Гильотина тебе к лицу

в роднике твоих глаз
и висельник, и виселица, и веревка.
 

— Он мёртв? — голос Неро крошится. — Ты убил его?

Кран капает на грязные тарелки, на лицо Неро ложатся тени: под скулами, под носом, под тяжёлыми бровями — ему достаточно одного лишь правильного освещения, чтобы из страшного мальчика стать мальчиком, вырезанным из кости. Красивым мальчиком.

Он сидит за столом, вооруженный самыми страшными вопросами, и Данте ему нежно улыбается, упираясь пяткой в стул под собой. Вергилий — силуэт в дверях за спиной Неро, фигура, которую ты едва различаешь на темной улице. У него живое лицо: ещё секунду — и улыбнется, ещё две — приложит указательный палец к губам; движения бескровных губ без слов, но Данте поймет: сделай ему сюрприз.

Данте скажет: он никогда не оправится после такого сюрприза. И потом: ты пытаешься наверстать его пропущенные дни рождения?

— Ты мне ответишь? — Неро делает рывок вперёд, упираясь животом в стол, хватает Данте за руку, оборачивается, поворачивается обратно, шипит: — Да что там такое? Данте!

Господи, да какой же он громкий. Данте держит лицо, поворачивает ладонь и гладит Неро по запястью.

Вергилий качает головой и журит:

— Ну же, порадуй мальчика.

*
Ви — самая сговорчивая, самая нежная из его галлюцинаций. Смотрит на Данте, будто бы зачах от пневмонии после двадцати лет брака, говорит с Данте, будто бы хочет пожелать спокойной ночи, но никак не может заставить себя уйти.

— Не обманывай же себя, — шепчет он на ухо, уткнувшись подбородком в переднее сидение. — Легко отличить живую силу от мёртвой материи. Не легче, чем отличить живую змею от мёртвой змеи.

Данте слегка поворачивает голову и видит материнский профиль и широкий рот:

— Ты сравниваешь себя со змеей?

Ви смеётся, Леди цокает языком, поворачиваясь — недовольная, под этим недовольством — взволнованная, и Данте думает: не переживай, здесь нечего переживать.

— Может, хватит говорить с воздухом? Данте, это малость жутковато.

— Ну, ты же со мной не разговариваешь. Выкручиваюсь как могу.

Рука Ви большая, красивая, в кольцах, он проходится ею по плечу Данте, и Данте каждой клеточкой тела не чувствует прикосновения. Не чувствует тёплого воздуха на мочке уха, когда Ви ему поёт:

— Просто не теряй связь, Данте. Леди что-то тебе рассказывает.

*
Иногда Данте видит Уризена, как атлант вросшего в угол комнаты. Его плечи ветвятся, пасть полна чёрных зубов, а раны кровоточат. Вмятины от Барлога, кратеры от Калины Энн, развороченные порезы от дьявольского меча. Уризен ничего не говорит. Ему и не нужно ничего говорить: он выковыривает в теле Данте дыры глазами.

Сегодня кровь Уризена течёт по кафелю, чёрная, будто бы Данте нашёл у себя в ванной нефть. Он сидит пьяный, облокотившись на унитаз и уперевшись затылком в раковину. Мир вокруг каждую секунду начинает движение, но почему-то не сходит с места.

— Отвратительно, — Триш стоит в дверях. Снизу вверх — её ноги длиннее дороги домой.

— Подожди секунд тридцать, это я ещё пока не блеванул тебе на ботинки, — Данте делает глоток, его вкусовые рецепторы уже не отстреливают, что происходит. — Ты что-то хотела?

— Уже ничего.

Она разворачивается, фонари в окне выхватывают взметнувшиеся волосы, рисуя из них серп.

— Данте.

— М?

— У тебя был только один вариант.

Уризен смотрит из угла, смотрит-смотрит, у тебя был один вариант — и ты на всякий случай решил выбрать его дважды. 

— Включи свет, — может быть, тогда эта мразь подберёт все свои корни и сбежит.

Триш уходит:

— А ты за него заплатил?

*
Взгляд Данте цепляется за взгляд Неро — крючок за крючок. Неро прижимает язык к его члену, смотрит снизу, смешной и чуть ли не угрожающий, и это —  как вынырнуть из ванной, полной застоявшейся воды. И это приятно — видеть его, ощущать, как сжимаются его губы, что-то чувствовать, боже, как же классно что-то чувствовать.

— Какой кошмар, — сетует Вергилий, прислонившись к стене.

Ах, ну да, кажется, Данте забыл попросить родительского благословения.

— Родительское благословение, — Ви сидит на полу в углу комнаты, — исторически устаревший конструкт.

Он всё ещё самая лучшая галлюцинация — единственная в голове Данте, которая не делает вид, что ей обязательно нужен ответ вслух.

— Но хороший повод подраться об этом, — пожимает Вергилий плечами и покровительственно машет рукой: — Для скорейшего получения оргазма тебе следует сосредоточиться на процессе. Иначе скоро мой сын начнет думать, что с ним что-то не так.

— Я думаю, с этой точки зрения мы мешаем, — пожимает плечами Ви.

— Досадно, — Вергилию абсолютно не.

Они правы — они мешают. Данте ловит себя: ему хочется побыстрее выпроводить Неро прочь, и это — мерзкая мысль. Мерзкая мысль в мерзкой голове. Он пытается всунуть в эту голову что-то приятное: вспоминает их первый секс. Когда Данте было важно, когда Данте хотелось укрыть Неро собой полностью, когда не было ничего, кроме белой потной кожи, летнего сквозняка и того, как Неро не дышит, не дышит — и резко выдыхает воздух, простанывая, а потом снова не дышит.

Данте думает — и закусывает губу, чтобы не засмеяться. Данте думает: а в этом Неро как его отец.

— Данте-Данте, — качает головой Вергилий. — И какой же первый раз тебе больше понравился?

Тот, после которого я отрубил тебе голову.

— Данте, — Ви присаживается рядом на кровати. — Подай юноше знак, пожалуйста.

Вергилий садится по другую сторону, и они наклоняются к нему с двух сторон.

Один шепчет:

— Формула Тетраграмматон есть законченное математическое выражение Любви.

Второй чеканит:

— Он так старается.

— Ее суть: соединение двух предметов влечет...

— Не забудь сказать ему спасибо, как кончишь.

— …разрушение обоих, которому сопутствует экстаз избавления от муки разделенности.

— Ты же всегда так переживал за моего сына.

*
Данте лежит, распластавшись на полу. Он бы предпочел вести этот разговор с другой своей галлюцинацией: любой из оставшихся — но над ним склоняется Вергилий.

— Выглядишь убого.

И Данте ему салютует:

— Твоими стараниями.

Вергилий улыбается покровительственно, как улыбался всегда, когда не сходил с ума — будто бы знал, что ты ему скажешь через секунду. Даже после смерти он не перестаёт быть тем еще самодуром.

— Ты продолжаешь спорить со мной, даже зная, что меня здесь нет.

Его здесь нет. И Уризен никогда не смотрит по ночам из угла спальни. И Ви не сидит часами в кресле, читая книгу и улыбаясь, когда Данте пытается шутить. Каждый из них мертв. Кто-то — от его рук, кто-то — от своих рук.

— Когда ты был жив, — скалится он, — всё было совсем наоборот.

Наверное, если не врать себе, то уместней будет сказать “когда мы были живы”.

— О, ну в том споре ты победил, — и смотрит так, будто бы это была самая низменная, никчёмная, глупая победа. — И как, нравится?

Нравится, нравится, Данте без ума. Каждое утро, каждую секунду, собирая части себя в себя:

— Я поступил правильно. Да, скорее всего, я скоро сыграю в ящик и разобью твоему сыну сердце — но я поступил правильно.

Вергилий слышал это много раз. От того, что он услышит это ещё раз, просто вслух, ничего не поменяется.

— Да, Данте. Может быть. Эта история подходит к концу.

Вергилий не слышал этого ни разу, потому что Вергилий мертв.

— Право, не делай такое жалкое лицо. Каждый из твоих последних дней я буду с тобой, Данте.