Конфетти

Праздник длился недолго, и так бывало каждый раз, вопреки моему желанию навсегда погрузиться в эту атмосферу ежегодного торжества. О, если бы было возможно почаще кружить в вихре дней, наполненных беззаботным кутежом, лишь бы не шарахаться от каждой тени и не опасаться сворачивать за угол вечерней порой…

Но празднество оставляет свой блеск позади слишком быстро, неудержимо, и всё, что остаётся у меня — холод, от которого всё сжимается в груди да неясное тоскливое томление. Каждый год я жду этого приёма, чтобы ненадолго забыться в его сиянии, и каждый год я проклинаю неласковое утро следующего дня. Месяц Холода оправдывает своё название, особенно в этом мерзком городе, с вечно промозглой погодой из-за близости реки и моря. Сквозняк прорывается сквозь неплотно прикрытое окно, стуча ставнями. Я ёжусь от сырости, липкими щупальцами ложащейся на обнажённые плечи, и злюсь на весь мир за то, что ещё целых тринадцать лун мне коротать в ожидании этого краткого вечера счастливого забытья, от которого после только и останется, что рассыпанная пудра на туалетном столике и разочаровывающе бесполезные золотые блёстки-конфетти на полу.

Но всё это — через несколько часов, а сейчас — моё время. Те драгоценные минуты, когда я подавляю свой страх, когда заставляю себя перестать видеть в каждом госте злоумышленника. Маски помогают, даже когда знаешь, кто под ними скрывается.

И если вдруг на приёме появится человек, чьи помыслы будут нечисты, я почти наверняка почувствую незнакомца.

Но, возможно, меня не зря столь давно преследует страх похищения. Я, знаете ли, верю в судьбу. Всё, что ждёт каждого из нас впереди, загодя начертано на тайной скрижали где-то там, куда невозможно дотянуться человеческим разумом. Да, я в это верю. И мы, жалкие, смешные, прячущиеся за своими якобы серьёзными делами и решениями, будто за гримом и масками, можем пытаться спорить с временем и нашим жребием, но однажды маски спадут, грим размажется, и мы останемся один на один с тем, что нам предопределено.

Шумный хлопок, на миг перекрывающий музыку, всплеск золота нарезанной бумаги, — и я забываюсь опять, наблюдая, как пёстрые блёстки сыпятся, будто звёзды с неба.

Мою мечтательность прерывает вторжение гостя, чья маска так и притягивает взгляд своим смертельным очарованием. Он прямолинеен и целеустремлён, так что дальше вечер идёт под его велением, всё будто вторит его решениям и мыслям, и даже я, хозяйка бала, становлюсь ведомой, а подчинение превращается в моё желание столь естественно…

Я позволяю всему зайти слишком далеко — или лишь думаю, будто позволяю? Я ведь уже ощущаю жаркое дыхание безжалостного рока, явившегося по мою душу, пусть пока и едва осознаю это.

Шёлковая перчатка покидает мою кисть и падает на пол, но я не спешу поднять её. Мне лишь захотелось подразнить его: в антураже маскарада, когда все облачены в закрытые наряды, даже такая малость, как обнажённая ладонь, молочно-бледная на фоне моего алого наряда, выглядит греховно вызывающе. Кроме того, мне так захотелось наживую коснуться поданной мне руки, жёсткой и тёплой, даже горячей, буквально пульсирующей от доступной её обладателю силы. И говорю ли я только о силе физической?

Когда я касаюсь его ладони, в сердце будто разрывается струна, беспощадный звук от которой звучит только в моей голове, и я понимаю, что одним лишь касанием рук дело вряд ли окончится. А ведь я и не планировала таких вольностей, но всё будто было решено за меня. Он галантно помогает мне сойти с лестницы, по которой мы спускались; остатки вина плещутся в сверкающем бокале, который я захватила с собой. Этот бокал опрокинется и начнёт своё движение к неизбежной встрече с полом в следующий миг, когда меня застигнут врасплох объятия сзади. И когда он успел оказаться за моей спиной?

Крепкие руки смыкаются кольцом вокруг моей шеи, и я слишком поздно осознаю, что выдох, слабым эхом отражающийся под жуткой маской и вторящий моему всхрипу — это и есть дыхание моей судьбы. В этот миг я вижу всё поразительно чётко, даже дрожащую паутину в углу комнаты, за звоном стекла вслушиваюсь в звон неожиданной тишины, а после мои ноги подкашиваются, и мир затягивается пеленой. В этот туман уходит и его голос, покаянно шепчущий, что он был со мной немного нечестен…

Всё предрешено: и судьбы небесных светил, и фатум, явившийся за женщиной, которая слишком многое себе позволяла. Например, думать, будто сможет избежать этого рока, укрывшись за спинами охраны или внезапно возвысившегося покровителя.

Всё рассыпалось в один миг, будто пепел на клавишах клавесина, вздымающийся в воздух от ветра, поднятого белым крылом лебедя — символа династии. Той самой славной фамилии, плата за покушение на которую оказалась слишком высока… Поймёшь ли ты, тот, кто виновен во всём этом, где именно просчитался, и исправишь ли всё, прежде чем этот дух смертного мщения явится и за тобой? Нет, слишком поздно для тебя. Для нас обоих.

Где-то там по-прежнему оседают на пол золотые блёстки, сияют, словно звёзды в небесах, но я их уже не увижу, как не увижу и тебя. Мы разминулись на этом пути, где каждому предначертано своё.

Как же слепа я была…

Должно быть, всё из-за сверкания разноцветных, пёстрых звёзд. Или это были конфетти?