— О, уже уходишь? Моя компания так тебе противна, что ты только и делаешь, что стремишься сбежать от меня? — небрежно бросил Регулус, поправляя растрепанные волосы.
— Ты хочешь от меня что-то еще, помимо того, что есть? — сухо произнес Барти, пряча взгляд за русой челкой. Регулус повернулся к зеркалу, чтобы завязать шелк галстука на шее, и усмехнулся, замечая алые следы засосов.
— Определенно, нет, — абсолютно равнодушно ответил Регулус, чувствуя, как ложь и осколки собственного сердца режут внутри грудной клетки. Из последних сил подавил приступ кашля. Легкие будто обожгло.
— Пока, Блэк, — бросил Крауч на прощание, накидывая мантию. Регулус с легкой улыбкой поймал взгляд теплых карих глаз и без слов кратко помахал ладонью.
Дверь спальни закрылась снаружи. Мероприятие скоро подойдет к концу, следовало бы покинуть территорию поместья Краучей. Барти опять не удосужился проводить до выхода или хотя бы бальной залы.
Регулус ужасно закашлялся, когда жжение в легких стало нестерпимым. Боль раскаленными нитями окутала грудную клетку, отдаваясь по всему телу, сбивая дыхание. Сердце неровно гнало зараженную светлейшим в мире чувством кровь, которое просто убивало и заставляло желать смерти, как благодати.
На дорогом мраморе пола россыпаны нежнейшие, как ласковые прикосновения (не) его Барти, лепестки белой мертвой розы, усыпанные темно-рубиновыми каплями живой, чистейшей крови. Регулус, мелко дрожа, пытался перевести дыхание, отходя от очередного приступа. Все хуже и хуже. Крауч убивает его. Медленно и мучительно.
Регулус устал. Нестерпимо хотелось верить во взаимность. Не чувствовать себя шлюхой после их секса без обязательств. Или, наконец уже, умереть из-за мягких лепестков прекрасных роз, светлых как чувства Блэка, разорвавших его изнутри.
В нем что-то переклинило. Он, покачиваясь, поднялся с ледяного пола, очистил кровь, лишь оставив лепестки.
Регулус вернулся домой задолго после заката. Целенаправленно пошел на вычищенную кухню. Снял с шеи когда-то Краучем подаренный медальон. Постучал в каморку домовика, зная, что его взгляд безумно блестит от лихорадочного нетерпения.
Лишь когда его на ледяное кладбище дна утягивали инферналы, отголоски совести с гордостью и адское жжение в легких напомнили, что умирал он не возложив себя на алтарь охоты за крестражами, как хотелось бы верить его расщепленной розовой лозой и страхом душе.