А вечером... вечером Круспе подарил ему кактус.

— Это... серьёзно? — на всякий случай уточнил ассистент, стараясь выдать свой безграничный ахер за лёгкое аристократичное недоумение.

Впрочем, особой нужды в подобном фарсе не было: психолог, похоже, был совершенно уверен, что ничего такого странного не сделал, будто вручать сотрудникам (точнее, одному-единственному холопу в лице Линдеманна) суккуленты в цветастеньких горшочках — дело обыденное и ни разу не подозрительное.

— Абсолютно, — с готовностью кивнул Рихард. Он не без самодовольства созерцал замешательство подопечного: не каждый ведь день делают такие классные подарки — само собой, он обезоружен! — Нравится, пирожочек? Если не угробишь, я тебе ещё эониум достану, цветастый такой, слышал?

Тилль о всяких ботанических изысках вообще если и знал, то крайне поверхностно. Но нельзя ведь слыть совсем уж тук-тук-сиди-я-сам-открою, да ещё и перед Круспе! Именно поэтому ассистент кивнул тотчас же и произнёс с завидной невозмутимостью:

— Слышал.

— Во-от! — одобрительно протянул психолог, страшно собой довольный: его хитрая рожа едва ли не сияла от радости, а от былой подавленности не осталось ни следа. — А ещё эту... дилдарею! Типа кактуса, только вид сбоку.

— Дидиерею, может? — учтиво предположил Линдеманн, понятия не имея, откуда он это знает. Где-то слышал, где-то читал, где-то, может, и видел.

Рихарда, в общем-то, не сильно стесняла обосновавшаяся ситуация. Спорить он не стал, только беззаботно пожал плечами и бросил с преувеличительной небрежностью:

— Может. Я не по этим делам, you know? И вообще, я стара-ался, — драматично и страшно обиженно всхлипнул Круспе, недвусмысленно намекая на небезвозмездность собственных намерений. 

“Ах ты ж чёрт глазастый”, — мысленно упрекнул его Тилль, но виду не подал, только улыбнулся натянуто так:

— Спасибо.

— “Спасибо” гигиеничку по роже не размазывает и уровень эндорфинов не повышает, — с хитрющей лыбой на всю моську промурлыкал психолог, после чего комично вытянул шею и выпятил, как уточка, уста свои прекрасные. Тогда-то и ежу стало понятно, что не задаром он образцами экзотической флоры разбрасывается.

Как ни прискорбно, должного эффекта сия показуха не произвела: внутри у Линдеманна визжала и рвалась наружу по уши влюблённая японская школьница, но снаружи мужчина оставался непоколебим и несгибаем, как Нокиа 3310 в условиях апокалипсиса.

— Губу закатай, а то треснет.

— Не тре-еснет, — игриво протянул Рихард, — говорю же, у меня гигиеничка есть.

— Круто, — наигранно впечатлённо хмыкнул Тилль, и так, невзначай, бросил: — А у меня гильотина была когда-то.

Тут Круспе настолько изумился, что даже выпал ненадолго из амплуа наглющей задницы и с неподдельным интересом спросил:

— Настоящая?

— Ага... так ты не шутишь, да? — с маленькой такой, несмелой, как подснежник в куче зимнего навоза, надеждой полюбопытствовал Тилль, когда психолог снова переключился в прежний “режим” и стал понемногу пододвигаться к нему. Само собой, тот снова надулся:

— Ну тебе что, жалко, что ли? Или я тебе разонравился?

Манипулятор хренов.

— Это кто ещё кому разонравился, — вяло буркнул ассистент себе под нос, но всё-таки поставил Монти (да, он дал кактусу имя, и в этом нет никакой проблемы) на холодильник, притянул Рихарда ближе к себе за плечи и легонько чмокнул в забавно выпяченные губы. Они, конечно, красивые у него, мягкие такие, приятно до жути... но и гордость надо иметь. Если любит он кого-то там, пускай любит. Нечего одной жопой на два стула примеряться.

Вышеупомянутый жопопримеритель, конечно, не такого ждал: он-то себе уже нафантазировал горячего мексиканского сосамбо с заманчивым продолжением и пикантным привкусом острого перца. Облом, получается?

— И всё? — расстроился он, когда Линдеманн остранился почти сразу, даже не поцеловав по-человечески — поддразнил разве что, и то очень условно.

Тилль на эту смазливую рожу не повёлся: может, он и готов был прыгать чуть ли не на полусогнутых перед этим полудурком, будь в том действительная нужда, но сейчас, по всей видимости, его преданностью нагло пользовались, а такого допускать ни в коем случае нельзя.

— Всё, — со всем хладнокровием и равнодушием, на которое только был способен, ответил ассистент. — Думаешь, я совсем ничего не вижу? Я не запасной аэродром, Круспе, — вздохнул он. Ясное дело, сдержанность полетела к чертям собачьим: сейчас Линдеманн, наверное, представлялся едва ли не самым жалким зрелищем на свете, так подавлен и угнетён он был.

— Трисхен? — до странного неуверенно и робко окликнул его Рихард, но лучше от этого не стало, даже наоборот. Неужели так неважно смотрится? Вот тебе и контроль эмоций, мать его за ногу.

— Столько проблем ты решил, — продолжал Тилль, не обращая на него внимания, — стольким людям ты помог... а пробовал себе помочь? — вдруг обратился он к начальнику, подняв наконец взгляд, и мысленно поразился: едва ли не впервые в глазах психолога виднелась не насмешка, не безразличие и даже не злость, а полная, совершенная потерянность. Да, застать этого типа врасплох... такое дорогого стоит. — Нет?.. Так попробуй. Говорят, помогает.

Не в силах более поддерживать эту неожиданно чувственную тираду, ассистент развернулся и зашагал вверх по лестнице, — может, потом и придётся вернуться, но сейчас главное — убраться подальше от Круспе. Слишком тяжело находиться с ним рядом. Слишком сложно говорить. Слишком много всего, слишком много прошлого. Слишком.

Линдеманн вообще слишком много думал. Они два взрослых, мать их, человека. Неужто стоит разводить такую драму на ровном месте? Ну влюбился в чёрт-те кого. Влюбился, и что, с кем не бывает?.. Безответно? Вообще шик! Ни тебе слезливых признаний, ни телячьих нежностей, — вот, на те кактус и суровый мужской трах. И ни-ка-ких сложностей!..

Честное слово, по-дебильному как-то получалось. У этого “принца” в цветастых кедах там свои амурные дела намечаются (если ещё не наметились), всё прекрасно, всё зашибись, — и тут припёрся из своей Германии какой-то “добрый вечер”; пригрелся, втюрился, видите ли, по уши, а у начальства теперь, может, все планы под откос. Дёрнул же леший играть в благородство...

Но дальше... дальше Рихард пришёл к нему сам.

— Не спишь? — окликнул он Тилля, причем как раз тогда, когда тот уже вот-вот уснул бы взаправду. Приперся, значит, посредь ночи, чтобы полюбопытствовать, а не спит ли он часом? Даже звучит по-идиотски. По-любому неспроста явился.

Линдеманн, конечно, уже не первый день прямо-таки горел желанием расставить наконец все точки над “i”, но время-то отнюдь не для серьезных разговоров! И что этот, с позволения сказать, “психолог” о себе возомнил? Как Тилль сам с ним заговорить пытается, так мы сразу тему переводим, а как ему вдруг надо – так пожалуйста? Нет уж.

— Три-ис? — снова позвал его Круспе, после чего слегка потормошил за плечо. 

“Правда, что ли, спит?” — удивился он: обычно подопечный хоть и посредь ночи готов был к труду и обороне, а сейчас то ли вымотался так сильно, то ли обиделся и воду варил в отместку, но подавать признаки жизни так или иначе не собирался. Ну что ж, ничего… и не таких, как говорится, поднимали.

— Трисхен, детка, ты сердишься на меня? — протянул психолог, комично надув губы и расплывшись в слащавой усмешке. Схема, что называется, безотказная: если Тилль действительно спит, то ничего и не узнает, а если нет, то поймёт, что спалился, и бросит комедию ломать.

Одного Рихард не учёл: как бы мастерски он не разбирался в людях, Линдеманн слишком хорошо знал его самого, чтобы бездумно вестись на такие дешёвые уловки. Именно поэтому ни через каких-то там несколько секунд, ни даже через минуту никто не “проснулся”. Вот тогда-то в ход и пошли чрезвычайно экстренные меры.

— Так вот, значит, как ты со мной, м-м… — притворно обиделся Круспе, а затем ещё сильнее надулся: в каком-то смысле он даже жалел, что Тилль отвернулся к стене, а мог и вовсе дрыхнуть, так что театральные навыки начальника не оценил бы никак. Впрочем, своего он все равно добьётся, и оба это хорошо знали.

Поначалу, стоит отдать должное, методы были вполне себе демократичными: когда дозваться не вышло, психолог ещё раз несильно потряс подопечного за руку, а когда и это не помогло, легонько ущипнул возле шеи и потрепал за волосы. Всё равно нет?..

— Сам напросился, — шепнул Рихард Тиллю на ухо, даже не стараясь скрыть собственные наглые замыслы. А что? В кои-то веки можно и развлечься.

Вместе с ощущением лёгкого, но заметного прикуса за ухом пришло и полное понимание безысходности сложившейся ситуации: если Круспе за чем-то пришёл, соизволив спуститься с “небес” в грешную обитель собственного подмастерья, ни с чем он не уйдёт. А бежать-то некуда.

— Так что, — говорил, как ни в чём не бывало, психолог между осторожными покусываниями вниз по шее и у ключиц, — спишь, да?..

Оба уже прекрасно знали, что никто не спит, но эти игры в превосходство стали за время, прошедшее с момента знакомства, неким ритуалом для них. Здесь словно крылась суть их сложных и противоречивых “отношений”, отчасти — именно в этом действе. Ещё страшнее для Тилля было разве что признаваться себе самому в том, что Рихард слишком упрям и принципиален, чтобы отдать первенство другому, и в итоге Линдеманн проигрывал ему почти всегда.

Круспе, к слову, времени зря не терял: вкрай осмелев, он стал кусаться уже увереннее, а руками вовсю шарил по торсу Тилля. Одежду разве что не стягивал, уже хорошо, но, похоже, скоро начнёт. Сам он, правда, думал скорее о том, что спать по жаре в кофте с длинными рукавами — чудачество редкостное. И так некстати впомнилась та красная ниточка на запястье…

— Ну ты и вредный, конечно, — якобы с неодобрением упрекнул психолог, но улыбался он настолько широко, что даже по голосу это было заметно. Впрочем, дыма без огня не бывает: такая лисья морда ничего хорошего не предвещала, и сполна ассистент это ощутил, когда Рихард уже просунул руку ему под свитер и круговыми поглаживаниями начал подбираться от низа живота ближе к груди. Нет, Линдеманн хорошо знал, что на такое Круспе точно не пойдёт как минимум из соображений чести и достоинства, но определить его конкретные намерения никак не мог. Чёрт возьми, да он сбился с толку ещё давно, стоило психологу только спуститься сюда! Если верить самым смелым прогнозам, начать хотя бы разговаривать друг с другом более-менее непринуждённо они должны были не меньше, чем через пару дней. А Рихард пришёл к нему сам — той же ночью, и дня не прошло!..

С другой стороны, в одной из своих догадок Тилль оказался прав: откровенно липнуть и приставать никто не собирался. По крайней мере, не в этот раз. Была, конечно, ещё одна мерзопакостная догадка…

А Круспе тем временем наклонился чуть ближе и ещё раз провёл губами по шее Линдеманна, отмечая про себя, что пахнет он просто восхитительно: привычный аромат чая и, кажется, ванили зачастую почти перебивал собственный запах Тилля, его кожи и тела, но сейчас психолог мог уверенно различить в сырой затхлости подвала и, что странно, лёгкого цветочного амбре тот самый аромат, что мог не на шутку его раззадорить и напрочь снести крышу. Но… нет, не здесь. Не сейчас.

Не произнеся ни слова больше, Рихард вдруг запустил обе руки под одежду Тилля, потянулся чуть дальше и забегал пальцами по его бокам, чего тот уж никак не ожидал.

Что-что, а застать врасплох психолог умел, как никто другой не смог бы: чего стоил один то ли вскрик, то ли приглушённый писк ассистента, неестественно высокий от неожиданности, и его весьма комичные попытки хоть как-то отцепить от себя начальника.

— М-м, так что, спим мы, да? — уже с нескрываемыми издёвкой и злорадством обратился к нему Круспе, наперёд зная, что вразумительного ответа не получит: Линдеманн, конечно, не сдался и духом не пал ни в коем случае, но всё-таки понял, что сопротивление особой пользы не принесёт, и въехал с размаху лицом в подушку, чтобы хоть до конца не унизиться перед этой наглой задницей. И знал ведь, гад, за что зацепиться!..

— Перестань! — наконец кое-как пролепетал Тилль, параллельно стараясь спихнуть с себя Рихарда так, чтобы не навалиться при этом с кровати самому, ведь хоть немного поспать всё-таки хотелось. — Всё, всё, не сплю я, только слезь! — и сжался в эмбрионоподобный комочек, нервозно дёргая плечами и сотрясаясь от беззвучного смеха.

Круспе, как и полагалось настоящему джентльмену, повиновался и отпустил несчастного, но не поддеть не мог:

— Что, так быстро? Ой и ненадолго ж тебя, рыбка, хватило… — протянул он с наигранным разочарованием, всё-таки тыкнув ещё пару раз подопечному меж рёбер. — Я чего пришёл, — ни с того ни с сего вспомнил психолог, — нам поговорить надо.

“Опять?” — едва не заныл вслух Линдеманн. Поговорить, может, и надо было, но в последнее время именно после этой фразы всё становилось ещё сложнее, чем было раньше. Вот тебе и профессионалы своего дела.

Спустя какое-то время “театральной” паузы до Рихарда дошло, что ассистент со своей участью более-менее смирился, и он продолжил:

— Я люблю женщину, Трис, понимаешь?

Краткость, как говорится, сестра таланта. Коротко, ясно и чертовски не вовремя. Кто-то там поспать ещё собирался спокойно? Видимо, не сегодня.

— И? — угрюмо буркнул Тилль, оборачиваться всё так же не собираясь, на что психолог, помедлив немного, ответил:

— И ты мне нравишься. 

— Большое спасибо. Это всё? — наигранно поинтересовался Линдеманн с такой иронией в голосе, что не передаться она точно не могла, но, кажется, Круспе в упор не заметил даже этого:

— Нет, Трис. Что это такое?

И только тогда Тилль заметил, что Рихард, похоже, воспользовался его минутным замешательством и смог аккуратно одёрнуть край рукава. Да, совсем немного, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы было видно запястье и часть предплечья... а значит, и красные “ниточки” на них.