Какая же всё-таки холодрыга на дворе... просто жуть.

Может, у кого-то в эту морозную пятницу декабря настроение было и посолнечнее, но Рихард себе на треклятой скамейке всю задницу отморозил (а ей он крайне дорожил), пока ждал-пождал и всё никак дождаться не мог одного пиздец какого пунктуального сами-понимаете-кого.

В какой-то момент лид-гитарист даже подумал, что совсем переохладился и ослеп к чертям, но вскоре до него всё-таки дошло: видеть мешал не сдвиг по фазе, а чьи-то тёплые ладони, неслышно лёгшие поверх его глаз.

Вместо нормального приветствия Круспе с показательным облегчением выдохнул, расслабляясь: наконец-то его заберут в тёплый домик, и не придётся дрожать тут по бесчеловечному минусу, безбожно отмораживая себе все конечности и прочие части тела. Откинув голову назад на спинку скамьи, когда Тилль убрал руки с его лица, Шолле потянулся к нему и кое-как поймал его губы своими в неловком поцелуе.

— Ну и где мы ходим? — требовательно протянул Рихард, встречаясь своим уверенным и не сказать, что довольным взглядом со спокойным и чуть смущённым вокалиста.

— Прости, — виновато пробубнил Линдеманн, а затем обошёл скамейку вокруг и сел рядом с лид-гитаристом, привычно ссутулившись и устало выдыхая. — Съёмки умотали совсем, за временем не уследил...

— А, проехали, — снисходительно махнул рукой Круспе, освобождая Тилля от последующих объяснений, и закинул ногу на ногу, раскинувшись вальяжно и совсем по-хозяйски. — Не то, чтоб меня твои творческие похождения устраивали, — намекнул он, подразумевая слишком уж откровенные жертвы вокалиста "во имя искусства", — но я всё-таки скучаю, you know?

Поняв, что ссориться Шолле не настроен, Линдеманн благодарно ему улыбнулся и придвинулся поближе, сжимая его пальцы в своих.

— Я тоже.

Конечно, на виду у всех Тилль не стал бы позволять себе такие телячьи нежности: дело даже не столько в образе "великого и ужасного", сколько в обыкновенном и вполне природном желании не выносить свои отношения на всеобщее обозрение. Да, вокалист позволял себе редкие поцелуйчики и немного любовной показухи на камеру с той же Софией: хоть он и пытался до последнего сделать из этой игры в обозначения и притворства что-то серьёзное, вместе с тем отдавал себе отчёт в том, что она уйдёт от него не сегодня — завтра. Так и случилось.

Зато с Рихардом всё происходило совсем по-другому. Как ни странно, для Линдеманна, несмотря на возраст и богатый опыт в отношениях, такое было в новинку. Нет, отнюдь не потому, что лид-гитарист, в отличии от слащавых фройляйн, в плане мужественности ему ничуть не уступал: Тилль ведь много с кем пробовал (причём "пробовал" не в том смысле, о котором вы подумали, а в самом что ни на есть серьёзном), но подобного не получалось ни с кем. Кажется, на старости лет (вокалист уже мысленно похоронил свои несбывшиеся планы бурной молодости и убедил себя же в собственной израсходованности) он всё-таки понял, что такое эта ваша любовь на самом деле: она — желание просто быть вместе и радоваться восходящему солнцу, с каждым новым днём открывать для себя что-то новое; когда любимый человек — не идол, в глазах которого ты боишься упасть и унизиться, а лучший друг, с которым хоть на край света — не засмеёт, и притом всегда за любой шабаш.

Вот таким авантюристом-затейником и был Круспе, дополнявший Линдеманна просто идеально во всех возможных отношениях. Кто ещё смог бы раз за разом упрямо расталкивать этого вечно угрюмого ребёнка, давая тому самому неугомонному непоседе, что по-прежнему оставался, пусть и спал, где-то внутри Тилля, проявить себя? С Шолле никогда не знаешь, что будет завтра: танцы под дождём без зонтов? Пикник в горах? Лошадиные скачки? Каждый день вместе начинался почти одинаково, но приносил столько новых идей и впечатлений, что ни вокалист, ни Рихард ни разу за всё время не поймали себя на мысли, что отношения им наскучили.

Линдеманн и сам не отставал в плане неожиданных поступков: как бы он ни тушевался в публичных местах, наедине с лид-гитаристом вечно что-то затевал. Может, его идеи и не были такими экстремальными, но Тилль всё же мог задать жáру в случае необходимости, так что скучать не приходилось никому.

— Так мы идём? — окликнул его Круспе, заметив, что любимый в очередной раз задумался о чём-то своём. — Холодновато тут, знаешь ли, — и смерил взглядом ночной заснеженный сквер, в котором так долго ждал вокалиста с его очередной съемочной площадки. Людей совсем уже не было вокруг, именно потому Линдеманн и мог со спокойной душой обнимать и даже целовать Шолле, не опасаясь лишних глаз.

Наконец спустившись с неба на землю, Тилль ободряюще улыбнулся Рихарду, поднялся, увлекая его за собой, и кивнул:

— Идём.

В эту магическую пору даже встретить любимого человека в опустевшем сквере поздней ночью — приятно и волнующе. Ни размеренно опускающиеся на белоснежное одеяло зимы снежинки, ни привычный декабрьский морозец, ни даже грозно посвистывающий ледяной ветер, разносящий по улицам снег и холод, — ничто не помешает им этой волшебной ночью. Оба они хорошо знали: канун Рождества — время, когда сказка становится былью, и сегодня — в этом уверен был каждый, — сегодня без тепла не останется никто.