Бельфегор методично щёлкал кнопками клавиатуры, ударяя по ним сильнее, чем надо, печатая очередной заданный доклад им на этой неделе. В остальном пустая тишина, и едва различимые сонные выдохи Хару, что кошкой растянулась на кровати за спиной. В голове — очередная снежная песня, и мыслей по делу — полный ноль.

Он обернулся на девушку, —  только светлая макушка из кокона забавно торчит. Выгорела знатно в солнечной Италии, пока была там на каникулах с семьей. Странная. Похожа на брошенного зайца на детской площадке, с оторванным глазом-пуговицей и залатанной лапой. Такому зайцу всегда хотелось найти тёплый дом и приют, но ещё больше — просто пожалеть и пройти мимо.

Девушка беспокойно зашевелилась, и кончик одеяла свесился с кровати. Бельфегор вспомнил, как Миура говорила, что ненавидит оставаться одна с давних пор, когда её в какой-то миг что-то сломало. Призраки прошлого, видения, маячившие перед ней в кошмарах, с которыми она вскакивала ночью с кровати, а после — долго курила на балконе, босая, в одном лишь не гармонирующем между собой нижним белье.  

— Это было много лет назад, что теперь мне это напоминает дурной сон. Реалистичный дурной сон, — уверенно говорила Хару, но почему-то Бельфегор всегда знал, о чём идёт речь. Больше он не спрашивал, да и она не продолжала, позволяя Каваллини с отвращением отнять очередную зажжённую сигарету.

— Ты же бросила.

— А я и бросила. До следующего кошмара, — пожимала плечами Хару, возвращаясь в свой тёплый кокон. Бельфегор присел рядом и она, подражая всем кошкам мира, потёрлась лбом о его плечо. — С тобой кошмаров меньше. Пройдёт однажды, я в это верю.

Бельфегор задумчиво хмыкал, словно не доверяя ни единому слову, — она всегда сделает всё наоборот, —  и ничего не говорил, хотя знал, что он — некая часть из её реалистичных кошмаров. И Миура сама это знала. А может притворялась или действительно забыла. Врала? Вот только кому?

Их жизнь была полна совместных недомолвок и пустых молчаний, висящих знаком вопроса. Но делить жизнь напополам было спокойнее — ты всегда знаешь, что вторую половину постели согреет за тебя кто-то другой. Кто-то другой сядет напротив за обеденным столом и молча разделит завтрак, обед и вероятно — ужин. Кто-то украдкой вытащит один наушник и будет напополам слушать те же песни в автобусе с утра. Кто-то приятно упадёт на твоё плечо, а после — позволит воспользоваться своим.

Но сейчас она спала и напополам делила с ним эту тишину. Так было спокойнее, ведь Бельфегору было это так же необходимо, как и Миуре. Она не спрашивала, а он не говорил — примерно с того же времени, что и Хару, он боится оставаться один. Что-то сломало его однажды, замкнуло провода. Он видел призраков прошлого, реальных, порой — в углу своей комнаты или в кафетерии за обедом; частые переезды возили этих призраков с собой, через месяц, неделю, через день — они оказывались рядом. Иногда Бельфегор сам приезжал к этим призракам, улыбаясь дружелюбно, будто ничего не происходит.

Хару же не приходила, она просто нашлась однажды, удивив Бельфегора. Просто однажды они столкнулись глаза в глаза в Токийском университете — и разошлись; Хару не вспомнила, а Бельфегор не стал уточнять. Но после всё завертелось, словно они два магнита, притянувшиеся друг к другу. 

Хару — живой маячок того прошлого, его ловец снов, отгоняющий духов из угла комнаты. Они лечили друг друга, не обращаясь за помощью ни к кому — и так хорошо. Тёплая постель и еда на двоих — это не так уж и мало.

Бельфегор поднялся со своего места и тихо придвинулся к умиротворенной Хару. Она действительно крепко спала, но только в присутствии него. Если он выйдет за порог и тут же вернётся, то увидит, как Миура растерянно хлопает ресницами уже сидя на кровати. Губы будут раскрыты, словно в попытке позвать кого-то на помощь, а пальцы — сильно сжимать край одеяла.

— Всё хорошо, Хару, я посижу рядом, — говорит в таких случаях Бельфегор и садится на коленях перед ней, как сейчас.

— Всё хорошо, Хару, я посижу рядом, — говорит он уже шёпотом, приглаживая ладонью её светлую макушку.

Время утекало как песок, — они сочились сквозь пальцы; время испарялось как вода, — не оставалось ничего после.

Кошмары Хару стали приходить всё чаще, были сильнее, словно приманивали беду.

***

— Тебя кто-то ищет, — потревожил Бельфегора утренний звонок Базиля. Каваллини пытался быть удивленным — но не вышло.

Он посмотрел на часы — привычно на них красовалась цифра 13:21.

— Кто?

— В этот раз… я не знаю. У меня подозрение, что кто-то из наших, Бельфегор. Слишком явные следы и знакомый почерк. Этот человек перемещается по твоему пути, но самое интересное — нам ни разу не повстречались известные имена или внешность.

— Иллюзионист, — кивнул сам себе Бельфегор.

— Будь осторожнее, — попросил Базиль, словно в ответе Каваллини было спасение человечества.

— А это имеет смысл сейчас, Базиль? — поинтересовался Бельфегор со смешком и положил трубку. — Ты даже не помнишь ничего и практически не понимаешь, а инструкции складно передаёшь всем.

Бельфегор снова глянул на часы.

Оставалось примерно сто шестьдесят семь часов.

— Будем сеять пшеницу и ждать конца света? — задумчиво проговорил он, наливая ещё одну чашку кофе для себя.

— Бел, кто-то звонил? — поинтересовалась заглянувшая на кухню мельком Хару, принюхивающаяся к соблазнительному аромату кофе.

— Нет, ошиблись, — широко улыбнулся ей Бельфегор. — Кофе?

— Да, пожалуй.

***

Новый живой маячок встретил его совсем неожиданно, — просто на улице кто-то неожиданно мягко потянул его за рукав. Мягко, будто заблудший ребёнок коснулся локтя. Холодок пробежался по позвонкам — ещё никому не удавалось подойти вот так, незаметно, дотронуться легко, не боясь приставленного ножа к собственному горлу.

«Теряешь хватку, ще-ще?» — прошептал противный голосок одного из призраков.

Бельфегор обернулся и увидел Хром, и тяжёлый гонг прозвучал в его воображении, — оставалось уже сто тридцать шесть часов и сколько-то там утекающих минут.

— Я искала тебя.

— Слишком небрежно.

— Я знаю. Это было привествие.

— Как скажешь.

Они двинулись по улице, вроде бы и рядом друг с другом, но молча, как будто два прохожих, чей ритм неожиданно совпал. Каждый раздумывал о своём, и казалось, забыл о спутнике сбоку. Но они сошлись лишь только в одном — оказалось приятным увидеть чужие глаза, в сетчатке глаза которых отпечаталось всё. То, что хотелось забыть. Тех, кого хотелось убить.

— Как поживает М.М.?

— Как поживает Хару? — одновременно спросили оба, и даже поморщились, когда поняли, что снова сделали это.

— Она отрывается за десять жизней сразу. Неделю назад это стало невыносимо. Она же не помнит. Так откуда у неё это — «мы живём здесь всего один раз и недолго, Наги»?

— Хару снова живёт в своих кошмарах. Вчера ей снилась М.М. Снова. Когда мы только встретились — я смог вырвать её оттуда. Так почему же снова? Почему снова М.М.?

— Что она делала? — скосила глаза вбок Хром.

— Душила её. В пятьдесят седьмой раз. 

— Она далеко на этот раз, не доберётся, — успокоила его Хром, резко затормозив посреди дороги. — Иногда Хару ей тоже снится… А остальные?..

— Я не видел, но знаю, что Киоко с Ямамото где-то в Японии вместе. Кто ещё помнит?

— Только мы. Иллюзии не действуют на тебя, как бы я не старалась. И Тсунаеши.

— Ты часто оставляешь нас одних и реальность вместе, да? Тсунаеши? — удивился он от такого странного обращения Хром.

— Мы женаты. Шестьдесят третий раз, если интересно. Примерно полгода назад, — на безымянном пальце сверкнуло тонким серебром обручальное кольцо. — Не хотела золота в этот раз. Смысл? Он пытался придумать выход, но не смог. Он не готов умирать, но уже мысленно умер ещё раз. Снова. 

— Поздравляю, прости, что без подарка, — сам он ни за что бы ни сделал подобного — боялся боли. — Не надо было уничтожать кольца. Пусть думает о том, где он сможет достать такие же. Или эти же. Ты ведь понимаешь, о чём я? Я устал болтаться во временной петле, Хром. Передай ему, что следующий раз будет последним. Последний мир. Или наша последняя смерть, или…

— Он подумает над этим, я передам ему, — кивнула Хром. Бельфегор присмотрелся — посеревшее, осунувшееся лицо,— ей тоже тяжело давалось это.

Бельфегор посчитал, сколько раз они видели свою собственную смерть. Триста девять раз? И сколько смертей своих друзей? В два раза больше своего он успевал увидеть смерть Хару на своих руках, и раза в три — смертей остальных. Хватит на всю жизнь. У Хром примерно так же. У Савады — это сложить жизни Хром и Бельфегора и умножить ещё на два, потому что всегда умирал последним.

— Он видел их все. Понимаешь, да? — со слезами сказала Хром. — Невозможно не сломаться, верно?

— У нас есть шанс, — упрямо сказал Бельфего. — Надо просто подумать. Ты приехала, потому что тебе страшно? Не привыкла ещё?

— Каждый раз по-другому. По-новому. Каждый раз другие глаза надо мной, — Хром посмотрела на него — взгляд стальной, как у Савады. Обречённый и потухший — как у Бельфегора. Отчаявшийся — как у Хару после кошмаров, в которых она тонет. — Иногда мне кажется, что это большой затянувшийся сон. Почему на тебя не действуют иллюзии?

— Видимо, я просто не хочу спать спокойно и ждать смерти. Зайдешь на чашку кофе? — спросил он, заметив, что уже недалеко осталось до дома.

— Нет, спасибо, я пойду. Мне стало лучше. Теперь готова уже я.  

— Найдите кольца. Найдите тех, кто принесёт кольца. И оставь всем остальным память. Ту, десятилетнюю память. Верните на место, и мы запустим машину времени, как она есть.

Хром на автомате кивнула, и стремительно развернулась, словно хотела сбежать.

— Берегите себя, — бросила она через плечо, но Бельфегор услышал в этих словах тоскливую истинность.

— Да, и вы тоже, — ответил Бельфегор.

У него оставалось сто тридцать четыре часа, прежде чем этот мир снова рухнет.

— Как хочется спать. 

— Бел! А кто это был? Твоя знакомая? — Хару снова выскочила, казалось бы, из ниоткуда, как голубь из рукава фокусника.

— Да, учились как-то вместе, — неопределенно бросил Бельфегор, приврав на автомате.

— Ты что-то недоговариваешь, — впервые проявила недоверчивость Хару, долго присматриваясь к удаляющейся фигуре Хром. — Она мне кажется… знакомой. Словно я видела её во снах три тысячи раз.

— Знаешь, я хочу тебе что-то сказать, — Бельфегор притянул Хару за плечи и легонько тряхнул. — Помни, у всего есть свой лимит. Лимит кофе в банке. Лимит солнечного света днём. Лимит воздуха на этой планете. Лимит жизни. Лимит правды. Не верь своим глазам и воспоминаниям. Не верь своим снам, — они все лгут и обманывают. Верь только себе, Хару, хорошо?

Глаза Миуры наполнялись слезами, и на миг показалось, что на неё разом обрушились воспоминания тысячи и тысячи миров. Но она не вспомнила, но где-то почувствовала что-то странное. Тонкую ниточку, в которой был ответ на её главный вопрос на протяжении стольких лет. Где было объяснение всем ночным кошмарам: в которых М.М. — убивала её, в которых она видела кровь на руках, в которых она срывалась в вечный праздник юности.  Веселилась до потери пульса, стараясь прожить эту жизнь так, чтобы хватило сполна, училась до потери пульса, стараясь выбиться вверх. Старалась стать знаменитой и попасть на экраны.

Но всегда этого было так неожиданно мало и обрывалось на самом главном. Хару не помнила, но её внутренние часы всё равно знали, когда они снова остановятся. Хару срывалась в истерики, потому что чувствовала что-то.  

— Ты впервые сказал мне правду?

— Да.

— Я постараюсь держаться, Бельфегор.