Большие навесные тучи рассыпались оперением лёгкой небесной дымки в очаровании воскресного утра. Где-то под теми облаками развеивалось огниво рассвета, а чуть ближе к земле один немецкий и крайне настойчивый вокалист-пиротехник всё пытался вытащить на крышу их многоэтажки враждебно настроенного и очень агрессивного Рихарда.

— Ну куда, — заныл лид-гитарист, понимая, что протесты и возмущения ни к чему не приведут. — Ну зачем, а?

Картинно вздохнув, Тилль в который раз отчеканил:

— Затем.

— У меня хомяк голодный, — не унимался Круспе.

— Я сыт, спасибо, — кивнул Линдеманн, привыкший, что "хомяком" Шолле величает именно его. — Нет у нас хомяка.

Рихард тут же упёрся в металлическую лестницу, на которую его так старательно пытался запихнуть вокалист, и в ужасе воскликнул:

— Ты убил Эдмунда?!

— Я тебя сейчас прибью, если не угомонишься, — проворчал Тилль.

— Не верю, — голосом величайшего театрального критика протянул лид-гитарист, продолжая ломать комедию.

— Лезь давай, не верит он! — возмущённо воскликнул Линдеманн, понимая, что, пока до Круспе не дойдёт вся серьёзность его намерений, приструнить не получится.

Преувеличительно протяжно и опечаленно вздохнув, Шолле с горем пополам взобрался наверх, чуть повозился с замком и распахнул дверь, ведущую на крышу. Следом за ним выбрался вокалист.

— Слу-ушай, Krapfen, а как ты ключи спёр? — поинтересовался Рихард, помогая Тиллю подняться.

— Ничего я не спёр, я договорился, — пробормотал Линдеманн, сосредоточенно отряхиваясь. Впрочем, недовольство отступило почти что моментально: он знал, зачем притащил сюда лид-гитариста, и значение это имело немалое. — Так... ты идёшь?

И, не дожидаясь ответа, вокалист подошёл к самому краю высотки и присел у ограждения, невольно поёжившись от проходного ветра, что забирался под тонкую ткань домашней одежды.

Заметив это, подошедший к нему Круспе так же тихо опустился рядом и осторожно привлёк к себе, обнимая за плечи. Сонливо прикрыв глаза и устремив взгляд на полуразмытый силуэт розоватой утренней звезды, Тилль прошептал:

— Смотри, солнце восходит...

И Шолле не нашёл, что ответить: он сам утопал в этом рассвете. Нет, это далеко не первый восход зари, встреченный им на крыше высотного здания. Даже с Линдеманном ему уже не раз выпадало провожать исчезающую в новом дне ночь так высоко над землёй, но чертовски прав был тот, кто сказал: нет двух одинаковых рассветов.

— Помнишь, что было сегодня? — с едва уловимой полуулыбкой на губах спросил вокалист, на что Рихард, усмехнувшись, ответил:

— Догадываюсь.

Похоже, именно в этот осенний день когда-то давным-давно, лет двадцать, а то и целых двадцать пять назад... да, именно тогда был их первый рассвет вместе. Не такой, как сегодня, а всё же первый.

— Тогда всё только начиналось, — на устах лид-гитариста заиграла горькая усмешка. — Хочешь сказать, сейчас всё уже заканчивается?

Тилль с укором посмоторел на него, мол, даже не думай, и всё так же вполголоса проговорил:

— Нет. Всё ещё начинается.

— Заново?

— По-другому. Не так, как тогда, — тихо улыбнулся Линдеманн. — А можно... можно я сейчас скажу что-то очень глупое?

— Мне не привыкать, — пожал плечами Круспе, за что, естественно, незамедлительно прилетел дежурный тычок меж рёбер.

— Каждый раз, когда восходит солнце, я снова влюбляюсь в тебя, — и вокалист стыдливо опустил взгляд, понимая, что это даже для него перебор, но... он ведь неспроста решился на такое откровение.

И Шолле понимал, что, каким бы скептиком он не был в обыденных ситуациях, конкретно сейчас маломальские остатки человечности и такта внутри него не позволят ответить колючей издёвкой на жутко сопливое, в чём-то наивное, а между тем честное и более чем искреннее признание.

Именно поэтому Рихард, оторвавшись от созерцания вылитого золотом и медью неба, мягко развернул Тилля к себе лицом, будто бы говоря ему, чтобы не думал даже смущаться, наклонился к приоткрытым губам Линдеманна, обжигая горячим дыханием, и прошептал:

— Promise me you will never let go… no matter how hopeless.

Возможно, если бы не явно пародийный и преувеличенный американский акцент и совершенно дурацкое выражение лица говорящего, обезображенная смесь двух до ужаса романтичных и заезженных цитат из "Титаника" и прозвучала бы как нечто серьёзное. Что ж, видимо, не в этот раз.

— Хана тебе, — забавно прищурившись, вокалист коварно усмехнулся. Надо же такой момент проебать, Круспе!

Впрочем, лид-гитарист знал, на что подписывался. Приготовившись на всякий пожарный кричать "убивают!" и "Тилль, подумай о детях!", он медленно поднялся, чтоб не свалиться вниз, и тут же рванул в направлении лестницы.

Ну... стоит отдать должное: пусть от неминуемой участи Шолле это и не спасло, фору ему Линдеманн всё-таки дал.