться, я подумал, что почему бы и нет. К тому же тоже успел побывать в банке.

 – Значит меня вело туда почти что провидение, – хмыкает Дазай, отстраняясь чуть в сторону, давая пройти женщине, что тащила ребенка на спине.

 – Не знаю, что там тебя вело, но я предлагаю сейчас доехать до Гранд Отеля. Через несколько часов у меня там встреча с одним иностранным господином, а перед этим мы бы вполне смогли там перекусить, да и поговорить, ради чего и встретились.

 Дазай быстро прокручивает в голове идею. Он слишком уж радостно кивает, и Сакагучи смотрит на него с подозрением, но все же довольно констатирует, что его идею приняли. Он сам ловит для них рикшу, и Дазай не удерживается от вопроса, а где же любимое средство передвижения Анго.

 – Не могу водить в такую жару.

 – А чего? Наоборот – с ветерком!

 – Дазай-кун, ты хоть раз сам пробовал проехаться с этим ветерком сквозь толпы бредущих пред тобой людей? Улицу тут не все приспособлены под такой транспорт, а люди тем более. Не переживу, если стану убийцей.

 – Ты себя недооцениваешь.

 – Ты на что сейчас намекаешь? – Анго так и стоит на земле, когда Дазай взирает на него, забравшись на сиденьку, и уложив складки кимоно, и раскрывая веер.

 – Ну, скажем так, Одасаку явно бы сильнее переживал, если бы кого-то переехал, а вот ты – больше говоришь об этом, но у тебя в этом плане нервы крепче.

 Анго смотрит на него скептически, но никак не комментирует, видимо, понимая, что друг его прав. Они отправляются в путь до отеля. Нет, Дазай вовсе не надеется случайно там рядом увидеть Чую, но мысль о том, что он будет совсем близко – она так приятна для нутра.

 – С кем ты встречаешься?

 – Ты все равно не знаешь, какая разница.

 – Темнишь.

 – Будто тебя интересует моя работа.

 – В самом деле. С чего бы она была мне интересна? Ты часто там встречаешься с кем-то? Нас пустят?

 – Меня там знают. Да и ты, – Анго оценивающе рассматривает Дазая, – вполне прилично выглядишь.

 – Вещь дорогая, между прочим, – Осаму вообще-то не знал, чего так вырядился, зато было удобно, ткани легкие – не так жарко, даже уютно. Кимоно на самом деле и не его вовсе было, брата, как попало к нынешнему владельцу, история умалчивает, но Дазай ощущал себя комфортно.

 – Выглядишь лучше, чем я ожидал, – вдруг бросает Анго.

 – В смысле?

 – Одасаку говорил мне, что на днях сопровождал тебя к врачу. Приступы?

 – Ты знаешь же – они со мной всегда. Но сейчас и правда получше. Отвлекаюсь.

 – Да, я заметил.

 Осаму смотрит на него, но Анго никак не комментирует свою фразу. Вот и гадай, что он имел в виду, а интонация схвачена четко, и Дазай ощущает себя так, будто его за что-то хотят отчитать. Он лишь кривит губы в улыбке, не скрывая ее, а потом отворачиваются, и они молчат остаток пути. Осаму любуется видом залива, когда они уже приближаются к цели, а потом покорно следует за другом в само здание отеля. Гранд Отель в Йокогаме – словно местная достопримечательность. Раскинувшийся на самой набережной, он гостеприимно встречает всех своих гостей. Иностранцев здесь полно, а европейский колорит места в сочетании с японскими традициями дает им почувствовать себя в уюте. Много лет назад его вроде бы проектировал какой-то американец, но с тех пор здание значительно расцвело в своем облике, расширилось, обросло своими традициями и зарекомендовало себя высоким сервисом – во всяком случае, так о нем говорили, писали в различных буклетах. Осаму не приходилось никогда здесь останавливаться, да и стал бы он тратить деньги на ненужную ему роскошь, да еще и обитать в условиях далеких, от привычных ему традиций, в Йокогаму он прибыл сразу уже в свой дом.

 Со стороны набережной здание французского консульства не видать, и Дазай пытается представить, что там сейчас может делать Чуя, Анго договаривается тем временем, чтобы их провели в большую гостиную отеля, где гости обычно отдыхали, любуясь из больших окон заливом, туда же просит им принести легкие закуски. Дазай внимательно осматривается, оценивая просторный вестибюль; людей здесь сейчас не очень много. Несколько человек, какая-то семейная пара иностранцев стоят возле стойки вместе с багажом – по виду – собираются отбыть. Женщина выглядит какой-то недовольной, теребит мужчину за рукав, ей жарко, и она то и дело оттягивает от горла ворот своей белоснежной блузы, а затем в какой-то момент не выдерживает и проносится мимо Дазая, стуча каблуками. Она оборачивается, чтобы глянуть на него – смотрит как-то странно, может, даже с пренебрежением, а затем быстро выходит наружу. Тут же в деревянных небольших креслах-качалках сидят двое мужчин, один дымит сигарой, и Осаму хочется закашляться, но он торопится следом за Анго, и они оказываются в просторном светлом помещении с большими окнами, по периметру которых расставлены мягкие кресла для отдыха гостей, а чуть в отдалении столики, окруженные стульями. Одно из мест занимает и Анго, указывая Дазаю, чтобы тоже присаживался. Вообще-то тут уютно. Осаму нравятся эти колонны, множество комнатных цветов – зелень на белом фоне чудесно смотрится, он почти как в каком-то необычном зимнем саду; здесь есть небольшой верхний уровень, что делит пространство, но с их места не особо разглядишь, что там. Должно быть, место для оркестра, что тут играет по вечерам. В их половине народу меньше, а вот с другой – сидят сразу несколько мужчин, устроившись перед окном. Они тихо переговариваются, что-то пьют. Если прислушаться, то можно обнаружить, что где-то играет граммофон, и Дазай даже немного удивляется, что это не какая-нибудь записанная обрывками классика, а пластинка с раздражающей его почему-то песней Мацуи Сумако-сан, записанной несколько лет назад и ставшей очень популярной. Дазай любил обычно музыку, но тут почему-то не испытывал удовольствия. Может, потому что Куникида-кун тащился от этой песни и от самой Мацуи-сан, увидев ее в фильме по какому-то русскому роману, где она и исполнила эту песню. А спустя несколько лет повесилась, не пережив смерти своего возлюбленного. Дазай ей завидовал, а Куникида страдал. Не особо долго, но вынес этим мозг. Может, поэтому Дазай и не любил чертову песню.

 Рядом с граммофоном стоял мальчик в юката, который то и дело запускал его заново, но слышно было тут не очень хорошо, и Дазай быстро забыл о посторонних звуках. Он немного с сомнением посмотрел на мелкие закуски, что им принесли, но высказываться вслух не стал. А Анго тут в самом деле знали, впрочем, не удивляло, что он обитает в подобных местах.

 – Попробуй кофе, Дазай-кун. Его тут восхитительно варят.

 – Ты, наверно, тут все меню знаешь.

 – Не все, но готовят тут очень даже недурно.

 – Спасибо, но лучше чай, – Дазай косится в сторону стола, где суетятся девушки в кимоно, готовя напитки. Интересно за ними наблюдать, за всем обслуживающим персоналом. Увидит ли он тут избранницу Катая? Смутно помнит, как та может выглядеть, расстояние было все же не маленькое. В помещении не жарко, довольно приятно – чашечка чая в самый раз. – Ты так срочно хотел со мной увидеться, поговорить, я думал, что сразу перейдешь к делу.

 – С тобой нельзя сразу к делу, – немного обреченно вздыхает Анго, поднося к губам малюсенькую чашечку кофе – аромат обалденный, но Дазай не купится, нет. К тому же ему уже на подносике несут его напиток. – Дазай-кун, признайся сразу: это твоих рук дело?

 – Ты сейчас можешь так спросить про каждый известный тебе грех и приписать его мне, было бы желание сфантазировать все факты.

 – Ты же знаешь, что я хочу поговорить с тобой о Такахаси.

 – О, ну так выражайся точнее.

 – Не юли.

 – От тебя не съюлишь. Что опять не так?

 – Не так? Я подозреваю, нет, я на все сто процентов уверен, что это ты виноват в том, в каком он сейчас состоянии.

 Дазай обхватывает пальцами кружечку с чаем, но так и не поднимает. Смотрит на жидкость, а потом хищно на Анго и чуть слышно произносит, будто самому себе:

 – А я бы хотел сейчас глянуть на это его состояние.

 – Плод твоих трудов.

 – Моих, – почти мечтательно произносит он, улыбаясь в пустоту.

 – Дазай, ты посылаешь ему анонимные записки, используя информацию, что я тебе дал, и ты пишешь от лица девушек, что пострадали от его рук.

 – Не пострадали, Анго. Погибли. Он думает, что получает послания от мертвецов.

 – Это в твоем духе.

 – Быстро догадался? Впрочем, у тебя были подсказки. Я себя практически сразу сдал.

 – И меня даже вовлек поучаствовать. Я видел лично пару записок. Ты просто монстр.

 – Монстр слова, не забывай.

 – В том-то и дело. Твой писательский дар – чертово проклятие, Дазай. Всего ничего по времени Такахаси получает эти записки, а уже сходит с ума от ужаса. Его семья, которая толком не в курсе, что происходит, уже подумывает о том, чтобы спрятать его временно в каком-нибудь санатории, где ему прочистят мозг.

 – Чудесно, но это малое, Анго.

 – Чего ты хочешь добиться?

 – Ты именно из-за этого хотел меня увидеть?

 – Он на грани того, чтобы обратиться в полицию. Точнее его родные. Сам-то он уже уверился, что это не шутник. Черт, Осаму, я не знаю, где ты рылся, как ты узнал больше, чем я тебе дал данных, но в этих записках, как я знаю, есть подробности, которые никто не знает, поэтому он уверен, что это сами жертвы ему пишут.

 – Нигде я не рылся. Разве что вскрыл до самого упора его натуру – а там все. Я угадываю, Анго, я знаю, о чем думают люди, знаю, как возникают их тайные гадкие желания. И я недурно осведомлен о том, кто такой Такахаси, чтобы использовать все свои знания и догадки, а я никогда не ошибаюсь, против него. Чего ты испугался? Что меня вычислят? О нет. Схема простая, но я уверен в том, что все делается с умом. А насчет полиции… Такахаси сам явно будет против. Ведь тогда встроятся все его грехи.

 – Ты так хочешь уберечь от него эту гейшу? Успокойся. Ему и так уже сейчас не до нее, тем более что Харасэ-сан надежно бережет ее, он в ней заинтересован. Она ему в самом деле понравилась. Говорит, что напоминает ему дочь, что уехала от него с мужем куда-то за океан.

 Дазай хмыкнул, подумав о страдающем призраке Сибата-доно.

 – Дело не только в Хацуё-тян.

 – О, не говори, что ты решил познать вкус добродетели!

 – Согласен, таким я никого не обману. Нет, больно надо. А вот просто заставить кого-то страдать. В этом что-то есть. Обычного человека – ну, не жаль, но без повода трогать, не то. А того, кто заслужил…

 – Следишь со стороны? Но ты даже толком не в курсе дел!

 – А мне и не надо, – Дазай только сейчас поднимает голову и смотрит на Анго, а потом куда-то мимо него, на красивый вид залива за окном.

 – Я не буду выгораживать тебя, если вскроется, что это все твоих рук дело.

 – Не вскроется, – у Дазая даже сомнений нет, не говоря уже о том, что Такахаси сейчас явно не в состоянии, чтобы повести себя нормально. Ацуши за свои старания определенно заслуживает награды, способный мальчик.

 – Я тебя предупредил, Дазай, – Анго допивает свой кофе и тянется за графином, откуда наливает прохладной воды. – Я не хочу для тебя дурных последствий…

 – Анго, даже если все раскроется, ну, представим на секундочку, то что? Меня станут проверять, и выяснят, что я пациент психиатрической лечебницы, выпущенный недавно на свободу, суицидник со стажем. Все спишут на мой треснувший и расщепленный мозг. Найдут это отличным оправданием и угомонятся, а у Такахаси на остаток жизни – психологическая травма.

 – Ты не боишься, что тебя еще и раскроют? Я о твоем способе заработка, – Анго снимает очки и протирает их платком, что выудил из висящего на спинке стула пиджака, дышит на них и трет, будто дыру собирается проделать.

 – Ну, – Дазай склоняет голову набок, он все еще любуется видом из окна – неудивительно, что Гранд Отель такое популярное место – тут в самом деле уютно, ему нравится, хотя долго он все же не выдержит, – ничего страшного.

 – Ничего? – Сакагучи замирает, сжимая линзу пальцами, накрытыми тканью.

 – Пострадают лишь мои заказчики. Не в моих интересах разглашать сведения о себе, я ведь получаю еще и за свое молчание, но если вина не моя… Представь, какая популярность! Буду зарабатывать еще больше, полностью обживу дом, а в свободное время буду страдать хренью, ходить вместе с иностранцами играть в поло и смотреть на скачки в Нэгиси. Разве не жизнь?

 – Боже, даже такое ты в свою пользу обернул.

 – Ну, тут не все так приятно, я не хочу внимания, не хочу быть известным писателем, и ты знаешь, что я не кривлю душой, но, если меня раскроют, так пусть хоть дивиденды с этого получу.

 Анго смотрит на Дазая так, словно на ребенка, который вроде бы и оправдывает надежды родителя, умен, способен добиваться всего сам и далее по списку, но делает это способами не совсем типичными – от того и тревожно.

 Они молчат некоторое время. Дазая это не беспокоит, он смотрит на пейзаж за окном. Можно было бы переместиться поближе, но лень подыматься. Граммофон играет уже что-то другое, но он не вслушивается, и, когда Анго немного расслабляется и не ожидает, задает вопрос:

 – Помнишь, в ту нашу встречу я еще кое о чем тебя спрашивал? – в его сторону не смотрит – небо за окном над водой такое голубое и ясное. Хочется сгореть под ним.

 – Что ты спрашивал?

 – Ты отлично помнишь, не прикидывайся, – Дазай уже теперь глядит на него серьезно. – Тут французское консульство рядом. Еще точнее намекнуть?

 – Ты в могилу меня сведешь, Дазай, – Анго мотает головой и возвращает очки на место. Осаму глядит на него внимательно, в какой-то момент уверовав, что друг сейчас начнет биться головой о стол, но Анго слишком разумен для этого.

 – Где ты вечно откапываешь этих странных и подозрительных личностей…

 – Ну-ну, не замолкай! Подробнее, прошу! – Дазай замирает, глядя на него в упор; Анго смотрит как-то странно, и Осаму вдруг понимает, что тот изучает торчащие из-под кимоно бинты.

 – Ты не расплатишься со мной…

 – Сочтемся. Мы же друзья?

 Анго склоняет голову, чтобы глянуть на него поверх очков и тяжело выдыхает.

 – Артюр Рембо? Верно? О нем ты спрашивал? Если так поверхностно смотреть, то ничего за ним дурного не водится. Он уже несколько лет живет и работает в Японии, то здесь в Йокогаме, то в Токио. Его приглашают читать лекции в университеты, большой знаток французской литературы, образован, хотя имеет довольно обычное происхождение, но там данные разнятся, да и вряд ли это тебя волнует. Активно изучает здесь японскую литературу, как я знаю…

 – Это все мило, я даже в курсе, что он и меня почитывает, но мало только трогает.

 – Потерпеть можешь?

 – Ты такой размеренный, Анго!

 – Избавь меня от своих капризов!

 – А ты не нуди!

 – Как с тобой трудно! Короче, ох, история старая, человек, который мне ее рассказал сам не уверен во всех фактах, да и вообще обратил на нее внимание лишь по одной причине, остальное я вообще собрал со слухов…

 – Так ты провел целое расследование! Ради меня! – Дазай аж тает, и всего лишь от восхищения, жара тут ни при чем.

 – Помолчишь, может? – Анго совсем не в восторге от своих стараний. – Ты у нас такой умный, мог бы и сам все узнать.

 – Лень.

 – Как ты еще не помер от голода, – Анго бросил это спонтанно, но тут же осознал, в какую зону попал и как-то испуганно глянул на Дазая, но тот лишь ухмыльнулся. Лучше сделать вид, что он этого не ляпнул. – Впервые в Йокогаму он прибыл лет в семнадцать вместе с человеком по имени Поль Верлен. О нем я толком ничего не узнал, разве что он прибыл сюда в рамках какой-то дипломатической и просветительской миссии, да еще и вместе с женой. Они поселились где-то здесь в Йокогаме, и Рембо жил с ними. Что там происходило – неизвестно, но спустя некоторое время Рембо доставили в местную больницу с огнестрельным ранением запястья. Верлен не отрицал, что это его работа. Мелкие слухи говорили о том, что эти двое на самом деле были любовниками, и это было одной из причин, почему Верлен потащил его так далеко с собой, да еще и при жене. Что у них там были за отношения – без понятия, об их обостренности говорит лишь факт этой ссоры, причины которой толком неизвестны. Заводить какое-то дело не стали, японской полиции едва ли хотелось иметь дело с семейными разборками иностранцев, пусть и с пролитой кровью, но они все равно еще продолжали какое-то время жить вместе, судя по всему, весьма бурно, а потом вроде бы Рембо перебрался в отдельное жилье. Не знаю, чем он занимался, как часто виделся с Верленом, однако спустя время он вместе с женой отправился обратно во Францию, а Рембо остался здесь.

 – Ничего темного не вижу, – Дазай был слегка разочарован, но все равно внимательно следил за другом, видя, что тот не договорил.

 – Поль Верлен умер по пути домой. Скончался в дороге. Они добирались морским путем, позади уже осталась Индия, и тут внезапная смерть. О ней даже писали у нас в те годы в газетах, мол, умер французский дипломат, что-то там такое, остановилось сердце в пути. Скучно, нет интриги. Где-то даже в архивах еще можно легко найти, не так уж много лет прошло. Так вот. Констатировали смерть, но по причинам – то ли особо не изучали, то ли не было специалиста. Не знаю. Остановка сердца – смешно, причин – масса. Естественных и не очень. Когда довезли до Франции, уже и изучать нечего было, так и захоронили. Из этой истории не сделаешь совершенно никаких выводов. О реакции Рембо тоже ничего неизвестно. Он потом уехал на родину, но спустя какое-то время стал наведываться сюда, в итоге уже в том же статусе, что и человек, что его впервые привез в Японию. Вот, Дазай-кун. Я понимаю, что ты сейчас можешь нафантазировать все, что угодно, но ни одного доказательства возможной причастности нет. Или мы о них просто не знаем.

 – Я вижу, – Дазай кивает. И вовсе он ничего не фантазирует себе, вполне трезво оценивает. – Но ты назвал Рембо подозрительным. Почему?

 – Ты в курсе, чем любили баловаться в западном обществе люди помимо всяких там баллов и походов в театр?

 Дазай на миг задумывается, а потом в голове щелкает. Учитывая собственные сдвиги по фазе, он готов верить в этом мире во все, что угодно, но все же не очень уверен в своей догадке.

 – Спиритические сеансы, что ли?

 – Они самые. Сейчас популярность этого падает, но я от своих иностранных коллег все же нередко слышу рассказы порой. Приезжающие сюда британцы, американцы не изменяют своим вкусам, и в своем кругу они также собираются для подобного развлечения. Рембо посещал несколько таких вечеров. Один из моих бывших коллег, Накамура-сан, тогда служил в британском консульстве, друзья оттуда часто приглашали его на эти мероприятия, и в один из вечеров он увидел там Рембо. Сам Накамура-сан относился ко всему этому с недоверием и ходил ради развлечения, посмеяться, возможно, тот случай с Рембо и запомнил потому, что этот человек больно серьезно ко всему отнесся.

 – Они вызывали дух Верлена? – Дазай смотрит в свою чашку – чай кончился. Просит еще.

 – Легко догадаться.

 – И он пришел?

 – Ты серьезно сейчас это спрашиваешь?

 – А что? – Дазай поворачивает к нему голову.

 – Это все бред, Дазай. Уже давно известны все эти фокусы.

 – Но призрак-то пришел?

 – Как считал Рембо – пришел. Накамура-сан не особо вдавался в подробности, он уже человек пожилой, не все помнит, я вообще чисто случайно с ним на днях пересекся, да вот спросил, не было ли у него знакомых во французском консульстве. Медиум или кто там, заявила, что дух в ней, и у них начался диалог, в ходе которого у Рембо начался приступ, он кричал и рыдал, угрожал и просил прощения, говорил, что это он виноват. Ничего конкретного Накамура-сан не сказал, в плане того, что именно стало причиной такого срыва, но выглядело это жутко. Пришлось вливать в него успокоительное. Спустя время Рембо снова покинул Японию, но затем вернулся. С тех пор так и живет здесь. Как и я отметил – никаких грехов за ним не водится.

 Дазай кивает, прижимаясь щекой к сцепленным между собой пальцам, глядя куда-то в сторону. Он вообще-то и не рассчитывал узнать что-то там темное из прошлого Рембо-сана, просто хотел выяснить, что за человек так захватил сознание Чуи. Обрывочный рассказ Анго, конечно, наводит на всякого рода размышления, но Дазай не склонен к каким-то обвинениям на столь непрочной почве, да и не было у него каких-то намерений, просто лишние знания никогда не помешают. Осаму откидывается на спинку стула, начиная теребить бинты на шее. Сейчас он спокоен, но стоит вернуться Рембо из Токио, и Дазай начнет метаться. Даже если внешне будет сохранять хладнокровие, он уже заранее знает, как изведет его мысль уже просто о том, что Чуя в одном доме с ним. Нет, просто то, что Чуя захочет вернуться к нему. Его нахождение – не важно, куда больше терзает желание рыжего быть с ним. Чего он так к нему привязался? Явно же дело не в одной постели. Тут от мыслей стало еще хуже: а в случае Дазая? Постель? Да нет, Чуя согласился провести с ним время еще до того, как они телами узнали друг друга, но Дазаю смешно было подумать, что виной всему его долбанная писанина, которая сжирает его заживо изнутри день за днем. Чуе она нравится, но он понятия не имеет, что это такое на самом деле, он постоянно обвиняет Дазая в том, как пренебрежительно он относится к своему таланту (ха, талант!), видимо, воспринимая его слова, как напускное, но Осаму в самом деле никогда не кривил душой. Просто, видимо, такому человеку невозможно поверить, невозможно принять его намерения. С одной стороны, может показаться, что то, что Накахару привлекли все эти красиво расставленные со смыслом слова, – не так уж плохо, но заманить его к себе тем, что Дазай сам считал своей прогрессирующей болезнью, от которой не знал спасения, кроме как выплескивать весь этот скопившийся гной на бумагу… Не так бы он хотел нравиться Чуе. А что-то иное – тут он не был уверен. Накахара по-прежнему ему не особо доверял… Дазай внезапно расхохотался, напугав Анго, который тут же зашикал на него, боясь лишнего внимания постояльцев отеля, но тот даже не среагировал. Смеялся над собой. Он так желал, чтобы Накахара отдал ему свое тело – пожалуйста, и уже не один раз. А теперь вдруг захотел большего. И вовсе даже не для своих писательских целей, чем оправдывал себя с самого начала. Теперь это выглядело как-то определенно, из-за чего верилось еще меньше.

 Они все еще в отеле, но Дазай даже не пытается сморгнуть, когда на него обрушивается сильный поток из сменяющихся картинок. Местоположение не меняется, он просто видит нечто другое, совершенно несвязное, совершенно незнакомое, чужеродное, иное помещение, и уже не так хорошо видно воды залива, а потом их вид вообще исчезает – и что там? Зелень какая-то – не успевает все фиксировать, но последнее, что он видит – пугает, потому что он ощущает, как в его тело впиваются камни, нет, не камни, какие-то обломки, вокруг дым – жуткий стойкий запах гари, жарко, кто-то плачет, нет, хуже – истерично кричит, страшно кружится голова, но это тоже все в фантазиях, в реальности Дазай щурится, будто пытается разглядеть свои иллюзии детальнее, ему внезапно кажется, что это важно, очень важно, и он озирается, разворачиваясь на стуле, не обращая внимания на то, как пристально и испуганно за ним следит Анго. Мимо движется в этот момент молодая японка в кимоно, неся кому-то чай, Дазай ее видит, но только мертвую, усыпанную обломками. Зато так светло! Солнце будто везде, так ярко, что глаза начинают слезиться, и дышать тяжело, и он вдыхает нечто постороннее в воздухе, ощущает, как он проникает во внутренности, заражая жутким страхом, и, прежде чем ему поддаться, Дазай ощущает, как его кто-то тянет.

 – Знал бы ты, как это пугает.

 – А?

 – Когда тебя отключает.

 В глазах все еще блики, но он снова видит уютный интерьер отеля и друга, что возвращается на место, вытирая со лба платком пот. Поморгал еще несколько раз. Будто ничего и не было, только немного в затылке ломит.

 – Не знаю, как это выглядит со стороны, – признается Дазай.

 – Ощущение, что ты реально видишь что-то, что не вижу я. Всякая ерунда из-за этого в голову лезет. Тебе разве лекарства не помогают?

 – Они притупляют. Особо сильные вещи. Но всякую мелочь я все равно обычно замечаю, правда, более расплывчато. Но сейчас – как-то было нехорошо, – Дазай говорит честно. У него внутри начинает тихо жужжать беспокойство, и он подозревает, что звук этот будет становиться только громче.

 – Главное, чтобы ты опять чего не выкинул…

 – До этого не успело дойти, – Дазай зачем-то хватает со стола тост, не понять чем вымазанный, и запихивает себе в рот, глотать всухомятку тяжело, но он справляется, а потом еще несколько секунд двигает челюстью, будто во рту что-то еще осталось. – Ты говорил, у тебя тут встреча?

 – Да, – Анго вскидывает глаза на часы где-то за спиной Дазая. – Но еще есть время.

 – Ты не возражаешь, если я тебя оставлю и один прогуляюсь? – Осаму вроде как и спрашивает, и сам уже встает, приняв самостоятельно решение и начиная рыться в инро на поясе, ища деньги, чтобы расплатиться – все это делает на каком-то автомате.

 – Я что-то не уверен, что стоит тебя отпускать, – Анго в самом деле обеспокоен. Он прекрасно знает, когда Дазай перестает шутить и придуриваться.

 – Нет, я в порядке. Тем более, вторых волн подобного обычно не бывает, мозгам же тоже надо отдыхать, – это он так успокаивает Анго. И себя заодно. На самом деле бывало по-разному. – Мне просто надо пройтись. Потом поеду домой.

 – Я все же…

 – Анго! – голос звучит немного резко, и Дазай будто бы давится, чтобы чуть смягчить тон. – Со мной все нормально, – нормально. В самом деле – нормально. Он ведь не дошел до того момента, когда захотел бы с собой что-то сделать. Сейчас это чувство все еще притуплено, но где-то в его радужке навечно отпечатаны образы собственного мертвого тела, и он перебирает их, выбирая предпочтительный. – Я пришлю записку тебе вечером, чтобы ты знал, что я не плаваю где-нибудь в канаве или меня не переехал трамвай, хотя все этом может случиться чисто внезапно – и то уже не моя вина вовсе.

 – Не говори мне об этом, Дазай-кун.

 – Давайте втроем потом увидимся как-нибудь? – говорит он, пытаясь понять, сколько у него с собой денег, что-то никак мысли на цифрах не сойдутся. – Когда Одасаку вернется из поездки.

 – Я постараюсь выбраться, – обещает Анго. – Не надо денег, сам заплачу, с меня тут по другому тарифу берут.

 – Мило, – бросает без всяких эмоций Дазай, кусает изнутри губы, глядя в окно, кланяется, а потом молча поворачивается и направляется к выходу.

 Он минут пять стоит, перейдя дорогу, рассматривает залив. Анго, если не сидит спиной к окнам, вероятно, даже может видеть его сейчас. Осаму косится чуть правее – в ту сторону французское консульство. Он движется в этом направлении, но, если честно, в данный миг вовсе не ради того, чтобы, возможно, случайно столкнуться с Чуей, вероятность чего пусть и малая, но существует. Обойдя отель, он может лицезреть здание консульства наконец-то, но даже не останавливается, а просто идет мимо, не горя желанием перейти по мосту на другую сторону. В левом глазу будто что-то мерцает, и Дазай всеми силами старается не видеть ничего, все смотрит в небо, чтобы ослепнуть на миг от яркого солнца. Кажется, что вместе с выступившими слезами вытекает и все то, что вырывает его из реальности то и дело. Это совсем ненадолго, но он точно успеет вернуться домой, прежде чем в самом деле из-за собственной невнимательности угодит под трамвай.

 Или просто спятит.